Песок в руках

Человечество

      Как прекрасны мир и жизнь, тянущиеся тяжёлым светом по Вселенной, как в рассказах Оптимуса очаровательны просторы планет и космоса, как завораживающе смотрится природа Земли с его слов. Словно во сне между ночью, разыгравшейся на горизонте, и снегом создалась тонкая грань согласия. Они, такие разные и привередливые, оказались на одной стороне и приняли одну идею – выстроить белоснежно-чёрные стены.
      Она сощурилась в тот момент, когда ветер, который, казалось бы, мог только выть и проносить мимо колючие снежинки, хлёстко ударил её по лицу, рассеивая мысли. На это она быстро прикрыла глаза руками и непроизвольно улыбнулась до лопнувших корочек на губах. Больно и страшно всматриваться в ночную тьму, но она продолжала, находя взглядом недавно потерянные в буране очертания города, стоящего тихо и мирно вдалеке за белой стеной.
      Город, который так легко стереть. Город, в котором, возможно, осел и притаился тихий, но грозный человеческий дух. Город, свобода в котором – это не лживые слова, повторяемые устами Главных мантрой. В мёртвых городах нет высших сил, нет Богов и нет Главных; удивительно, там есть только первозданное – кольца жизни и смерти, объединённые в прочную цепь.
      Зная о мёртвых городах и о городах под «Аврорами», она могла бы считать, что знает всё, ведь было в её знаниях и запретное, и недоступное для других, но то, что знала она. Общие черты, и детали, и сам факт её осведомленности – всё оставалось в секрете. Она была в своих глазах великой, в зеркале для неё отражался не слабый и немощный инвалид, лишённый собственных шагов и голоса в обществе, лишённый будущего и самоопределения себя человеком, а сила тайны, той самой тайны, способной перевернуть весь строй нынешнего мира, воцарившего на Земле. Не только могла, она считала себя таковой! Вот только появление трансформеров в один из снежных дней разбило стекло иллюзии превосходства. Кто она? Перед Оптимусом она всё ещё человек, самый обычный глупый человек, тот самый глупый человек, лик которого она видела в других, смотря сверху вниз на толпу. С осколками несбывшихся представлений она осознала, что знала о Земле немного, а о Кибертроне и вовсе ничего, но лучше даже вспоминать не далёкую планету, а ближайшие космические объекты, которые ещё недавно казались иллюзией; и как бы пламенем не был её порыв интереса – Оптимус молчал, молчала и она в ответ, лишь изредка оборачивалась и смотрела на него, задумчиво разбирая каждое сказанное им слово.
      Оптимус в её глазах был облачён вселенной тишиной, тенью веков и скорбью по каждой неупокоенной душе его народа. И каждую их встречу, в каждые из дней их встреч он сливался с общей атмосферой ночной тьмы и остротой зимнего холода. Тишина, тень, скорбь – как страшно и медленно отзывались эхом несколько мысленных слов и как ей невообразимо горько было от осознания, что они подходили Оптимусу. Однако «страшно» и «горько» ей приходилось обуздывать, подавлять, пока те волнами накатывали на лицо поджатыми губами и опущенным взглядом.
      Рядом с Оптимусом она жила иначе, жила так, как не принято жить людям. Она – обычный человек, её вид негласно договорился сторониться тех, кто однажды внезапно проник в их жизнь, договорился презирать других. Она являлась человеком, всегда им была, но Оптимус – первый, кого из кибертронцев она встретила – не позволял ей действовать и мыслить так же, как и другие люди, он разрывал её на две части, одна из которых была чужой, была незнакомой, была создана не для человечества. Человечество? Возможно, она бы никогда не скрывала своего смутьянного отношения к кибертронцам, будь оно у неё таким же чистым, как и у других людей, но Оптимус вселял в её грудь раздор, не позволяющий ни кривить лицом в отвращении и презрении, ни улыбаться ласково. Всё с его появления в её жизни стало спектаклем, конец которого был непредсказуем.
      Она вела себя высокомерно, она знала точно, что люди сильнее и умнее тех представлений, которые возвели за своими железными шлемами трансформеры. Быть может, они действительно слабы; быть может, их, людей, первое время будут вытеснять кибертронские силы, но она уверена, что как только начнётся война, победитель будет в тот же миг определён самой Судьбой. Они выстоят. Победителем выйдет человечество – человечество, любимое всеми, – на победу её вида ложатся множество факторов, от чего ни одно из возможных сомнений не касалось её. Пусть и не сразу, допустимы были и провалы, но во что бы то ни стало они отстоят Землю – это был её твёрдый и уверенный взгляд в будущее.
      «Чело-век – это звучит гордо», – так не раз повторял её отец, пока был жив. Он верил, что их вид является высшим существом, по-другому быть не могло, и те же идеи он, как и любой другой родитель, заложил в ней основой. Эта фраза легла полотном на всю её жизнь, и когда год назад раздался страшный вой сирен, всё, что так бережно вкладывалось в неё, начало проявлять себя. Единственная цель – отстоять Землю, единственная мысль – устранить врагов, единый гнев – гнев всего человечества, упрятанный для лучших времён.
      В то же время она не могла полностью раскрыть своё раздражение и ненависть перед кибертронцами, и причина тому был их Лидер, с которым ей от чего было спокойно. Было стыдно. Было что-то необъяснимое. Она, как и другие, ненавидела трансформеров, она же питала к нему чувства запретные, с лёгкими нежным и тёплым оттенками. Уважала ли она его? Или видела в нём потенциального друга? Её гнев был всё так же за рёбрами, всё ещё живой, но она уже не могла сказать точно, являлся ли он тем чистым и великим, каким был у всех остальных.
      Они в первую очередь враги.
      Оптимус разбавлял давно застывший океан в её душе кибертронскими каплями, жгучими и разъедающими мягкие ткани. И это было чрезвычайно восхитительно, чтобы отказаться от неизвестного.
      Она знала, что за свою особенно короткую жизнь не постигнет того мира, о котором приходилось лишь читать и слышать, ей приходилось лишь являться сторонним наблюдателем того, чего уже нет, но что возбуждало стремление продолжать искать ключи и двери. И вот в один из дней появился Оптимус. Оптимус, который мог запросто колонизировать человечество или уничтожить... И он же вместе с тем мог раскрыть занавесы многих тайн. Он для неё далёкий и непостижимый, он тот, кто с первой секунды предстаёт уже в облике нерушимой силы разума. Слишком сладок риск, чтобы его проигнорировать.
      Руки замёрзли, покраснели, но это не так заметно при головной боли. Уши замёрзли. Она вся замёрзла; сидя на снеге, хватается за тёплый металл руками, обвивает и жмётся ближе к сервоприводу трансформера, он же наклоняется и подставляет манипулятор, как стену. Наверное, она его больше уважала. Ветер в очередной раз завыл, коснувшись метелла, обвёл и окутал корпус, а ей, защищённой его манипулятором, так и не смог в полной мере отомстить за взгляды в тайны. Она – человек, а это означает, что она нелюбима внешним миром, который давно-давно предали и бросили её предки, и всё, что находится за куполами «Авроры», будет гнать её назад.
      Но даже так в настоящей ночи ей спокойнее и теплее, нежели в сырой комнате на скрипящей кровати. В конце концов роднее.
      – Наш дом – планета. Наш родитель – звезда. Наша судьба – свет.
      Его слова медленно лились скрипящими и щёлкающими звуками, как бы запутываясь лентами с ветром и холодом. Она не обернулась, хотя ей и очень хотелось узнать, что означают для Оптимуса эти короткие слова, их смысл. Родина была одной из тех тем, которых Оптимус предпочитал вовсе не касаться, поэтому она рассчитывала на его молчание, пусть это её и огорчало, и злило, но она ошиблась, и ошибка потянула за собой неуверенность и страх. Она обернётся, он вновь впадёт в длительное молчание – картинка перед её глазами казалась реальнее, от чего она замерла в напряжении, вслушиваясь и вылавливая каждое его слово у ветра.
      – Никто из ныне активированных кибертронцев не видел лично Праймуса, нашего Бога и нашего Создателя. В архивированных данных было указано, что даже Союз Двенадцати, который представляли в самом начале его зарождения одни из древнейших кибертронцев, не слышал жизни Праймуса, но именно создатель является нашим Домом – Кибертроном. По одной из легенд он обернулся в планету и ещё некоторое время был связан с первыми кибертронцами. Но я считаю, что в этих данных много неточности.
      – О каких неточностях ты говоришь? – слова вырвались сами собой, со вздохами занося в лёгкие ужас. Оптимус же, казалось, не заметил её тихого голоса, лишь поднял манипулятор. Раздались щелчки и зажёгся яркий жёлтый свет, устремлённый в чёрное укрытое пеленой небо. Неожиданно зажглись звёзды, сорванные с неба и летящие вниз, представляющие из себя подсвеченные снежинки.
      Тихо и спокойно рядом с Оптимусом. Рядом с ним грудь охватывает удивление. Почти тепло. Почти не страшно.
      Они определённо не друзья. Им запрещены подобные вольности, но так и хочется, так и томится в груди желание назвать его другом.
      Они едва знакомы, едва ли они ладят – она это понимает, как и понимает то, что ничего не сможет исправить их отношения, пока они, кибертронцы, на Земле, но едва они прорвутся через озоновый слой и устремятся в дали космоса, как их и без того тонкая связь разорвётся и они навсегда потеряют друг друга. Они не друзья и никогда ими не станут, но почему-то позади неё сидит объект её интереса и её ненависти, её страха и её спокойствия. Оптимус, который смотрит на неё так же, как и на остальных представителей человечества, в какой-то из моментов стал слишком дорог, стал почти другом...
      – Мои родители сколько себя помню не желали возвращаться под купола, они жили внешним миром, и я родилась здесь, на свободе, и не знала прелестей иных, нежели долгий бег по степи и безграничным далям, любование необъятным небом и настоящей луной, – отводя взгляд с голубой оптики на чёрное небо она заметила, что то, хоть и на немного, но всё же посветлело. Говорить было тяжело, хотелось больше прекратить, но она продолжила, замечая тихий интерес у груды железа. – Эра бесстрашных иноходцев прошла, мои родители были ими и были удивительными людьми, у них не было веры и не было надежд, но они очень много знали и старались посвящать меня в их тайны. Наверное, мне из-за них никогда не удастся найти места среди тех, кого ты так презираешь, – над головой заскрипел манипулятор, она откинулась назад, спиной и головой коснувшись сугроба, и увидела, как холодный взгляд голубой оптики всецело принадлежал снежинкам и своему жёлтому свету фар. – У них не было многого, но был дом, представляющий из себя весь этот удивительный и открытый мир.
      Дом. Оптимус часто повторял это слово, из чего она сделала выводы, что Кибертрон, каким бы он не был на момент их отправления и чтобы там не случилось, был глубоко дорог его так называемой Искре. Дом. Что же тогда является домом для неё? Дом, родитель, судьба – может, они похожи хотя бы тем, что для них эти слова связаны между собой.
      – Я до сих пор помню тот страшный день, когда не стало отца. Мне никогда ни мать, ни братья и сёстры не говорили, что случилось, но я всегда догадывалась. Потом вся моя семья начала умирать один за другим, смерть тянулась за каждым и хватала умертвляющими хватками наши жизни. Когда остались только я и мать было всё уже понятно – нас боялись, пусть мы и являлись проектом, но были далеки от тех, кто всё это задумал.
      – Не должна ли ты их тогда ненавидеть? – и всё же его голос, пусть и далёкий от человеческого, был ей так близок и так приятен, что она смела секундами думать, будто знала Оптимуса раньше, когда-то очень и очень давно, когда её самой ещё не могло быть.
      – Возможно. Но это слишком трудно для меня. Я должна жить, я обязана выжить, чего бы это не стоило.
      – Неужели для тебя цена позора и страха это то, что сравнимо с жизнью?
      – То, что ты видел – это не цена, это образ жизни и пустая мелочь. Цена крупнее.
      Если когда-то у неё был перед глазами горизонт, открытый и принадлежавший ей, то теперь всё – картинки, и некуда бежать, негде прятаться, и как бы не хотелось встать – она более не сможет сделать и шаг. Сейчас ветер её гонит назад и приглушает их слова его вой, сейчас время не располагало вспоминать то, что было мало чем связано с тем, что есть сейчас, но из под снежного покрова ей слышится далёкий родной голос.