Приятное прошлое

22

Данил

Юля оборачивается раньше, чем даю о себе знать. Упирается в меня глазами, я же оставляю между собой и столиком расстояние в пару метров, не спеша подходить вплотную. Изо всех сил надеюсь — прочесть по моему лицо то, каким идиотом я себя из-за этого ощущаю, нельзя.

— Привет... — произносит Юля.

Она позвонила после того, как я покинул детскую площадку, и предложила вместе позавтракать. Слово "вместе" теперь несет для нас совершенно новый смысл, и я в состоянии увидеть прекрасную сторону этой медали без подсказок, но это не значит, что я забыл про обратную.

Дело даже не в том, что факт моего отцовства она решила оставить при себе, а в том, что два года назад Юля Гаврилина водила меня, как барана на веревке.

Веревка всегда была у нее, и никогда — у меня.

Это открытие впечатляющее, ведь сам я в нашей "связи" никаких целей не преследовал. Ничего. Мне от нее ни черта не было нужно, кроме нее самой. И я был уверен, что это взаимно.

Если это огорчение делает меня незрелым щенком, коим она всегда меня и считала, я не стану закрывать на него глаза. Не тогда, когда оно оплеухой молотит по затылку, задевая мою блядскую гордость.

Юля смотрит на меня, приподняв лицо.

Обманчивая мягкость ее внешности — ловушка, в которую попасть легче лёгкого, но самое завораживающее начинается тогда, когда узнаешь ее поближе. Вот это действительно охеренный аттракцион.

Перевожу взгляд с нее на Леона.

Он ест какую-то кашу, ковыряя ее столовой ложкой, и я в прямом смысле напрягаюсь с головы до пят, когда сын видит меня.

Мне слегка не просто с ноги привыкнуть к этому слову. Осознавать себя отцом — тоже. Три дня назад Леон был для меня образом в подсознании, теперь он непонятная бомба с часовым механизмом.

Маленькая рука сжимает ложку неуклюже. И она замирает в воздухе, пока его большие зеленые глаза изучают меня, не моргая.

Это длится секунд десять, но я успеваю задержать дыхание и решить — если меня снова "попросят уйти", это будет болезненный удар, и самолюбие ни при чем. Я не хочу уходить. Блядь...

Ложка снова приходит в движение.

Уронив порцию лежащей во рту каши себе на руку, сын булькает что-то нечленораздельное и возвращается к еде, потеряв ко мне всякий интерес.