покурим?

часть 15

Когда пришло приглашение на финал, я долго смотрела на эту красивую бумажку, которая лежала в аккуратном конверте. Ничего сверхвычурного. Ничего лишнего. Время, дата. И больше ничего. Знаю, что перед съёмками нас накрасят и оденут в то, что господин Сухарев изъявит желание на нас напялить. Опять какие-нибудь платья, которые будут не по нраву каждой из бывших пацанок. Каждая будет воротить нос и ругаться как сапожник, ведь это какие-то ебанутые стереотипы, где каждая леди должна ходить в платье и привлекать мужчин. Алло, никого не смущает то, что девяносто процентов всех Пацанок — это лесбиянки со стажем, которые мужские члены презирают и видеть не хотят?
Время тянулось долго, как патока, сжигая меня ожиданием невольным. Хотелось просто увидеть тех двоих, что стали близкими настолько, что я готова назвать их почти родными. Хочется увидеть, поговорить, обнять. В глаза их заглянуть, чтоб увидеть всё, что на душе.
Хочется в голубых льдах искупаться, утонув. Увидеть, что ничего не изменилось. Что чувства не прошли и обещания всё те же в силе. И руки тряслись мелкой дрожью, заставляя пальцы ходуном ходить из-за волнений скромных. Хотелось видеть то, что измениться не должно было. Улыбку мне обещанную и поцелуй больной, заслуженный. Кто ж знал, что всё так обернётся?
Хотелось карие глаза увидеть, на пустынном солнце постояв. До жути голос хриплый услышать мне хотелось. Желание увидеть там в глазах, что больше нет терзаний вздорных. И улыбку настоящую, живую лицезреть. В финале будут двое, а остальные меня волновать не должны. Да, звучит эгоистично и лениво, но такова уж правда. Что поделать?
Хотелось посмотреть на то, как их оденут. Что с волосами сделают. Увидеть я хотела, что с длинными хвостами, которые я так на кулак намотать хотела, сделали. Отстригли или нет? Видеть мне победителя хотелось, но кто же знал, что будет это? Видимо никто. А если бы я знала, то точно в машину бы не села и не поехала бы никуда.
Я с ума неделями сходила, чтоб приехать и увидеть тех, кого желала. Ночами не спала, стараясь речь придумать да и не опозориться совсем. Хотелось мне по-человечески да по-родному поговорить. Диалог целый выстроить слегка хотелось, чтобы не говорить о сложном и больном. Но, видимо, не получилось всё-таки нам о простом. Вообще всё получилось сложно, как буквы в классе первом. Слова не ложились вовсе, и голос подводил. Дрожь тело сотрясала, и язык к небу лип. Кто ж знал, что всё так случится?
Хотела имя победителя из первых уст услышать, но не знала, что пару слез я пророню. Победы желала сразу обеим, но врала безбожно. Себе и им двоим.
Хотела я просто, мирно, гладко. А получилось сложно до хрипоты и кома желчи. Получилось то, чего не делала я совсем. И кто же знал, что не получится ничего совсем? Мне трудно говорить, а думать больно. И воспоминания, крутясь заезженной пластинкой, вдруг стали тем, что вырезать охота. Стало невыносимо в какой-то миг, и сознание терялось, держась лишь за руку, на плече лежавшую. И рука та вовсе почерневшей от чернил слыла. Всё было будто не со мною вовсе. Будто не я пережила.
Хотелось подойти, обнять ту, что так касалась мягко языком. И целовала в приступе шальном. За руку впервые взять хотелось и слова заветные услышать в ушах до рези. Глазами в лёд смотреть в надежде, что там тепло. Однако не получилось вовсе. Получилось только плакать, смотря на ту, которая решила боль мне подарить. Опять и снова я влюбилась, опять и снова в ту, которой не нужна. И нет повести печальнее на свете, чем повесть об абьюзере и жертве.
Жертвой просто быть, они сказали. Просто хавать всё дерьмо. Но кто же знал, что жертвам больнее есть стекло. И мне больно было глотать стекло разбившихся надежд, которые испарились в раз, и вот их нет. Всё будто было не со мной. Неужто я жизнь не свою живу? Неужто за других ем всё дерьмо? Неужто только я живу в мученьях вечных? И забыть бы я хотела всё то, что увидеть не хотела. Вот только татуировкой на мозгу всё запечатлелось. И не сотрешь ведь даже. Вот это страх. Страх, что больше не забуду и больше не переживу. Всё было будто не со мной, ведь не может же молния ударить снова? Помню лишь руку на плече, которая сжималась импульсивно, боли принося. Хотелось разрыдаться, как ребёнок, про всё и всех забыв.
* * *
Я не стала брать Юлю с собой, потому что не надо ей это. Не для неё вся эта параша. Мне бы одной тут выжить, а не отвлекаться на человека, которому всё будет в новинку. Сижу на стуле, руки в кулаки сжимая от волнения. Народу много. Слишком много. Победительницы и финалистки прошлых сезонов. Бывшие участницы. Родители. Преподаватели. Все здесь.
Все ждут долгожданного финала, который сниматься будет. И пусть уже половина знает, кто победит. Но остальные так же, как я, сидят и ждут выхода тех, кто будет. Танцевать традиционный вальс, шурша длинными юбками роскошных платьев. Все мы ждём услышать, кто же всё-таки стал достойным первого места.
Со мной рядом Вилка сидит, и Каплан где-то там в зале. Вилка счастливая. Улыбка яркая, почти ослепительная. Неужели всё-таки смогла выйти и не сорваться? Неужто правда получилось? Смеётся с каких-то своих шуток, и даже не так, как раньше. Будто по-новому смех звучит. Будто бы без вечной ломки всё стало по-другому. Рада за неё. Чикина тоже где-то была. Видела её мельком. Мы хоть и не общались толком в ту неделю, когда она была на проекте, но я всё ещё думаю, что зря её тогда выгнали. Ей помощь нужна была, наверное, больше всех. Потому что она ребёнок ещё по сути, который жизни не видел ещё. Жалко, что так всё обернулось. Она бы многое могла отсюда вынести и многому научиться. Но вроде бы она в нормальном состоянии, как я могу судить. Смеётся, улыбается. И выглядит хорошо. Тоже за ум взялась?
Мишель я видела. Она ещё красивее стала. Ещё лучше, чем в нашу последнюю встречу. И за тот разговор я зла больше не держу. И не ревную к ней больше. Будто бы всё стало по-другому. Неужто повзрослела? Странно это всё-таки. Странно видеть всех и наблюдать за тем, как всех проект изменил почти до основания. Странно, что пиздец. Мишель улыбается всем, и даже мне. Подойти, наверное, бы надо да мировую предложить. Но это позже. Уж точно не сейчас.
Вокруг разговоры, смех да шутки. Кто-то бокалы за тонкие ножки держит, но не пьёт. Пьют только гости, а остальные даже не прикладываются губами для глотка. Алиса с Дианой вообще даже не взяли хрупкое стекло в руки, будто показывая, что отказались насовсем. Интересно, они всё-таки вместе? Помню, что что-то всё-таки между ними было, но что — точно никто не знал. Все друг с другом говорят, и даже без агрессии. Кто друг друга раньше ненавидел, стоят рядом, как лучшие друзья. Шутки шутят и даже обнимаются. Никто ни на кого уже не обижается и злобы не таит глубоко в душе. Смеюсь с того, как мы все в платьях выглядим. М-да, гопник в платье — он гопником и останется.
Только шестой сезон между собой что-то поделить не может. Разбрелись по разным командам и стоят. Между Штрэфонд и Кашириной напряжение витает, будто подраться прямо здесь и сейчас готовы. Видимо, старые обиды не забудутся никогда. Видимо, так и не простят друг друга. Одна за проигрыш никогда не простит, а другая — за правду.
Горохова тоже тут. Со всеми и ни с кем одновременно. Будто никто ей нахуй не нужен. На Милас взгляды кидает, а той всё по боку, стоит с преподавателями говорит, ну или советы кому-то из участниц даёт. Помню их историю ещё на проекте. Самый грандиозный сезон был, да прошёл. Что-то между ними всё-таки было. Что-то, что забыть каждая не может. Странно, что вот так получилось. Милас, может, победителем и не стала, но добилась большего, чем все победители вместе взятые. Странно как-то. Она везде, о ней все говорят и никто не забывает, а Гора за пределы клейма Пацанок не вышла. Знаю только то, что отношения недавно с девушкой своей закончила. Всё-таки интернет — это сила пиздец какая. Каждый о каждом знает дохуя.
Наблюдать за всеми так весело. И на душе, конечно же, тепло. Ахуеть как тепло. Будто этап жизни кончился, и я повзрослела наконец. Будто испарилось всё то, о чем я раньше переживала. И осознание пришло.
И вот мы видим финалисток. Кристина Захарова. Кира Медведева. Самое главное, что эти двое сейчас будут танцевать тот самый вальс, кружась по залу, как Диснеевские принцессы. А остальные меня мало волнуют. Звучит хуево, может быть. И до пизды эгоистично. Но что уж тут поделаешь? Я не могу болеть за четверых сразу. Как бы не желала всем всего хорошего, но победа только одной достанется.
Крис в платье серебряном с рукавами фонариками. Ногу одну сквозь разрез по всей длине видно. И волосы… Волосы отрезали-таки. Блять. Ей идёт, но зачем было отрезать идеальный шёлк… Остатки бывалой роскоши кудрями лежат на прекрасных плечах. Волнами переливаясь под жёлтым светом роскошных ламп. Красивая такая. И даже не смотрится как гопник с района. Совсем другая, нежели тогда на первой встрече. Красивая, с улыбкой сияющей до ушей. И платье переливается блеском необычным. Ахуеть можно просто. Не думала, что до такого доживу.
Кира в жемчужно-белом, не до ног. Смотрится изящно. И волосы длиннее стали. И взгляд будто бы другой. Юбка струится шелком, ноги открывая всему белому свету. Лямки на плечах тонкие совсем. Как она согласилась вообще его надеть? Раньше бы обматерила и ушла, дверью громко хлопнув. А сейчас и на каблуках, и в платье. Ну что за диво? Что за чудо?
Глаз к двоим теперь липнет, ни на кого другого смотреть не позволяя. Красивые, вдвоём стоят, за руки держась. Всё так же вместе, всё так же неразлучны. Рада, что им меня хоть кто-то заменил. И даже если они друг другу. Так похуй, если честно. Главное, что всё-таки не одни. Улыбаются друг другу, приободряя. Не дерутся за место, наплевав на дружбу. А просто стоят, зная, что готовы уступить. Радует, что всё-таки что-то изменилось.
Знаю, что Кире победа важнее всех. Ведь это деньги, которые смогут вытащить со дна родных ей людей. Для Крис же это трофей, который даст понять, что она может достичь чего-то в жизни. Что за двадцать семь лет люди признают её достойной хоть чего-то.
Все смотрят с восхищением на тех, кто смог до финала всё-таки дойти. Смотрят с радостью за то, что они, наверное, смогли что-то изменить. Это радует. Видимо, в нашем сезоне нет места для зависти и склок. Каждый согласен с выбором финалисток на финишной прямой. Все болеют за тех, кто сейчас танец танцевать будет под нежную музыку конца и начала чего-то нового совсем.
Жду момента, когда скажут имя той самой, чтобы подлететь с объятиями и криками, мол, а я ведь говорила. Хочется победы каждой пожелать, но жду, когда Лаура произнесет хоть одно имя из тех двух, что я желаю слышать. Хочется увидеть слезы радости и смех достойный, смех победителя, который покажет всем, что она достойна.
Танец начинается, а я с завистью смотрю. Хотелось бы мне так же открыто прикоснуться к той, которая сейчас блистает в серебряном огне. Хотелось бы мне сейчас встать на место мужика того и держать за талию руками. И прижимать к себе намного ближе, чем быть должно. Но я танцевать-то не умею, а вот смотреть — совсем другое. Смотрю и радости даюсь на смерть, потому что так ведь не бывает. Невозможно всё уметь. А она умеет. Умеет так, что сердце замирает. И душа с каждым шагом становится живее.
Наблюдаю за красивыми ногами, которые в танце кружатся, шагов не разбирая и даже не путаясь совсем. Красиво, складно летят они, как феи. Прекрасно над землей парят. У каждой огни в глазах горят. А я всё таю на теплом стуле, зная, что мне конец. Я так не восхищалась в жизни. Так не боготворила, как сейчас. Лишь смотрела с восторгом маленького дитяти. А сейчас глаза не упускают ведь даже мелочь, подмечая каждое движение тонких рук и ног. Когда над землей их поднимают, я рот лишь открываю, не в силах и слова-то сказать. Красиво, гармонично. Мне нравится то, что вижу. И хочется лишь ладошками отбить знакомый ритм. Они такие молодцы, что слов и близко нет. Лишь звуки восхищения души. И радость глаз моих чёрных, ну почти. Всё так красиво. Всё так не по-пацански. Всё по-другому. Надо же, им удалось каждого удивить.
Трепетный момент. Оглашение мест, которые первому проиграли. Которые принадлежат тем, кто уехавших домой победил, а тем, кто здесь остался, проиграл. Знаю, что каждой обидно будет проиграть. Знаю, что каждой будет больно не получить то, ради чего ломались каждый день. Но место-то всего лишь одно. И всем его раздать, увы, нельзя. Как бы ни хотелось похвалить каждую сейчас, но будет та, что остальных обогнала с большим отрывом.
И вот Крис и Кира вдруг оказались теми, кто за первое место бороться должен. Остались только они вдвоём из четверых. Но рук не разрывают и даже улыбаются, зная, что одна сейчас проиграть должна. А меня трясёт от предвкушения.
Столько речей сегодня прозвучало. И больно за каждую мне стало. Зная историю главных двух, я знаю, как тяжело дались им те слова. Улыбки, которые они раньше лишь натягивали, чтобы показать всем, что всё ахуенно хорошо. Только хорошо ведь не было. Ни одной из них хорошо не было, они умирали. Морально разлагались на протяжении стольких лет. Они были молодцами, что держались из последних сил.
— Как бы трудно это ни было говорить. Как бы трудно нам всем ни было сделать выбор между двумя девушками, достойными броши, победительница, к сожалению, одна. И ей становится… Становится… Кира Медведева! — крики бывших учениц. Улыбки. Смех. Аплодисменты. Понятие, что всё закончилось. Проект кончился.
Рада, что все усилия Киры были не зря. Улыбаюсь, потому что рада до жути. Но Крис стала проигравшей. Не справилась. Не смогла. Не смогла победить, но смогла стать достойным человеком. Наверное, так лучше. Она улыбается всё так же и Кирюшу обнимает. Видимо, победа уже не так важна была, как раньше. Видимо, сейчас важнее вдруг стал обретённый друг.
Они вчетвером обнимаются тепло. Будто обиды и злости нет. Хотя, наверное, так всё-таки и есть. Потому что там стоят достойные девушки, которые за победой не гнались. Они старались стать лучшей версией себя. И это по-настоящему. Без фальши.
Все радуются, кричат. Глаза сверкают эмоциями. Слезы в глазах стоят у тех, кто понял, что они смогли. Что дошли до кратера вулкана и не сгорели от безмерной теплоты. Они смогли и стали лучше. Больше ни одна не станет той, какой раньше была. Надеюсь, что больше не будет тех слез разочарования. И срывов очередных. Они же справились, хоть и пытались бросить всё на полпути.
Преподаватели сделали верный выбор. И никто им слова против не сказал. Они наконец-то не ошиблись и не выгнали тех, кто был готов работать до победного конца. Улыбаются, как и все сидящие в этом зале. В ладоши хлопают, как дети. Обнимают девочек, как детей родных.
Хочется подойти, обнять. Но пока нельзя, ведь Кира речь победителя ещё не сказала. По регламенту нельзя без речи. Сижу, готовая вскочить и понестись, снося всех вставших на пути. Мой близкий человек смог победить. Смог стать тем, кем хотел и грезил быть. Она на платье своем имеет приколотую золотую брошь. И мне настолько радостно, что сил держаться просто нет. Сижу совсем чуть-чуть дыша. Пытаясь дрожь радости сдержать. Пока речь Кирюши звучит, я смотрю на ту, что с гордостью взирает на подругу. На ту, что без зависти наконец смогла проигрыш принять. И гордость за неё уже берётся.
И так поцеловать вдруг захотелось. Захотелось подойти, сказать, мол, ты молодец, Кристин. Ты смогла стать той, о которой мама твоя мечтала. И, может быть, победа не её, но, кажется, она многого достигла. И научилась тому, чему сама бы точно не смогла. Оправдала возложенные на неё надежды и не опозорилась, как тот же Танк. Стала совсем другой. И я, наверное, выбор правильный сделала-таки. Правильному человеку сердце свое вручила. Правильному человеку доверила себя и тело. Наверное, сам Бог велел. Зря я на него грешила и кричала, что он совсем меня не любит. Он, наверное, просто испытывал меня любовью, чтоб я сильнее стала и больше никогда других не выбирала. А мне кроме неё и не нужен никто совсем. Мне лишь бы подойти и обнять. Даже готова хотелки свои усмирить, оставить на потом. Но главное прикоснуться и запах родной вдохнуть.
* * *
Когда съемка кончается, начинается самое настоящее шоу. Все наконец-то выходят из рамок, в которые нас загнали. И позволяют себе чуть больше. Кто-то идёт выпить и что-то съесть. Кто-то больше не притворяется и улыбку с лица снимает. Например, Штрэфонд и Каширина уже ругаются во всю. Но это не моё дело. Даже лезть туда не хочу. Учителя тоже выдыхают, как и все приглашённые. Теперь можно по-человечески со всеми поговорить, не стесняясь камер, которые туда-сюда шныряли.
Все идут к финалисткам, а мне почему-то резко становится страшно. А вдруг я больше не нужна? Вдруг всё кончилось, и даже Кира от меня отвернется, показав, что знать меня не хочет?
Поднимаюсь с нагретого стула и иду к победительнице, которая стоит, улыбаясь и поздравления принимая. Но выглядит уже уставшей, что пиздец. Кажется, её всё это вымотало. Крис отошла куда-то. Но, может, это и к лучшему. Возможно, поговорить позже будет лучше. Стоит уделить время той, что сегодня сияет звездой. Красивая такая. Стоит улыбаясь и смеясь. Ей, наверное, не верится, что всё кончилось. Ну мне по крайней мере не верилось тогда, когда я вышла с проекта. А сейчас ведь глобальный конец.
Иду, пытаясь не споткнуться из-за длинного платья. Оно синее и длинное. И пиздец какое непривычное для меня. Ключицы открыты, и татуировки видны. Наверное, я даже красивая сегодня.
Когда подхожу ближе к Кире, хватает всего пары секунд, чтоб прервать разговор, который она вела, и сгрести меня в объятия крепкие. И я прижимаюсь сильнее, стараясь слезы сдержать. Как же сильно я по ней соскучилась! Запах такой родной, и руки сильные. Обнимает сильно-сильно. И будто бы не было этих пяти недель. Всё будто по-старому, мы как будто вернулись в тот дом, где не стеснялись обниматься.
Не знаю, сколько вот так мы простояли, да и похуй. Главное, что сейчас я знаю, что меня не забыли. Что она по-прежнему считает меня другом. Может быть, даже скучала сильнее, ведь у неё была только Крис.
— Ты молодец, Кирюш. Я горжусь тобой, — на ухо говорю, пытаясь звучать громче музыки, а руки сжимаются на моей талии сильнее. Будто бы ей моя похвала нужна была. Будто бы я важнее всех. И это пиздец как льстит. Слишком сильно я к ней привязалась. И, наверное, больше никогда не захочу терять такого друга. Пусть между нами было то, что для друзей является табу, но кого ж это волнует. Меня точно нет.
— Я выполнила свое обещание, Лизок. Я смогла, — ну конечно она не забыла. Конечно она приложила все силы, что только есть, чтобы выполнить то, что я просила. И я так безмерно горжусь, что пиздец. Мне настолько сильно приятно, что она смогла сделать всё ради того, чтобы стоять прямо тут.
Объятия разрываются, и вот я смотрю в горячий шоколад, в котором горит радость безмерная и ещё куча эмоций, которые словами просто не опишешь.
— Спасибо тебе за всё, Индиго. Спасибо за то прощение. Без тебя я бы не справилась никогда и ни за что, — благодарность, которую я совсем не ждала. Я же ничего такого не сделала для того, чтобы это услышать. Но в душе тепло разливается, и стук сердца вдруг громче становится. Как же, сука, я её люблю.
— Тебе спасибо за то, что помогла мне тогда, когда я разваливалась на части. И за то, что Крис тогда в последние часы ко мне толкнула. Можешь даже не отрицать. Я знаю, что это ты сделала. Она бы просто так не пошла. Спасибо за то, что сделала меня счастливой хотя бы на полтора часа, — улыбается так ярко, будто само солнце. Такая сейчас не похожая на себя в самом начале. Не знаю, хорошо это или плохо, но ей, кажется, нравится. И это важнее всего на свете.
— Брось, если бы Захарова не кончила, то сгрызла бы, блять, всех уже на десятой неделе, — что-то всё равно не меняется. Смешок вырывается, и она улыбается ещё сильнее.
Вдруг лицо напротив омрачается. Улыбка лучезарная куда-то резко пропадает. И смотрит куда-то мне за спину. А я продолжаю улыбаться, как дура, потому что мало ли, что она там увидела. Может, мать свою увидела. Но, блять, она так долго туда смотрит. И злость красная в глазах появляется. Мне кажется, что она сейчас сорвётся с места и убьет того человека, который сзади меня стоит. Что хоть там происходит? Мне интересно, что же заставило её так резко помрачнеть, но я стою и смотрю на неё.
Смех сзади слышу. И он до боли знаком. Знаком, потому что я этот смех слышала на протяжении восьми недель. Он мне и во снах снился. Я этим смехом грезила. Хотела, чтоб хоть раз он был адресован мне.
Хочу обернуться, но стою и молчу. А Кира смотрит уже на меня. И в глазах эмоция, не понятная мне. Будто кто-то умер, пока мы стояли и смеялись. А смех становится всё громче и развязнее. Голос какой-то ещё. Не могу понять, чей он. Но это девушка. Однозначно. Да что хоть там происходит? Кирюха смотрит то на меня, то туда. И ещё больше драконит интерес, который огнём уже дышит, вынуждая повернуться. Блять. Она молчит. Молчу и я. Всё будто бы уже лежит на поверхности, но я не могу понять, что же там.
Я бы повернулась, но меня за руку хватают, чтобы я с места не сдвинулась. Чтобы не повернулась точно. А хватка-то сильная, ещё чуть-чуть, и останутся синяки. Ещё чуть-чуть, и она мою руку сломает силой. Странно, что она впервые в жизни применила силу ко мне.
— Не оборачивайся. Прошу, — мольба в голосе по сердцу ножом проходится. Болью в душе отдаётся. Она никогда и никого ведь так не просила. Точно знаю, потому что она слишком гордая. Я слишком хорошо этого человека знаю. Выучила за жалкие девять недель. Знаю как свои пять пальцев. Но сейчас отчего-то мне не хочется её слушать, несмотря на то, что она просит. Почти что умоляет.
— Что там? — голос ровный. А сама я в ожидании приговора, потому что там точно что-то хуевое. Что-то, от чего она меня пытается уберечь. Из-за незначительной хуйни она бы точно не просила, потому что не тот человек. Ей похуй на всех и всё. Но если сейчас держит, не отпуская, то там пиздец.
— Лизок, тебе не надо это видеть, — улыбнуться пытается. Но только хуже делает. Потому что я вырваться пытаюсь.
Я обернуться хочу и увидеть, что там происходит. Своими глазами лицезреть хочу. Потому что мне надо видеть. Мои глаза меня не обманут ни за что. Они никогда меня не подводили. Мне надо увидеть. Мне просто нужно обернуться, а она не даёт. Руку ещё сильнее сжимает, а мне плевать на то, что больно.
— Отпусти, — ровно. Твёрдо. И в глазах напротив борьба идёт. Они темнеют. Становятся будто бы чёрными. Будто бы сейчас что-то случится. Случится то, что никогда не исправить.
И хватка слабеет потихоньку. Будто бы она наконец решилась.
Отпускает руку, свою безвольно отпустив. И я свое платье в кулак сжимаю, чуть приподнимая красивый длинный подол. Мне нужно обернуться. Сама же просила, чтоб она меня отпустила. Сама же хотела. Но вдруг отчего-то страшно до боли в сердце становится. До нехватки воздуха в лёгких. Мне страшно оборачиваться. Я почти что догадываюсь, что там происходит. Почти. Но так не хочу, чтобы я оказалась права.
— Прости, — этих слов хватает, чтобы набраться смелости и обернуться.
Глаза отказываются смотреть и видеть. Я отказываюсь видеть то, что происходит наяву. Не хочу. Нет. Блять. Мне больно. Душа на части разламывается. Быть этого не может. Не может же? Это всё обман! Это игра на камеру. Этого не может быть. Я отказываюсь в это верить. Такого не может просто быть. Вранье! Мои глаза меня обманывают.
Пошатываюсь на месте. И голова кружится. В ушах звон непонятный. Звенит всё. Не слышу звуков. Что со мной? Неужели я умираю?
Чувствую руку на плече, которая удержать пытается. А я дышать пытаюсь. Не могу вдохнуть. Больно. Сердце будто кто-то спицей колит. И лёгкие разрываются резью. Господи! Какая же я дура! Снова проебалась.
Кристина. Крис. Шума. Шумахер. Захарова.
Не знаю, как теперь её назвать. Не знаю, как вообще теперь на неё реагировать. Она теперь для меня определённо самый чужой человек на свете. Больше никто. Я больше видеть её не хочу. Тошнота. Тошнота от всех воспоминаний. Теперь я хочу стереть все её прикосновения с кожи. Содрать ногтями эту грязь. Я больше не могу. Кончился лимит моего прощения. Больше не смогу простить. А прощение-то ей больше скорее всего не понадобится. Её прощать теперь есть кому.
Боль внутри ярко-алая, как кровь. Сердце истекает кровью. Туда снова воткнули нож. Снова сделали всё за спиной. Обещания свои не оправдала. Снова разбила меня на части. Она стоит и целует Наточий прямо передо мной. Снова делает, как делала тогда. В самом начале. Кроме меня имеет ещё какую-то бабу.
И ебала я в рот это всё. Я опять поверила ей, а она поступила как всегда. Многое могу простить. Но это больше не смогу. Больше никогда её видеть не хочу. Она её за талию держит и целует нежно-нежно. А я наблюдаю, словно мазохист. Наблюдаю, чтобы точно больше не забыть. Не забыть, что ей веры нет.
Смотрю, чтобы в памяти запечатлеть ту яркую картину, когда она, зная, что я здесь, поступала так. Я не знаю, что, блять, хуже. То, что все кругом знали, что в доме у нас что-то было, или то, что она сейчас с этой… Обнимается при всех.
Какой позор. Боже. Как же мне сейчас стыдно перед всеми одноклассницами, потому что они всё видят. И все смотрят на меня. И даже Мишель сквозь зал меня сочувствием прожигает. Я вижу её взгляд. И она не злорадствует. Нет. Она просто смотрит. А я слезы еле-еле сдерживаю, потому что больше не хочу рыдать из-за того, кто этого больше не достоин. Я гордость свою из-за неё столько раз топтала, на глотку ей наступала, душа. Но больше не стану.
Как бы сейчас меня ни разрывало. Я подойду. Я поздравлю. Слезы не пророню. И больше ничего не скажу. Улыбнусь и покажу, что всё пиздецки хорошо. Покажу, что мне плевать. Сделаю вид, что любви точно не было. Что мне просто привиделось.
Я больше не позволю кому-то танцевать на костях моей души. Пусть сейчас мне даже дышать ахуеть как тяжело. У меня тело с ума сходит. Руки трясутся. И коленки к полу тянутся. Я хочу рыдать. Но больше не буду. Больше себе не позволю. Больше никому не позволю меня ломать. Я не буду позориться при всех своей истерикой, которая внутри растёт, как цунами.
Задираю подбородок выше, чем Милас. Сегодня моя очередь быть высокомерной сукой. Сегодня я буду той, которая держит спину прямо, даже если ей больно. Я помню, что меня считали сукой горделивой по началу. Так пусть же я сейчас ей стану. Пусть же исполнится всё то, что мне пророчили злые языки.
Сжимая платье, делаю первый шаг, уходя от тёплой руки близкого человека. Делаю шаг, который болью отдаётся. Идти совсем чуть-чуть, но вижу, как Мишель идёт с другого конца туда же, куда и я. Идёт точно так же, как я сама. Ступая гордо, будто здесь все челядь. Ну и пускай. Сегодня можно всё.
— Поздравляю со вторым местом, Кристина, — Мишель говорит это, когда я подхожу и становлюсь напротив. В её голосе яд плещется. И она смотрит на меня. Она специально делает ей больно. В поддержку мне? Возможно. А Захарова наконец-то отлипает от этой дамы.
— Рада видеть тебя, Мишель, — а та даже не поворачивается на неё, всё так же на меня смотря. Да ладно. Она и в правду сейчас играет за меня.
— Не взаимно, Кристин, — замечаю, что Наточий сейчас что-то сказать хочет. Будто бы Захарова сама не может. А та стоит камнем, хмуря брови.
— Рот закрой, Наточий, а то мало ли, что случится. Поздравляю с концом, Кристин, — не дав той что-то ответить, делаю шаг, чтобы уйти.
Шаг. Ещё один. И ещё. И душа разрывается теперь.
Это действительно конец нашей истории. Больше между нами теперь точно ничего нет. Всё кончено. Слеза стекает по щеке, сжигая кожу. Утираю её так же быстро, как она стекла.
Сигареты кончились, курить больше не хочется.