покурим?

часть 10

Любите, даже если это на час, ведь и его быть не может. Любите, даже если вам слишком больно. Любите, даже если вас не любят в ответ. Главное любите. Не важно, как и зачем, но любите. Поддайтесь своим чувствам. Не закрывайтесь от мира на тысячи замков. Вас могут предавать, убивать словами. Но кто сказал, что это плохо? Это хорошо в том смысле, что вы чувствуете себя живым.
Любовь оживляет даже самые мертвые и поникшие души, забирая всю печаль и бесконечную тоску, будто их и не было. Если вам больно, то значит вы по настоящему любите. Не всегда это чувство светлое и приносящее удовольствие, которое пробирает до костей. Иногда это мука, подобная наркотической ломке, когда ты не представляешь себя без человека.
Но я не жалею о том, что влюбилась. И пусть не в то время и не в того человека. Но влюбилась и будто бы проснулась от бесконечного холодного сна. Глаза будто раскрылись, и взгляд на мир стал иным. Даже через красную призму боли всё обрело совсем другое обличие. Будто краски стали ярче и светлее на несколько тонов. Всё кругом ожило, и я поняла, что жизнь всё это время просто стояла на паузе, на которую я сама же её и поставила. Думала, что всё умерло и мир погрузился в кромешную темень безразличия и мороза, который бежит по коже мелкими мурашками тоски.
Вы знаете, что такое фейерверк? Тот красочный брызг красок на ночном беззвездном небе? Он так ярко вспыхивает и освещает чернь темноты своими всполохами разноцветного света. Красный, почти что алый, как порочные розы. Жёлтый, словно солнечный, как полевой одуванчик. Фиолетовый, будто синий с розовым, как прекрасная фиалка. Столько цветов разукрашивают синее полотно неба, которое стоит хмурое в своей ночной задумчивости. О чем же оно думает? Почему так одиноко? Почему так безмятежно в своем спокойствии? Почему не гневается на род людской, когда они бомбардируют его цветными ракетами, которые прерывают мысли его? Или они его радуют? Ему нравится, что его тоска освещается ярким светом разных красок, которые похожи на акварельные мазки забывшегося художника?
Почему я спрашиваю? Так вот он, ответ, лежит на поверхности, как самое легкое вещество. Мне интересно узнать, каково моему близнецу чувствовать то же самое, что и я. Мне интересно знать, что я не настолько безумна, чтобы радоваться этому освещению.
И пусть красный коварен, пусть он — отражение моей боли, ну и пусть. Если я вижу этот оттенок ярче, чем остальные, это значит, что я жива. Живу как все остальные люди и способна чувствовать.
Она всё-таки вытащила меня из ямы бесчувственности. Крис удалось стать моим фейерверком. Стать моим светом. Она так злилась в тот первый раз, в тот первый разговор на улице. Злилась, что я холоднее, чем погода в России. Вытащила из меня то, что я так долго гасила и прятала от чужих глаз в закоулках своей души. Прятала своих демонов в безымянных могилах, ограждаясь от всего на свете.
И ей бы гордиться этим. Она смогла. Сделала то, что хотела. Совершила практически невозможное. Доказала мне, что мои хотелки её не волнуют. Доказала, что может разжечь огонь даже в ледяном дворце, который я возвела вокруг себя. Доказала, что огонь может обжигать до боли. Доказала, что и согреть он тоже может.
А потом просто ушла. Ушла, не сказав ни слова. Ушла, не посмотрев в глаза. Ушла, забыв, что если за пламенем не смотреть, то может произойти пожар. А этот пожар горит. Полыхает внутри. Агонией своей меня убивает. Всё горит. Сердце стонет от боли. Огонь практически сжигает его своими злыми языками молчания.
Но я молчу. Стараюсь молчать и не кричать. Стараюсь быть благодарной ей за то, что я прозрела. Хочу быть благодарной даже за боль. Это же тоже чувство. Но покоя не дает одно.
А если ей всё-таки больно? А если её так же охватил пожар? Не хочу, чтобы она горела, будто бумага от злостной спички. Я не хочу быть для неё спичкой. Я хочу быть её теплом.
Как же хочется просто поговорить, просто сказать то, о чем думаю столько времени. Рассказать то, о чем знают почти все, но только не она. Но впервые я не хочу бежать за ней, как Герда за Каем. Не хочу, чтобы только я делала что-то. Сейчас это только её выбор. Только её. Она должна выбрать, чего она хочет. Попрощаться и сказать то, что хочет. Или промолчать и забыть обо всем на свете.
Я приму любое решение, но сама больше не могу за нас бороться. Борьба за то, что, кажется, одной из нас не нужно, бессмысленна. Пустая трата сил и самой себя. Одной мне тоже трудно.
Время прощания с Кирой кончилось. Просто сказать больше нечего, потому что всё стоящее уже сказано. Слова поддержки сказаны. Отношения выяснены. Прощение получено. И даже больше сделано.
Жалею ли я о поцелуе? Конечно, нет. Считаю ли я это изменой Крис? Нет. Считаю ли я это изменой своим чувствам? Нет.
То, что было у нас с Кристиной, никто и никогда не заменит. Никто и никогда не сравнится с ней. Никто и никогда. А я на это и не надеюсь. Мне это и не нужно. Я не хочу, чтобы кто-то кроме неё жил в моем взломанном варварским методом сердце. Мне это не нужно.
Может, когда-нибудь я снова влюблюсь и буду любить сильнее, но клянусь, что её никогда в жизни не забуду. В жизни не забуду взгляд голубых глаз, которые каждый раз отравляли меня своей красотой. Ни за что не забуду прикосновения, которое были нежными, хоть могли бы быть грубыми, как наждачная бумага.
Плевать я хотела на свои будущие чувства, сейчас её люблю до мурашек. А она не видит. Не слышит. Или просто не хочет этого замечать. Да какая там разница. От моих мыслей человек не поменяется. Да это и не нужно. Если она не хочет, я неволить не стану. Не буду навязываться и уж тем более заставлять быть с собой. Если моя влюблённость ей не нужна, то я заберу её себе и буду лелеять, как мать своего новорождённого ребёнка. Буду о ней заботиться в глубине души. Никогда о ней не забуду. Позволю просто существовать, разрывая себя на пополам. Выполню любой каприз, лишь бы не бушевала и подругу боль свою не звала.
Как эгоистично. Просто молчать — эгоистично. Не говорить о своих чувствах — эгоистично и тупо. А вдруг ей надо это услышать? Вдруг я ей нужна? А если наоборот? А если вывалю на неё всё это, обременив ненужной правдой? Палка о двух концах. Невыносимо.
Если бы мне кто-нибудь намекнул. Если бы Бог подал знак, что мне стоит сказать. Сказать и ждать ответа, надеясь, что меня не засмеют. Господи, помоги. Никогда ничего не просила. Никогда не молила. Но сейчас, умоляю, помоги. Расставь всё на свои места. Пожалуйста.
Отхожу от Киры и улыбаюсь. Хоть в душе черти что творится. Я не хочу кого-то расстраивать. Не хочу, чтобы кто-то знал о том, как мне хуево. Хватит. Меня итак достаточно жалели. Кира уж тем более.
Улыбается в ответ. И от этого становится проще. Проще, потому что понимаю, что я нихуя не одна. Впервые в жизни я не одна против целого мира. У меня есть один человек, который поддерживает и не дает упасть духом.
Если бы этого разговора не состоялось, не знаю, как бы я ушла. Не знаю, как бы дальше сдерживалась. Сейчас мне гораздо легче, и боль в сердце еще присутствует, но уже не настолько сильная. Слабее атакует разочарование орган, который гоняет кровь туда-сюда по организму.
Кирюша идет к двери. Медленно, будто нехотя. Да я и сама отсюда не выходила бы. В этой комнате было много всего. Она даже стала какой-то родной. Роднее того места, где я спала.
Столько слов сказано. Флэшбэки в голове несутся со скоростью самолета Москва-Владивосток. И слезы в глазах копятся, как яд, который сетчатку жжет. Но плакать не стану. Как бы не хотелось. Всё равно не стану. Обещала себе. Хоть раз исполнить обещание, данное себе, хочу.
Медведева за дверь выходит, а я останавливаюсь, держа ручку. Оборачиваюсь, вспоминая всё то, что было. Грустно. Уходить вот так грустно. А злостный голос внутри так и кричит: «Сама виновата». Соглашаюсь, понуро опуская голову. Сама виновата. Своими же действиями вырыла яму и сама туда грохнулась, разъебав все органы внутри. Кровотечение открылось, наверное, поэтому привкус железа стоит.
Закрываю глаза, решаясь просто выйти. Не забыть. Нет. Просто выйти и отпустить наконец. Но понимаю, что открывать глаза не хочу. Жмурю сильно-сильно в надежде, что сейчас дернется ручка и дверь откроется. Но даже звука не раздается. Всё замолкло. И даже вечный шум улицы, который мешал спать по ночам, смолк.
Открывай глаза. Это конец. Она не пришла.
Как же, сука, мучительно. Будто склеили веки. Не получилось. Не фортануло. Не мой сегодня день. Не пришла. Не захотела.
Хватаюсь за ручку крепче и медленно тяну вниз. Так медленно, как только могу. Всё еще надеюсь. Глупая. Дура.
Приоткрываю дверь, впуская прохладу коридора. Оказывается, тут жарко. Или это у меня температура подскочила резко? Сглатываю и открываю, делая первый шаг с закрытыми глазами.
— Я думала, что ты решила там остаться навсегда, — блять. Напугала.
Крис стоит напротив меня, облокотившись на стену со скрещенными на груди руками. Серьёзно?
Всё-таки пришла. Она пришла, чтобы попрощаться. Бог услышал мои молитвы. Спасибо. Боже, спасибо.
Я так хотела с ней поговорить. Так хотела сказать столько важных вещей, но уже смирилась с тем, что, видимо, она не хочет. Хотя кому я вру… Нихуя я не смирилась. До последнего же надеялась, что придет. Надеялась, что хоть что-то скажет. И, собственно, вот. Она здесь.
Стоит. Смотрит. Глазами рассматривает так внимательно, будто никогда не видела прежде. Мамочки. Впервые услышала её обращение с того момента на улице, которым она хотела меня унизить. Странные чувства испытываю.
— Так мы теперь разговариваем? — ну конечно я не могу с ней нормально говорить. Хоть и хотела по-нормальному, но стоило услышать голос, и обида вдруг проснулась. Вдруг стало как-то не по себе.
Это понимание, что мы сейчас будем прощаться.
Оттого и хуево сейчас. Оттого и какая-то странность между нами висит. Не знаю, что говорить. Не знаю, что делать. Столько хотела всего сделать, а по итогу сейчас ни одной мысли в голове не осталось.
Стою, рассматриваю её тело. Как дышит смотрю. Но в глаза почему-то прямо посмотреть не могу. Хочу. Но не могу.
Да что, блять, с тобой, дура? Очнись.
Если сейчас упустишь шанс поговорить, то потом его не будет. Если сейчас всё проебешь, то потом сама себя не простишь.
— Видимо, да. Не каждый день кого-то из нас двоих выгоняют. Всего-то раз в 4 недели, — из груди вылетает смешок. Это она сейчас пошутила, а мне еще грустнее стало. Да и она не особо торопится улыбаться.
Сложно. Ну почему мы такие сложные, Господи? Почему просто поговорить нам трудно? Обвинять, говорить хуйню мы мастаки, а как что-то важное — так язык в какой-то жопе. Блять.
Не могу. Не могу. Не могу. Не могу я с ней попрощаться. Не хочу я уезжать. Почему я должна уезжать? Почему всегда я остаюсь у разбитого корыта?
Облокачиваюсь о дверь, потому что стоять просто неловко. Стыдно? Блядство какое-то.
С Кирой разговор просто пошел сам по себе, а тут и фразы выдавить не могу. И посмотреть в её глаза тоже не могу. Потому что, сука, боюсь, что, если посмотрю, отпустить не смогу.
— Видимо, это последний наш разговор. И выгон тоже последний, меня-то уже не вернут, — перекатываю на языке горечь сожаления. Сожаление того, что я действительно нахожусь здесь последние часы.
Горько очень. И грустно. В пол смотрю и ботинки форменные разглядываю, понимая, что это последний раз, когда я смотрю на свою форму, будучи еще на проекте. Странные ощущения.
Крис лишь вздыхает. Трудно как-то вздыхает. О чем, интересно, она думает? Что сказать хочет? Зачем пришла? Чем руководствовалась? Почему не уходит, несмотря на то, что разговор хер клеится? Что у неё в голове?
Я бы хотела поднять голову и прочитать это всё в её глазах, которые преследуют меня везде. Но я не могу. Ебучий в рот. Как же мне это всё дается, кто бы знал, а. Даже стоять напротив неё — уже испытание моих убитых в хлам нервов.
— Можно подумать, что у нас разговоров толковых было дохуя. В основном, это какая-то хрень, которая состояла из какой-то хуйни. Столько времени проебали, блять, — плечами пожимает.
Она права. Разговоров у нас нормальных-то было раз, два и всё. Только обвинения, оскорбления и какие-то ошибочные утверждения. Даже поговорить нормально не могли всё это время. Правильно, столько времени проебали. Всё в пустую. Ругань, крики, драки.
Не жалею, но могло бы быть и по-другому. Я могла вести себя по-другому. Она могла вести себя по-другому. А мы предпочитали хуйней заниматься. Чего уж там, я тоже виновата. Не везде, но виновата. И, наверное, стоит правда её отпустить. Ничего у нас не получается. Слишком разные.
Говорят, что противоположности притягиваются? Говорить-то говорят, но это всё такой конченный пиздеж. Мы только оттолкнулись друг от друга, перед этим помучив друг друга хорошенько.
Жалею ли я о том, что сделала тогда на кухне? Да. Повторила бы я это снова? Нет. Могла бы я сейчас взять свои слова обратно? А зачем? Ей это нужно вообще? Хотела бы я спросить, но так стыдно. Так стыдно признавать, что я ошиблась. Поэтому молчу. Понимаю, что своим молчанием её тупо от себя отталкиваю и отпускаю.
— Ну, видишь, как оно. Не суждено значит было нам нормально сосуществовать. Попрощаться хоть нормально надо, — надо-то оно надо.
Только говорить слова о том, что нам не суждено было нормально быть вместе, больно. Они глотку царапают, словно острый нож нежную кожу. Потому что я-то хотела с ней по-нормальному. И сейчас хочу. Только она права: столько времени проебали. Не получится уже ничего. Мы слишком много хуйни натворили.
И это пиздец как расстраивает, потому что я хочу с ней быть. Правда хочу. Очень сильно хочу. И трудно мне это всё говорить. Пиздец как трудно.
Потому что я люблю.
Возможно, не так сильно, как могла бы, потому что это всё еще влюбленность. Но она такая сильная, что это сносит меня с ног. И это просто пугает. Я боюсь, что просто в один миг я слишком сильно полюблю. О чем мы говорим? Я уже в ней по уши.
— Ты кого убедить пытаешься в том, что нам не суждено? Себя, меня или окружающих? — что значит «убедить»?
Ты же сама всё понимать должна. Ты же сама видишь, что нихуя-то у нас не клеилось столько времени, хоть и мало его было. Ты же, блять, должна понимать, что даже разошлись мы из-за какой-то хуйни. Ты сказала то, что тебя, возможно, задело, а я вспылила. Ну какое нам встречаться?
Мы же, сука, разные. Я — Индиго, а ты — гопник с района. Мы как ебанные инь и янь, Кристин. Мы друг друга не слышим, потому что на разных языках говорим. Я — на украинском, а ты, видимо, на русском. Мы друг друга не розуміємо.
Блять. Ну почему, когда я только начинаю понимать, она всё портит одной фразой? Неужели не видит, что мне и так ахуеть как не просто. Я же тоже живая, блять.
— А это разве не так? Тебя нужно в этом убеждать? Сама не видишь, что мы друг другу не подходим? — неужели, блять, не видит? Никогда в это не поверю.
Она не тупая. Далеко не тупая. Даже умная. И, возможно, если бы хуйни столько не творила, добилась бы чего-то в жизни. Не может она вот так мне какие-то обидные слова говорить, а я — терпеть. Мы друг друга действительно не понимаем. Вот просто как будто два неподходящих пазла пытаются друг с другом совместить, а они лишь гнутся да ломаются.
Неужели не понимает, что это так не работает? Мы говорить-то нормально не можем без криков и наездов вечных, не то что встречаться, блять.
О чем вообще разговор? Как мы к этой теме пришли? Мы же хотели попрощаться, и только. Сука. Всё как всегда. Не получается даже просто поговорить напоследок, обязательно надо обсудить то, что итак нарывает и гноится.
— А это кто решил? Тоже ты? Или ещё кто-то? — да она издевается.
Начинаю психовать, потому что она-то спокойна как-то чересчур, а мне нихуя теперь не спокойно. И она-то здесь остается, а я уезжаю. Без этого всего тяжело, а она стоит и будто бы действительно издевается надо мной и моими чувствами.
Я этого не решала. Да как я могу это решить, если сама с ней быть хочу больше всего на свете? Не могу. Да почему всё так? Ублюдство какое-то, а. Хочу просто застрелиться, потому что мне теперь интересно, как она сама думает. То есть она хочет сказать, что думает по-другому, что ли?
Блять. Блять. Блять.
Почему всё не может быть просто хоть раз в жизни? Почему всё обязано быть таким сложным, будто ебучий кубик Рубика? Я говорю, а она отрицает, и в единую картину всё не складывается.
— Ты издеваешься? Чего ты хочешь, Крис? — мне правда интересно, чего она хочет. С каким намерением всё это говорит. Для чего вообще сюда шла.
Я правда сейчас не понимаю, что, блять, происходит, потому что звучит, как сюжет какого-то сопливого девчачьего фильма, которые я терпеть не могу.
Почему нельзя говорить прямо? Почему надо постоянно тыкать меня в какую-то несуществующую идею, которую я будто бы хочу ей навязать? Всё как всегда. Она взрослая, а я как ребёнок. Ну или наоборот, потому что друг друга нихуя не понимаем, когда речь заходит о наших отношениях. Мы будто бы действительно на разных языках говорим. И это наша главная проблема. Если вычеркнуть её вспыльчивость и мое недоверие, это наша главная проблема.
Как можно начинать отношения, когда мы друг друга не то что не понимаем, а просто не слышим? Так это не работает. Как бы я ни любила, в этом смысла не вижу, потому что мы друг друга только сильнее искалечим. А я не хочу причинять ей боль, ведь она уже слишком дохуя на себе вывезла. И я не хочу быть насильником, который болью насилует.
— Я хочу, чтобы ты перестала гипнотизировать пол и посмотрела в мои глаза. Хочу, чтобы, глядя мне в глаза, ты сказала, что хочешь уйти отсюда и забыть всё это, как страшный сон. Потому что если хочешь, то я обещаю, что забуду и никогда больше с тобой не заговорю, ты станешь пустым местом для меня, и я больше никогда тебя в упор не увижу, — блять.
Я не хочу. Не хочу я забывать. Не хочу, чтобы я была для неё пустым местом, потому что с ума сойду так. Просто не смогу именно вот так. Сама себя убью этими же словами, потому что сердце-то по ней с ума сходит, по ней рыдает кровью. Я не смогу просто напросто этих слов произнести.
Но смотреть на неё боюсь, будто она мой самый жестокий страх. Потому что мне больно на неё смотреть именно сейчас. Хочу, чтобы она ушла, потому что рядом с ней даже стоять невыносимо.
Я, как всегда, переоценила свои моральные силы, думая, что смогу просто поговорить. Ничего нового. Опять в себя поверила — и опять же прокололась. Хотела поговорить, а по итогу даже посмотреть ей в глаза боюсь.
— А если я не хочу забывать тебя? — что тогда ты сделаешь? Что тогда будешь говорить? Как поступишь? Не засмеешь меня за мою же слабость, а? Или просто развернешься и уйдёшь, пожелав удачи? Что ты сделаешь?
И сердце заходится в ударах, как припадочное, когда слышу, что она от стены с шорохом одежды отлипла. И шаг я слышу, а он в ушах набатом отдается.
Неужели подойдет? Пожалуйста, подойди.
Нет, лучше не подходи, иначе я вцеплюсь в твою одежду до побеления костяшек, потому что уходить не хочу. Остаться хочу. Здесь. С тобой. Хочу.
Я так много хочу, что словами не описать, только не сбывается ни одна моя хотелка. И это просто несправедливость, которая душит меня своими острыми когтями обиды.
— Тогда просто посмотри на меня и забудь нахуй о своих «мы не подходим друг другу», — она совсем близко, шаг остается. Я почти что чувствую её дыхание.
Боже, ну разве так бывает, а? Бывает настолько сильно, что пиздец как кроет? Неужели влюбленность может быть настолько сумасшедшей? Я не понимаю, как вообще жила раньше. Как жила без этого чувства внутри. Как вообще могла дышать без мыслей о ней? А она подходит близко-близко, и я поднимаю глаза, наверное, впервые за всё время тотального игнора, с её стороны встречая встречный взгляд. И почему-то меня сразу ведёт. Как будто я только что дозу мощнейшего успокоительного получила. И вдруг мне больше ничего в этом мире не нужно, ведь всё в ней для моей жизни есть.
— Ну и как? Глаза не лопнули от того, что посмотрела? — язвит.
Но разве можно воспринимать это как что-то серьёзное, когда она рядом со мной стоит и на губы мои смотрит. Блять. Такая красивая она. Почему-то, стоит мне только её увидеть, и мозги сразу отключаются, превращаясь в сахарную розовую вату. Хочу её поцеловать хотя бы в последний раз. И отчего-то не противна мне мысль целовать её после другой девушки. Наверное, это потому, что ее я люблю до посинения.
Хочется просто дотронуться до её волос и перебирать их, пальцами зарываясь в жидкий шелк. Хочу просто быть с ней несмотря на то, что характер её чаще мне делает больно, чем хорошо. Ну и пусть. Как бы мне ни было больно с ней, без неё мне ещё хуже. И пусть я буду ебанной наркоманкой, жертвой, да кем угодно, но не откажусь от того, что сама судьба из раза в раз кидает мне в лицо.
Кладёт руки мне на талию, а меня огнем будто обдает. Тепло сразу становится. Какие ладони у неё теплые. Я не замечала, что настолько без неё замерзла. Оказывается, что всё это время я в Сибири жила, потому что только с ней мне пиздец как становится тепло. Даже кожа гореть начинает, будто обмороженная.
Разве можно так любить? Это разве здорово? Ой, да похуй. Здорово, нездорово. Главное, что с ней я сейчас, а остальное мне до пизды. Пусть весь мир хоть сгорит, я всё равно не замечу, пока она так на меня смотрит.
Изучает взглядом, но там впервые какая-то нежность теплится. Боже. Ахуеть можно. Я думала, что там на первом этаже произошёл наш конец, но она стоит сейчас здесь. Она будто бы забыла всё то, что я ей сказала, хотя знаю, что ей это не просто. Не просто вот так сюда прийти, помня, какую ересь я несла тогда в приступе мерзкой обиды.
— Руки положи туда, где им место, — голос хриплый. Как же блять я люблю её голос, кто бы только, сука, знал. А руки свои ледяные кладу ей на шею, приобнимая. Сука, как же хорошо.
Медленно трется щекой о мою, а у меня дыхание спирает. Боже. Как это нежно до одури, в грудине щемит от этого прикосновения. Мягкое прикосновение, почти невесомое.
Мамочки. Как мне блять стоять так дальше? Я боюсь, что просто упаду на колени перед ней, потому что ноги держать отказываются. Мне слишком хорошо только от прикосновений. Что будет, если она меня сейчас поцелует? Я так хочу, чтобы поцеловала.
Чувствую язык, который проводит совсем рядом с губами. Боже. Как же горячо. Лёгкий мазок по уголку губ. Блядство. Лижет нижнюю губу, а потом закусывает, оттягивая. Блять. Она хочет, чтобы я в лужу превратилась, пока она издевается надо мной?
К себе сильнее прижимает, а я дышу чаще, понимая, что воздуха в легких нихуя не хватает, чтобы нормально функционировать. Прикосновение губ током пронзает. Столько времени я не чувствовала то, как она меня целует, что от простого прикосновения чуть не подпрыгнула. Слишком много эмоций. Слишком много ощущений. Целует второй, кусает, заставляя ответить. Сука, как же это правильно. Правильно ощущать то, как она кусает и целует. Мне так правильно её с собой рядом ощущать, что словами не передать. Язык её по моему небу проходится, будто зализывая.
Блять. А я даже сопротивляться не хочу. Похуй. Пусть делает, что хочет. Я отдаю свое тело ей, пусть распоряжается им как захочет. Отныне я вся принадлежу Крис. Никогда не буду отрицать, что из всех людей, которых я только целовала, она самая вкусная. Самая чувственная и будто самая знающая. Она будто знает лучше меня, что надо моему телу. Как нужно правильно поцеловать. Как правильно погладить. Как правильно облизать. Такое чувство, что я для неё открытая книга. Будто она читает меня, даже не глядя.
И это пугает. Пугает то, насколько она может меня понимать лучше меня самой. Пугает то, что я впервые кому-то отдаю ведущую позицию. Никогда и никому после Хиккана не доверяла настолько, чтобы дать мной управлять. Пугает, что ей отдаю контроль не задумываясь.
Боже. Всё настолько хорошо, что даже не верится. Я боюсь, что она меня вот-вот оттолкнет и скажет, чтобы я катилась отсюда как можно дальше. А она всё целует, и дыхание сбивается. Глажу по шее, когда она нежная. Чуть царапаю ногтями, когда кусает. Чувствую улыбку, когда в очередной раз провожу по нежной коже своими ногтями. Ну конечно ей нравится. Шея — это её слабое место. Ей нравится, когда к ней прикасаются. Нравится, когда царапают, и когда целуют тоже нравится. Никогда не думала, что у такой, как она, может быть настолько чувствительное тело.
Мамочки. Руки дрожат, когда она в очередной раз вытворяет финт своим языком, а её ладошки спускаются ниже талии. Я забыла, когда в последний раз она так меня трогала. Тогда на третьем этаже это просто было чем-то нежным, недоходящим до пошлых облапываний. А сейчас её руки спускаются на мою попу, устраиваясь там поудобнее, тем самым разжигая огонь страсти всё больше. Голова кружиться начинает от того, как ахуительно себя чувствовать в её собственнических руках. Ахуительно вот так целоваться в коридоре, куда может зайти каждый.
Нам бы спрятаться от людских глаз подальше, но кому до этого дело есть? Мне? Ей? Да ну нахуй. Стоять и целоваться, утопая в собственной страсти, гораздо лучше. Мыслей в голове-то никаких нет, а вы говорите.
И вдруг поцелуй она разрывает, а я тянусь следом, потому что мне мало. Мне слишком мало, я хочу еще. Я как ребёнок, которому дали не так много конфет, как он хотел. И мне нихуя не стыдно. И не будет. Целую теперь её я, а она отвечает, и руки сжимаются сильнее на моей пятой точке. Она будто сама теряется. И я вместе с ней падаю в бездну этого красного моря безумия на двоих. Нет мыслей ни о выгоне, ни о том, что мне уезжать скоро. Есть только мое бесконечное «хочу».
Прерывается поцелуй, и она улыбается так ярко, как я еще никогда не видела. Губу закусываю, потому что не могу. Желание захватило с ног до головы. Но ей говорить не хочу, знаю, что для неё это не просто. Я могу ждать столько, сколько нужно. Чувствую, что одна рука исчезает с моего тела, а вторая переползает обратно на талию. Что она делает? Слышу, как ручка опускается вниз, и она дверь толкает. Делает шаг вперед, а я назад. Она ко мне, а я от неё. Но всё равно далеко не уйду, потому что она второй рукой обнимает, пока мы пятимся назад.
Не вижу, куда ступаю. Просто иду задом, молясь не грохнуться и не потянуть её за собой. Целует, а я всё падаю и падаю. Что-то внутри обрывается с каждым движением влажного языка и прикосновением покусанных губ. Сердце каждый раз замирает и начинает биться ещё сильнее, будто кто-то заводит его ключом, как музыкальную шкатулку.
Хорошо. Так хорошо.
Вздрагиваю, когда телом ударяюсь о стол, в который теперь упираюсь. Воспоминания сразу возникают в голове, как старый фильм, который я знаю наизусть. Всё бы ничего, но я также помню, как мы здесь ругались.
Вздыхаю, явно сходя с ума, потому что паника какая-то в груди. Как-то сразу беспокойно на душе становится.
Рука Крис поднимается к подбородку, разрывает поцелуй, рукой закидывая голову наверх. Так властно и мягко, что я даже теряюсь. Губы спускаются вниз поцелуями, облизывая, заставляя медленно гореть. Я говорила про беспокойство? Забудьте. Она медленно меня убивает всем тем, что должно приносить удовольствие. Чувствую, что кусает сильно, почти до боли. А мне всё равно, пусть хоть кусок кожи от меня оторвет — я и не замечу. Зализывает, всасывая кожу. Ставит метку, будто присваивая. Внутри спираль скручивается, почти до боли. Так хорошо, что нихуя сделать не могу, просто вздыхая и выдыхая.
Волосы, которые в хвост завязаны, перебираю мелкими прядками. Распустить их хочу, чтобы зарыться в них поглубже, будто это нежный песок. Хочется до одури эти волосы трогать постоянно.
Блять. В очередной раз кусает, заставляя стон первый издать. Надо же, как быстро я сдалась. А да и похуй. Сейчас я имею право. Мне нравится, что сейчас она не сдерживается и засосы ставит почти что грубо, но это так хорошо, что я воспротивиться не могу. Если бы кто-то другой попробовал что-то подобное, то боюсь, что остался бы без зубов, но ей я всё позволю. Господи. Тяну её вверх, чтобы поцеловать. Хочу её вкус, но она только противится, не поддаваясь моей воле. Дразнит, проводя языком по всей шее, облизывая, будто я самое вкусное мороженое на свете. Блядство. Я рухну сейчас. Что же она творит?
Всхлип вырывается изо рта, потому что поцеловать хочу. Больше всего на свете хочу. А она не поддаётся, только по щеке россыпь мелких поцелуев оставляет. Да что же это такое? Это невозможно.
— Пожалуйста, — плаксиво умоляю, потому что уже выдержки не хватает. Ухмылку довольную кожей чувствую. Ну конечно, комплекс Бога — наше всё. Она любит, когда кто-то находится на грани истерики из-за неё. Садистка, блять.
Подхватывает меня за бедра, усаживая на стол. И наконец-то целует. Страстно, пошло до сжатых пальцев на ногах. Так хорошо, но так мало. Руки её жилетку расстегивать начинают слишком быстро. Ловко орудуя своими длинными пальцами. А я резинку с волос стаскиваю, позволяя им рассыпаться по плечам, и зарываюсь пальцами, массируя кожу головы, за что получаю поощрение в виде того, как она мой язык засасывает. Стон громкий, несдержанный. Блядство.
Сука, где же она такому научилась? Где она научилась так профессионально сводить с ума? Где вообще такому учат? Я тоже хочу так. Ревную её к тем, кому она делала так же ахуенно. Ревную её к тем, кому она позволяла гореть от своих кипящих страстью прикосновений.
Моя жилетка валяется уже где-то на полу, а руки мои стаскивают её пиджак, пока она борется с рубашкой. Задыхаюсь от чувств, которые внутри меня кипят, грозясь расплавить меня в лужу.
Я такого никогда не испытывала, думая, что асексуальна, раз не получаю яркого удовольствия от действий других людей. Но она как всегда перевернула всё вверх дном, заставляя усомниться даже в моих сформированных взглядах.
Губы разъединяются, и я слышу, как она тяжело дышит. Значит самой хочется не меньше моего, улыбаюсь, как чеширский кот, потому что меня это радует. Рубашка распахивается, и губы на ключицы опускаются, стараясь и их пометить. Толкает меня мягко в грудь, чтобы я легла на стол полностью, пока она мою кожу облизывает, как самый сладкий леденец. Затылком ударяюсь о твердую поверхность, но как же похуй. Особенно когда она дышит прямо на мой живот и медленно ведет языком от топа до юбки.
— Ммм, блять, — как же… Слов нет, чтобы выразить, как мне сейчас. Просто не придумали еще.
Она ноги мои руками резко разводит, смотря сверху вниз, а я от неожиданности всхлипываю. Холод проникает между горячих ног, заставляя всё нутро сжаться. И руки её ползут от лодыжек до ляшек медленно так, будто издеваясь над моим нетерпением. Дыхание сбивается, и я вдох сделать нормальный не могу, еще чуть-чуть — и умру просто от нехватки кислорода. Боже мой, что со мной творит эта девушка? Смотрит в мои глаза, продолжая пробираться дальше под юбку, ухмыляется, как будто знает какой-то секрет, который кроме неё никому неведом. Делает это только наощупь, но будто знает каждый мой изгиб, потому что ладони ни разу не тормознули и не запнулись. Наклоняется ко мне, останавливаясь в каких-то жалких миллиметрах от моего лица.
— Прости меня. За всё прости, — блять.
Эти слова просто разрывают пополам, заставляя всхлипнуть. Боже мой. Она говорила, что никогда не просит прощения, но, видимо, я стала каким-то исключением. Пусть она не сказала о чувствах и не призналась в любви, но эти слова гораздо дороже всех самых пламенных речей о чувствах.
Не успеваю ответить, как она целует, и у меня глаза закрываются, и я чувствую, что её руки стаскивают с меня нижнее белье. Боже. Как же много ощущений. Я теряюсь. Кусаю её за губу, когда чувствую, что её пальцы проходят совсем рядом с моим естеством. Боже. Улыбается, отстраняясь. Облизывает нижнюю губу, смотря сверху вниз. Опять. И медленно опускается на колени. Блять, только не говорите мне этого… Она же не собралась…
— Ааах, — чувствую поцелуй на бедре.
Боже. Дыхание обдает клитор, и я сжимаю руками край стола. Скребу по нему ногтями, когда чувствую, что язык лишь кончиком дотрагивается, лишь кончиком до самой заветной точки.
— Крис… — слабый выдох её имени, который будто подстегивает её сделать один большой мазок по всей площади.
Боже мой. И так по кругу, то медленно, то быстро, заставляя меня бесконтрольно стонать. Мамочки. Пальцы сжались в кулаки до побеления костяшек. Господи, как же хорошо. Её язык каждый раз своим движением заставляет меня то сильно-сильно жмурить глаза, то открывать их от неожиданности. И вот опять: делает круг по клитору медленно-медленно — и неожиданно щелкает. Боже. Я чувствую, что еще чуть-чуть, и я упаду куда-то в тар-тара-ры. Почему мне так хорошо? И нет чувства омерзения, которое было раньше?
Вдруг язык исчезает, и я чувствую мазок на коже. Хочется заплакать от того, что она не дала мне улететь в нирвану. Оставалось же совсем чуть-чуть…
Не успеваю завизжать от разочарования, как чувствую пальцы, которые нежно проходятся по складкам, и меня в дрожь кидает. Тело выгибается от нетерпения получить то, что она забрала.
— Какая ты жадная, малышка, — смешок, но чувствую, что большой палец начинает медленно потирать клитор, будто нехотя.
Хочу, чтобы она сделала это быстрее. Поддаюсь чуть бедрами вперед, когда в очередной раз описывает медленный круг, и она хватает меня свободной рукой за ногу, останавливая.
— Ну… Пожалуйста… Прошу тебя, — готова поспорить, что слышу её ухмылку и самодовольство глаз, вот только чувствую, что её язык опять начинает творить что-то невообразимое.
Пока палец стимулирует клитор, язык облизывает всё, что только можно, будто я ебучий леденец. Губы пересыхают, а внизу живота всё больнее и больнее становится. Всё сосредотачивается на ощущениях, которые она мне дарит. Сердце колотится в груди, как заведенное, будто сейчас выпрыгнет, а тело готовится к какому-то падению.
Боже. Как же… Ахуительно.
Ломает кости, грозясь их раздробить от жара, который одолевает весь организм. Немеет язык от ощущений, которые бушуют в матке. Потрескавшиеся губы и сухое горло не могут промолвить и звук без боли из-за отсутствия слюны. Ничего не соображаю.
— Ну же, малышка, кончи для меня, — тело, как по щелчку пальцев, выгибается, но его хватают сильные руки, прижимая обратно к поверхности.
Я падаю и снова взлетаю. Всё сжалось до хруста внутри, и стон, почти крик шепотом:
— Боже… — и язык лениво облизывает клитор до боли, заставляя оргазм задержаться на как можно дольше.
Я с ума схожу, и тело пронзает миллион электронвольт, потому что почти больно так же, как и хорошо. Дыхание в норму прийти не может, потому что так хорошо еще не было. Не было так сильно никогда.
— Крис, я… — но договорить она не дает, затыкая рот поцелуем.
У меня ноги всё еще дрожат, таким мощным было мое окончание. Я кончилась словно на одном моменте. Вот я была — и вот меня нет. С лица земли стерло одним движением. Настолько было хорошо. Хватаюсь за шею руками, прижимая к себе, понимая, что отпустить теперь точно не смогу. Больше не смогу. Она уничтожила всё, на что я так долго решалась, всего одним оргазмом. Просто привязала меня к себе.
Теперь до одури хочется увидеть, как ей хорошо. Какой она будет, если я заставлю её кончить. Будет ли она стонать или просто промолчит? Насколько она красивая, когда оргазм подступает, заставляя терять контроль?
— Тихо, малышка. Молчи, — не дает сказать, но поднимается, таща меня за собой, чтобы я села. А у меня сил просто нет. Какое-то резкое спокойствие пришло.
Она разобрала на части, заставив нервы наконец-то успокоиться после долгой нервотрепки. И больше я не помню обид и всего остального. Всё из памяти стерлось, остались только мы в этой комнате.
Смотрю в её глаза и вижу, что там полыхает пламя, которое нужно немедленно утолить. Не понимаю как, но руками расстегиваю пуговицы на рубашке, что не очень получается. Так сложно сконцентрироваться, пока она в шею дышит. Боже. Оголяю ключицы и шею, а больше и не нужно. Опускаю нос к шее, медленно вдыхая её запах. Как же я, оказывается, люблю вишню… Словами не передать. Целую на пробу первый раз, и руки на талии сжимаются. Это же её слабое место. Пробую её кожу на вкус. Сладко настолько, что почти приторно. Я так сильно люблю всё сладкое.
Она позволяет мне целовать её шею, откидывая голову набок, чтобы мне удобнее было. Блять, как же сильно я хочу оставить на ней свой след. Фиолетовый, почти болезненный. Так сильно хочу, что словами не передать.
— Давай, делай, тебе же так хочется, — я замешкалась, а она догадалась. Как же хорошо она меня понимает в эти моменты. Иногда от этого становится страшно.
А голос более хриплый, чем обычно. Пытаюсь сделать это нежно. Прикусываю, тут же всасывая кожу, зализывая после.
Стон. Почти неслышный, но стон. Первый за столько времени. Для моих ушей это симфония Моцарта. Слишком хорошо звучит. Улыбаюсь.
Боже. Как сильно она мне нравится. Такие чувства должны пугать, но отчего-то сейчас мне они нравятся. Именно в этот момент, когда она дышит часто-часто. Резко, будто в последний раз. Приподнимаю её юбку, чтобы добраться к ногам, не переставая целовать шею. Похоже, мы обе ебнутые фетишистки. Ей просто нравится всё, что связано с шеей. А мне нравится всё то, что связано с ней. Это уже похоже болезнь. Но кому здесь не похуй? Мне лично до пизды.
— Никогда ни о чем не просила, но аккуратно, ладно? — просит, а у меня внутри всё обрывается, потому что я вспоминаю её историю. Боже.
Я хочу сделать ей хорошо, чтобы она запомнила меня по хорошим моментам. Чтобы не помнила меня как ту, которая только закатывала истерики и трепала ей нервы. Просто пусть помнит только хорошее. Рукой провожу по её ноге, а Крис воздух сквозь зубы выпускает со свистом, но не останавливает.
Я постараюсь, чтобы тебе было хорошо.
Провожу языком по её шее, отвлекая от того, что моя рука пробирается в её нижнее белье. Обхватываю ногами её туловище, буквально впечатывая в себя, а она утыкается снова в шею. Боже. Это какое-то безумие.
Провожу двумя пальцами по источнику её желания, и она будто немеет. Блять. Царапаю кожу зубами, начиная выводить круги на клиторе. Медленно, почти смертельно. И она выдыхает. Жарко. Мне жарко от того, какая она там.
Мокрая. Горячая. Готовая. Позволяющая. Дающая сделать для неё хоть что-то.
Не знаю, сколько проходит времени перед тем, как я слышу первый всхлип удовольствия. Ей хорошо. Мамочки. Ахуеть можно. Её рука скребет по моей спине, пробираясь под рубашку. Пусть царапает. Если хочет, даже в кровь. Ей можно. Ей я готова простить даже свое убийство. Двигаю пальцами чуть быстрее, чтобы услышать стон. Я хочу услышать еще раз, чтобы записать это на подкорку своего мозга. Хочу запомнить, как она рассыпалась в моих руках. Нет ничего лучше, чем слушать и ощущать, как ей ахуительно. Это поднимает мою самооценку, заставляя душу сжиматься от радости.
— Блять, Лиза… — такая хрипота. Она впервые сказала мое имя в таком тоне. Если бы я не сидела сейчас, то определённо рухнула бы на колени.
Вдыхаю её запах, пытаясь надышаться той, которую люблю. Пытаюсь запомнить, как она реагирует на мои прикосновения. Дышит, как загнанная лошадь, упираясь в мое плечо. Она не стонет, как я, не кричит шепотом, лишь иногда позволяет себе полустоны и полувсхлипы. Я бы хотела, чтобы она не сдерживалась, но она явно делает это не просто так. И сердце делает сальто вертале каждый раз, когда я слышу еле слышный стон, почти незаметный. Я рада, что ей хорошо, пусть она и не дает этого понять.
Прохожусь по складкам пальцами, собирая влагу, которой много. Она течёт, как лед, при сильной, почти сжигающей жаре. Я бы хотела ей отлизать, заставить потеряться в двух мирах. Хотела бы почувствовать её вкус на своем языке. Хотела бы, чтобы она упала с той вершины, откуда столкнула меня сама.
Но не в этот раз.
Хочу, чтобы следующий наш раз был длинным настолько, насколько позволит нам жизнь. Хочу расцеловать каждый миллиметр её тела. Но сейчас довольствуюсь малым, радуясь тому, что она позволяет сделать ей хорошо. Позволяет увидеть, как она теряет свой извечный контроль.
Слышу, как её дыхание начинает чаще обрываться, будто она дышать забывает. А внутри всё ликует, потому что это я делаю с ней своей рукой. Ускоряю движение пальцев, которые кружат вокруг её желания. Боже.
Как не сойти с ума вместе с ней? Я не могу просто доставлять ей удовольствие и не задумываться о том, какая же она красивая сейчас. Прекрасная в своей беззащитности и страстной похоти.
Хочу увидеть её глаза. Увидеть то, какого они сейчас цвета. Ярко-голубого? Может, синего? Какого? Мне не хватает её глаз. Не хватает взгляда, в котором огонь горит, готовый сжечь каждого, кто встретится ему на пути.
Чувствую, что её тело начинает потряхивать неконтролируемая дрожь.
Скоро. Скоро она достигнет конца нового начала. Осталось совсем чуть-чуть.
И она будто мысли мои слышит, отрывает лицо от плеча моего. Лбом в мой упирается и руками сильнее обнимает. Боже.
Неужели это то, чего я так долго желала? Неужели это то, чего так долго мы обе хотели, но не могли себе позволить, упираясь лбами, будто два барана?
Дышит громко, хрипами. Но не старается скрыть свою реакцию, лишь глаза жмурит в те моменты, когда я руку по особому поворачиваю. А я смотрю на неё, как одержимая, пытаясь насмотреться, запомнить. Смотрю на то, как хмурится, когда замедляюсь. Как губы облизывает. Боже. Я точно с ума от чувств сойду. Внутри меня столько эмоций, что у меня на губах улыбка ебнутой на голову играет.
Возможно, я бы смутилась, если бы была в другой ситуации. Но сейчас мне нравится эта вакханалия, которая станет нашим самым лучшим моментом. Мне нравится та температура, которая плавит тело, заставляя пот течь по спине. Мне нравятся те звуки, которые я слышу. Мне нравится та девушка, которая их издает. Мне сейчас всё нравится.
Не выдерживаю и прикусываю её губу, оттягивая. Целую, потому что хочу ощутить, как она отдаётся в мою власть полностью. Это так пьяняще — ощущать то, как она рассыпается в моих руках, будто песок на пляже. Надавливаю на клитор пальцем, чуть потирая его, и слышу стон. Поцелуй прерывается, и её рот открывается в безмолвном крике.
Она кончила.
Сжала так сильно мою кожу, что я думаю, что завтра там расцветут лиловые синяки. Боже. И глаза свои распахнула, позволив увидеть то, какими они могут быть. А они становятся почти серыми с крапинками голубого вокруг зрачка. Боже. Я настолько красивого в своей жизни еще не видела. Поглаживаю до того момента, пока её не затрясет от боли, и только тогда останавливаюсь. Какая же она красивая, когда оргазм заставляет её отпустить себя, позволив обрести хоть минуту спокойствия. Минуту без лишних мыслей, которые терзают её и без того больной мозг.
Упирается в мой лоб, пытаясь успокоить дыхание, стараясь его выровнять. Только не получается у неё почему-то. Улыбаюсь тому, что она в щеку меня целует, к себе ближе притягивая. Одной рукой, которой я до этого держалась за стол, обнимаю её за шею, а вторую вынимаю из мужских трусов, поправляя юбку так, как она была.
Хочу руку убрать куда подальше, но Крис хватает своей ладошкой и ко рту подносит, глаза закрывая, облизывая каждый палец. Ахуеть можно. Горячим языком каждый палец поглаживает, а я в шоке сижу. Взгляд свой красивый распахивает и смотрит на то, как я воздух тяжело в себя втягиваю, потому что внутри всё опять стягивает желание.
— Тебя будет не хватать, — и руку свою с моей облизанной сплетает, целуя.