Встретимся на рассвете

4. Тысячи лет

Арсений ступает на балкон бесшумно, и кожу сразу мерзким холодом обдаёт — на улице всё-таки не сентябрь; он руки складывает на груди, чтобы потеплее было, и на Антона смотрит в упор. Тот пять минут уже стоял здесь, пока Арсений в себя прийти пытался — странно всё это. Шастун на него не оборачивается даже, продолжая пилить взглядом тёмное и хмурное от туч небо отрешённым взглядом. Стоит у косяка и не знает, с чего начать.  Решает начать с сигареты, потому что так проще, а там уже разберётся.  Антон не даёт ему зажигалку взять и забирает её вовсе, заработав арсеньевский удивлённый взгляд.  — В магию веришь? — спрашивает зачем-то вдруг.  Арсению думать не приходится больше, чем одну секунду, которая нужна, чтобы ущипнуть себя ещё раз, а потом озвучить ответ: будто у него выбор есть. Так уж получилось, что, будучи отъявленным скептиком и видя в мире серое и великое ничего, Арсений сейчас стоит на балконе со своим соседом, который оказался кем-то неземным, и не может не верить в чудеса, от которых с его посредственной натурой удивительно не хочется сбежать в страхе перемен или чего-то необычного, а наоборот, оставить чудного — во всех смыслах — соседа рядом, потому что магия, вроде, звучит не плохо, да? Арсений усмехается, крутя в пальцах сигарету, и отвечает:  — А у меня есть варианты? — говорит чуть лукаво, а потом спрашивает решительно: — Антон, когда ты начал менять меня, скажи? Я же обычным был, я не понимаю, а теперь, это, блин, не кажется ненормальным.  — Когда ты захотел, чтобы тебя меняли. И в этом никакой магии нет, правда, просто ты, наверно, от однообразия устал, — Шастун пожимает плечами.  Арсений шагает вперёд и встаёт рядом с ним прямо, но не решается коснуться даже; Антон смотрит на дома впереди крайне отчаянным, мученическим взглядом, будто всё, что сейчас происходит, причиняет ему боль. Скорее всего, он не привык, что это принимают так спокойно; скорее всего, у него проблемы не раз были из-за этого, и теперь ему тоже непонятно, как и Арсению, на кой чёрт вообще происходит, и что делать теперь. Но Арсений только догадываться может, что у него на душе там, у этого пацана. Он руку протягивает свою и касается его ладони слегка, пытаясь выразить поддержку, и Шастун вздрагивает сначала, но руку возвращает на место. Они у него ледяные, Арсений всегда замечал, когда тот его касался в приступе смеха или просто нечаянно задевал, но он на холод не жаловался никогда — наверное есть, чему греть изнутри. Он пальцы их переплетает неспешно, а потом ладонь переворачивает его тыльной стороной наверх, ведёт по линиям неспешно, будто пытается высмотреть пламя, которое сам ощущал не так давно, или хоть какой-то отголосок волшебства, с необычайно серьёзным лицом вглядывается в бледную кожу, но никаких даже намёков на магию не находит и смотрит на его профиль пытливо.  Антон жмурится и глаза открывает только через десяток секунд; смотрит недоумённо на свою руку, которую Арсений держит и, губы облизнув, переводит взгляд назад на далёкие высотки.  — Тох, ты чего? — спрашивает Арсений.  — Я не знаю. Просто я так отвык от того, что обо мне переживает кто-то, что обо мне хотят заботиться или что-то вроде, — произносит Шастун вполголоса, измотанно просто дико будто ему все эти слова физически говорить тяжело.  — Всё сложно, да? — с ухмылкой спрашивает Арс.  — Да не то слово.  — Но я же здесь, — заверяет Арсений.  — Здесь, — эхом произносит Антон.  «Буду рядом» теряется в молчании где-то, и это понимается, как данность, потому что Арсений, вроде как, не слишком огня боится, а огонь же без человеческих рук, которые бы следили, потухнет сразу. Они оба одиноки и оба запутались в собственных головах, и можно искать выход вдвоём, чтобы не было слишком тухло, хоть его может не быть вообще, например. Может, они дураки такие, которые вечно по своей голове петляют, но зато вдвоём всяко лучше, чем в одиночку, а то так и до больнички недалеко.  — А если?.. — начинает Шастун, но Арсений не даёт ему договорить даже.  — Шаст, ну я же не тупой, — выдыхает Арсений с деланной обидой. — Ты — маг, и оно ясно. Я должен ещё что-то знать, кроме этого? Я уже понял, в чём соль, потому что ты, походу, даже не пытался скрывать это особо, — хмыкает он и продолжает тут же, не давая соседу и слова вставить: — Ты — волшебник, а я не схожу с ума, и если ты рядом просто так, я в это не поверю. Такие вещи не происходят без цели, понимаешь? — говорит, и Антон взгляд на него переводит, наконец.  — Ладно, сдаюсь, — отвечает Шастун и выдыхает, наконец, будто вообще не дышал весь этот разговор.  Глаза у него снова светятся, но мягким, приятным зелёным светом, и это правда красиво, и Арсений взгляд не может отвести свой, насколько, и смотрит долго, пока резать не начинает глаза, а потом он на дома напротив его переводит и ждёт. Антон решается долго на что-то очень важное — Арсений уверен, что это имеет вес — подбирает слова, хотя, по мнению Арсения, чем быстрее и короче, тем лучше, потому что зачем кота за яйца тянуть, в самом деле. Арсению думается, почему-то, что Антон ему не верит всё ещё до конца, хотя, кажется, Попов ему давно уже всё показал — но тут уже он не в праве решать — не его же могут в дурку сдать за такие откровения.  — Арс, я создан из солнца, — говорит Шастун сипло и затягивается сигаретой, тлеющей в его пальцах всё это время.  Арсений оглядывается на него тут же.  — Звучит, как бред, но это правда так. Я соткан из нитей, из солнечных лучей. Всё вправду очень сложно, просто... Смотри, — добавляет он чуть вдохновлённо.  Ему нравится его магия, и Арсений слышит это в его тоне.  Шастун берёт сигарету из пальцев Арсения и меж его губ вставляет палочку. Тот следит пристально за каждым его движением, мечется взглядом по глазам, чуть погасшим, по рукам и пальцам, заворожённо смотрит как-то и ждёт, что ему покажут, хотя догадаться совсем не сложно. Парень глубоко вздыхает, а потом подносит пальцы к кончику сигареты и щёлкает ими пару раз. Ничего не происходит; Антон тихонько шипит: «Давай же», — и делает ещё один щелчок, и тут же свет озаряет весь балкон. Из кончиков его пальцев и правда льётся огонь, который режет глаза, заставляя парней щуриться. Попов восторженно выдыхает, едва не выпустив начавшую тлеть сигарету изо рта, а потом чуть опасливо огня касается и быстро отдёргивает руку. Пальцы жжёт едва-едва настоящее, кусачее пламя. Жар, который тянется от рук Антона, греет и его самого, и Арсения, который уже порядком подмёрз.  — Охуеть, — выдаёт Попов с чувством.  Антон усмехается, и Арсений чувствует на себе взгляд, но не может отвести взгляд от пламени, которое пляшет на чужих пальцах, а потом переводит взгляд с него на глаза, которые не горят почти, но красиво играют бликами от огня, так, что это зрелище едва ли менее потрясающе, чем сама магия. Антон улыбается украдкой и выглядит намного более спокойным и радостным, будто это признание много для него значило — скорее всего, так и есть. Как минимум, скрывать тому, Арсений надеется, больше нечего.  — Что ещё ты можешь? — спросил негромко Попов с неподдельным интересом, когда огонь потух.  — Много чего, — пожав плечами, отвечает Антон.  — Покажешь?  Они сидят на тёмной кухне до раннего утра, потому что Арсений не может успокоиться никак, а Антон смеётся громко, искренне, от его детского восторга и любопытства, которое через край бьёт у него, порождая всё новые и новые вопросы, на которые Антон даже не успевает найти ответ. Арсений горит этим всем едва ли меньше, чем огонь в Антоновых руках; ему интересно всё, и откуда, и как, и почему у Шаста руки холодные, и насколько долго нужно стоять над сковородкой, чтобы блины пожарить, и почему у него огонь как зажигалка срабатывает не всегда — на последнее Антон отмалчивается, переводя разговор в другое русло. Но тот явно чувствует себя лучше, когда Арсений всё это узнаёт, и им будто общаться проще сразу, хотя куда уж, казалось бы.  — Так что ты ещё можешь? Не ответил же, — пытает его Арсений, облокотившись на стол локтями.  — Лечить могу, как ты понял уже, — Антон кивает на его ладонь. — На самом деле, вся суть состоит в том, что я могу всё то же, что даёт Солнце. Я оживляю растения, лечу людей, поджигаю всё, что ни попадя, бывает, грею, — объясняет парень, рассматривая потолок. — А ещё меня огнём не сжечь, ну, то есть, вообще. Я не обжигаюсь.  Попов вспоминает ту ночь, когда Антон курил у форточки на кухне и смахивал пепел со своей кожи так, словно для него это пустой звук, и, оказывается, что действительно пустой звук. Его распирает изнутри от желания знать больше, слишком, и это выматывает, потому что Арсений не привык получать столько информации сразу, столько ощущать сразу, потому что он же обычный, у него жизнь, как ровная линия без зацепок и мест, где перестала писать ручка. И даже позволяя Антону выуживать эмоции из себя, он изматывается сам, потому что он не может гореть постоянно, даже чем-то, что может поджечь его во всех смыслах. Арсений слабо улыбается и опускает взгляд, думая, как спросить ещё кое-что очень важное.  — Арс, всё хорошо?  — Да, — пустяково бросает Попов в ответ.  — Нет, я же вижу.  Арсений выдыхает и губу прикусывает, а потом спрашивает несмело.  — Лечишь ты тоже в ущерб себе? Почему ты сказал, что я забираю твою боль?  Антон сначала смотрит на него в упор, а потом глаза отводит, явно надеявшийся на то, что удастся избежать этого вопроса, но уж извольте, сударь, объяснять всё и до конца, раз начали, и Арсений хочет получить ответ.  — Нет, не в ущерб почти, — отвечает размеренно и постепенно, каждое слово обдумывая. — Но это всё сложно, Арс, давай потом.  — Антох, — просяще начинает Арсений, но Антон перебивает сразу.  — Я и сам не знаю, правда, я никогда раньше не сталкивался с тем, чтобы мне вот так сразу становилось легче. Не понимаю, как тебе удалось облегчить её, и спасибо, но давай потом как- нибудь об этом, — Антон поднимает умоляющий взгляд на него и уверяет: — Ничего фатального, правда, просто не сейчас. Мы устали оба, нам бы отдохнуть, потому что ты вообще не спал пару суток уже, Арс, да и столько всего сразу. Давай прогуляемся пойдём, а потом ляжем, ладно?  Арсений кивает в ответ, согласившись со здравым смыслом и, поднявшись со стула, тянется, чтобы разогнать кровь по затёкшим мышцам. Антон улыбается ему благодарно, и Арсений улыбается в ответ, а потом уходит натягивать на себя одежду.  ***
    Они бредут по пустым улочкам Питера где-то в центре. По тем старым дворам, краска на стенах которых стремительно откалывается, оголяя кирпич, по узким набережным, на которых нет людей. Проходятся по детским площадкам, качаются на качелях (Антон забавно загребает землю ногами) и сидят на потрёпанных скамейках. Антон играет с огнём, смеётся и, раскинув руки в стороны, дышит холодным воздухом. Арсений рядом с ним грустить не может тоже, но проворные мрачные мысли лезут в его и без того тёмную голову. Что-то не сходится, он видит прорехи в чужой истории моменты, которые пугают его, но совесть не позволяет спросить. Он думает о его татуировке. Парень ничего про неё так и не рассказывает, как и про шрамы на груди и ключицах. Что-то не так.  Антон сидит на крыше какого-то дома и снова курит. Ветер ворошит его розовые волосы, дёргает жёлтый свитер и накинутую на плечи косуху. Он смотрит на Петербург, только-только расцветающий в восемь утра. К нему тихо подходит Арсений, который гулял по крыше, погружённый в свои мысли, и садится рядом. Его взгляд скользит по другим домам, по чужим окнам, по профилю Шастуна, который тоже задумался о чём-то. Аккуратный нос, пухлые губы, рассеянные глаза и плавные движения. Рядом с ним сидит человек, соединивший в себе все силы самого Солнца и с таким спокойствием смотрит на ожившие улицы. Внизу шум города, гудки машин и пробки, внизу спешка и постоянная озлобленность, а здесь, на старом пожелтевшем от времени доме царит покой. Мимолётные взгляды, касания, которые больше не были случайными. Именно по этой причине Арсений переплёл их пальцы снова. Что-то внутри шепчет ему, что его симпатия моменты, которые пугают его, но совесть не позволяет спросить. Он думает о его татуировке. Парень ничего про неё так и не рассказывает, как и про шрамы на груди и ключицах. Что-то не так.  Антон сидит на крыше какого-то дома и снова курит. Ветер ворошит его розовые волосы, дёргает жёлтый свитер и накинутую на плечи косуху. Он смотрит на Петербург, только-только расцветающий в восемь утра. К нему тихо подходит Арсений, который гулял по крыше, погружённый в свои мысли, и садится рядом. Его взгляд скользит по другим домам, по чужим окнам, по профилю Шастуна, который тоже задумался о чём-то. Аккуратный нос, пухлые губы, рассеянные глаза и плавные движения. Рядом с ним сидит человек, соединивший в себе все силы самого Солнца и с таким спокойствием смотрит на ожившие улицы. Внизу шум города, гудки машин и пробки, внизу спешка и постоянная озлобленность, а здесь, на старом пожелтевшем от времени доме царит покой. Мимолётные взгляды, касания, которые больше не были случайными. Именно по этой причине Арсений переплёл их пальцы снова. Что-то внутри шепчет ему, что его симпатия небезответна, заставляет верить, что это всё не просто так. Антон его руку не отпускает тоже. Он держится за Попова, как корабли цепляются за тусклый свет маяков, как за последнюю надежду доплыть до берега.  — Антох, — вдруг говорит Арсений негромко, — знаешь, есть такая старая притча. Я не помню, где и когда прочитал её. Она про Солнце и про Луну, — Арсений улыбается, когда боковым зрением увидел метнувшуюся в его сторону голову Шастуна. — Говорят, давным-давно, когда Солнце никто не любил, когда люди не хотели принимать его, Светило встретило Луну, спустя тысячелетия скитаний по орбитам. Солнце было таким ярким, весёлым и счастливым, в отличие от Луны, которая всегда была мрачной и холодной. Луну никто не любил тоже. Две одинокие души встретились, чтобы сделать чуточку лучше их жизнь, и им удалось. Солнце растопило лёд в душе Луны, заставило её улыбаться ярче его самого. Они встречались каждый день в одном и том же месте всего на одно мгновение. Между ними цвела любовь, безумная любовь, которую не могла сломать ни одна живая душа. Вот только было тяжело любить на расстоянии. Антон вздыхает с грустной усмешкой.   — И они расстались, потому что расстояние всегда помеха. Тосковали долго, было больно и порой даже страшно, но если ты когда-нибудь любил, ты поймёшь, к чему я.  — Не любил, — перебивает Антон резко, — и ни разу не влюблялся.  — А я влюблялся, но всё ещё один, потому что влюблённости лёгкие, как напыление на сердце, а любовь сама постепенно становится твоим сердцем. Но суть не в этом, — отмахивается от пафоса Арсений. — Солнце и Луна тосковали друг по другу, и разлуки не выдержал ни один. Любовь выиграла эту битву, представляешь? Они снова встретились, и их сердца, что есть любовь, снова забились быстро, в едином ритме, — заканчивает он.  — К чему ты это, Арс?  — К тому, что они искали друг друга тысячи лет, чтобы любовь победила.  — Так зачем ты рассказал это мне? — спрашивает с грустной ухмылкой Антон, выкидывая сигарету.  — Я и сам не знаю. Ты — само солнце, Антон. Любовь, она для тебя.  — Нет, — тихо проронил Шастун. — Бред всё это. У меня тысяч лет нету, чтобы искать её.  — Кто знает, — загадочно ответил Арс.  Антон уснул на плече у Арсения в метро, а тот стал греть его холодные руки. Попов и сам не знал, почему рассказал эту дурацкую притчу. Просто Антон такое солнце, а он сам слишком похож на луну. Только бы не оказалось на их пути тысяч астероидов и миллионов световых километров.