Мой любимый судья

Глава 6

Чонгук
Кто она?
Не считая глупой девчонки, которую нашел спящей в розовом саду, конечно. И не считая горячего беспорядка в ее видео для прослушивания.
Со своим розовым фартуком, солнечным нравом и теплыми, дружелюбными глазами она моя полная противоположность.
Я перерыл весь интернет в поисках чего-нибудь о ней и мне катастрофически не хватило информации. Она — загадка.
Лиса порхает вокруг своего рабочего места, замешивая кашу из муки и сахара. Измеряет, высунув свой маленький язычок, будто это помогает сосредоточиться. Затем повторяет все тоже самое, потому не уверена, что все пересчитала правильно.
Она напевает во время работы, разговаривает сама с собой, чешет в затылке, выкладывает целых две порции теста для бисквита и все равно на ее лице остается эта неописуемая улыбка. Как? Как она это делает?
Чем больше девушка обращается со своими кастрюлями и сковородками, как держит миксер, тем больше убеждаюсь, что она понятия не имеет, что делает. Что она здесь забыла? Зачем вообще прошла прослушивание на конкурс выпечки, если ей даже в голову не пришло изучить виды печей, которые мы используем в шоу? Она проиграет и будет унижена. Ее печенье получится ужасным.
И чья это вина, Чонгук? Ты настоял на просмотре всех кандидаток, но именно она заставила твой член затвердеть. Ты позаботился о том, что она опозорилась на телевидении.
Я должен убрать ее из шоу. Не могу позволить ей выставить себя дурочкой.
Думал, что было бы забавно переправить эту очаровательную американку через океан и заставить ее подчиниться моей воли, но она покорила меня своей искрометной индивидуальностью. Я люблю ее и ненавижу это.
Черт возьми, кто научил эту женщину печь? И почему она покрывает этих наполовину испеченных уродцев ярко-синей глазурью?
Джорджианна задает Лисе тот же самый вопрос, когда наступает время оценивания:
— Почему ты выбрала такой яркий цвет для глазури? Он ничего не добавляет вкусу.
Улыбка Лалисы лишь слегка дрогнула, но затем она отвечает, глядя прямо на меня:
— Я хотела испечь печенье такого же цвета, который напоминал бы мне глаза Чонгука. И я совсем не думаю, что они зловещие. Они подобны ясному небу в холодный зимний день. Это тот самый голубой цвет, который поднимает мне настроение, когда чувствую себя подавленной.
Другие конкурсантки хихикают над ее откровенным признанием, что ей нравятся мои глаза. Стороннему наблюдателю кажется, что она пытается подразнить угрюмого судью. Она была бы не первой, кто пытался это сделать. Но я вижу, что здесь происходит.
— Мне очень жаль говорить тебе это, дорогая, но они просто ужасны. Подгорелые края. Сырая сердцевина, — замечает Джорджианна.
Я скрещиваю руки на груди, затем передумываю и просовываю пальцы в петли для ремня. Снова меняю позу и просто стою, опираясь сжатыми кулаками о столешницу, в своей фирменной позе. Редакторы сами решат, какой кадр использовать.
Мне просто нужно придумать, что сказать, а затем перейти к следующему участнику. У меня пересыхает во рту. Не могу сказать, что думаю. Это правда, ее бисквит просто ужасен. Но я тронут ее нежностью по-новому и странно.
Что она со мной делает?
— Твои… твои бисквиты. У них действительно есть проблемы. Но… о боже, подождите.
Операторы что-то бормочут и передергивают плечами, пока я тянусь за бутылкой воды. Я проглатываю ее и передаю обратно ассистенту режиссера, а камера снова начинает снимать. Я не могу сказать то, что хочу, поэтому молю бога, чтобы глупая девчонка умела читать между строк.
— Они не безнадежны. Ты очень обаятельна, но слишком много думаешь.
Из вежливости я стараюсь не подавать виду, что мучаюсь, пытаясь расправиться с оставшимися бисквитами конкурсантов.
Как только мы закончили съемки на сегодня, я отправляюсь на поиски Лалисы.
Мне даже все равно, кто услышит, как я кричу ей вслед, когда она направляется к лифтам в гостевое крыло. Она дергает завязку своего фартука, слегка наклонив голову и ссутулив плечи.
— Лиса!
Она оборачивается.
— Д… да? — Я протягиваю руку, чтобы придержать дверь.
Остальные участники потихоньку поднимаются по лестнице и других лифтах, и я не произношу больше ни слова, пока они не уходят.
— Хочешь, покажу тебе, что ты сделала не так?
Ее карие глаза сверкают, и она прикусывает губу.
— Я не сделала ничего неправильного, — говорит она. — Я попала в тебя. В плане, в твои глаза. Я идеально попала в цвет твоих глаз.
Изучая ее лицо, не могу решить, издевается она надо мной или нет.
— Кухня в твоем распоряжении, если хочешь попрактиковаться завтра.
Она выдохнула.
— Вау. Честно говоря, я устала и не хочу снова смотреть на духовку до завтра.
— О! Значит, ты готова ко дню хлеба?
Она качает головой.
— Вовсе нет! Приготовление хлеба — самое худшее. Без обид, я просто не понимаю, в чем суть. Помимо аромата…
Я больше не могу этого выносить. Я отпускаю дверь лифта и вхожу внутрь, возвышаясь над Лалисой, прижимая ее к стене. Я обхватываю ее маленькое, веселое личико и прижимаюсь губами к ее губам. Сначала осторожно. Когда ее тело вздрагивает от удивления и она ахает напротив моего рта, волна желания захлестывает меня и я сжимаю ее волосы в кулак. Лалиса испускает сексуальный, шумный маленький вздох. Я углубляю поцелуй и ее вздохи переходят в хныканье, которое затем превращается в голодный стон, вызывающей в моем извращенном мозгу всевозможные извращения.
Я отстраняюсь, потому что знаю, к чему это приведет. Это приведет к тому, что языки проникнут в рот, а руки будут ласкать обнаженную плоть. Я уже наполовину задыхаюсь от вожделения.
— Почему ты остановился? — спрашивает Лиса, задыхаясь так же, как и я, и улыбаясь моему разочарованию.
Я был уверен, что она собирается влепить мне пощечину за то, что сначала не спросил о поцелуе.
— Ох, малышка Лиса. Ты не готова к тому, что произойдет, если я не остановлюсь.
Ее розовый язычок высовывается наружу, и она придумывает губы.
— Если бы ты только знал. Видишь ли, — говорит она, делая паузу, чтобы подавить свою нервозность, — я берегла себя для тебя.
Мое эго вот-вот взлетит до небес, но это не может быть тем, что она имеет в виду.
— Ты хочешь сказать, что хотела встретиться со мной. Попасть на шоу. Копила деньги на поездку?
Она качает головой и понимающе смотрит на меня снизу вверх.
— У меня есть секрет, и я расскажу его тебе прямо сейчас. Подойди ближе.
Сглатывая, с колотящимся сердцем, я низко наклоняюсь, чтобы ей не пришлось вставать на цыпочки и тянуться до моего уха. От ее дыхания по коже, словно лестной пожар, распространяются мурашки, а кровь приливает к моему члену.
— С тобой был мой первый поцелуй, Чонгук.
Я отшатываюсь назад.
— Сколько тебе лет?
Она моргает, глядя на меня.
— Двадцать три. Это важно?
Я уже вижу заголовок в «Daily Mail».
— Мне сорок восемь.
Лиса улыбается.
— И?
Я улыбаюсь и провожу пальцами сквозь прядь волос, позволяя им рассыпаться по моей руке, вызывая в воображении картину этой великолепной гривы, раскинувшейся по моей подушке. А еще лучше — взмокшей от пота после энергичного секса, ломающего кровать.
— И тебя не волнует, что я достаточно взрослый и гожусь тебе в отцы?
Она опускает взгляд, затем хлопает своими длинными, соблазнительными ресницами, глядя на меня.
— Ты старше моего отца. Мои родители поженились молодыми.
— Господи.
Она слишком пренебрежительно пожимает плечами. Мне стоит быть осторожным.
— Послушай, — говорит она. — Ничто и никогда не могло встать у меня на пути. Возможно, я единственный стенд-ап-комик-девственница во всех Соединенных Штатах. Неужели ты думаешь, что я чего-то боюсь? И посмотри, где мы сейчас.
Я изучаю ее лицо. Такое открытое, такое уязвимое. Это не может быть правдой.
— Если ты стендапер, то почему о тебе нет никакой информации в интернете?
Ее глаза загораются.
— Ты гуглил меня!
— Да.
— Я выступаю под псевдонимом. Индустрия кишит подонками. Кроме того, я на удивление не так уж успешна.
Я ничего не знаю об условиях работы комиков где бы то ни было, но мысль о том, что кто-то хоть с каким-то намеком смотрит на Лису, заставляет голову взрываться. Я должен поцеловать ее снова, чтобы успокоить свое сердце, которое выскачет из груди.
Полные губы Лисы погружают меня в блаженство. И все же не могу не признать тот факт, что такое совершенное, невинное юное создание, как Лалиса, должно быть поцеловано хорошим мальчиком ее возраста. Уважительный молодой человек с таким же солнечным мировоззрением, которого мир не раздражает на каждом шагу. Кто-то, кто не хочет обладать ею и держать в кармане. Мне не следовало бы так радоваться, узнав, что я первый, кто когда-либо целовал эти губки, но безумно рад узнать, что я также и последний. Потому что теперь, когда она здесь, я никогда не позволю ей уйти от меня.
Я притягиваю ее ближе к себе и продолжаю целовать ее мягкие губы, одновременно тяну тесемку фартука у нее на пояснице. Она отстраняется, чтобы сбросить фартук и тут же притягивает меня обратно, чтобы углубить поцелуй.
Не могу насытиться. Я хочу ее. Я хочу ее всю — больше ее ванильного и цитрусового аромата в легких и ее вкуса на моих губах.
Я прижимаю ее к себе так близко, как только могут прижаться два существа, как раз в тот момент, когда ее сочный язычок дразнит мою нижнюю губу.
Я абсолютно обречен.
Но в тот момент, когда отрываюсь от ее губ и провожу по ее губам языком, двери лифта открываются, и резкий голос эхом разносится по коридору. Лалиса замирает, когда приближаются шаги.
— Чонгук? Вот ты где! Нам нужно обсудить эту маленькую психованную пироженку… о, прошу прощения! — Я поворачиваюсь, чтобы показать режиссеру Джехен, что «маленькая психованная пироженка» прямо здесь.
— Следи за языком, — говорю я.
Джехен цокает на меня.
— Протекция? Это является основанием для дисквалификации. — Я открываю рот, чтобы поставить его на место, но Лиса опережает меня.
Она отталкивается от стенки лифта, чтобы встретиться лицом к лицу с Джехену.
— Так и есть. Ты должен сделать это. Немедленно дисквалифицируй меня и придумай причину моего ухода. Я бы никогда не хотела запятнать репутацию этой уважаемой программы.
Джехен втягивает свои пресловутые когти.
— Я просто думаю, что это неприлично и… и несправедливое преимущество.
Лиса щебечет:
— Я ужасный пекарь и проиграю, несмотря ни на что.
Я не могу удержаться и фыркаю:
— Мне неприятно это говорить, но так и есть.
Джехен переводит взгляд с Лисы на меня и видит, что ему не выиграть этот раунд. Он уходит, оставляя меня — наконец-то — наедине с моим восхитительным маленьким американским бисквитом. Или печенькой.
— Итак, на чем мы остановились?