Russian Roulette

Этюд 2. После бала*

Было это в 1917. Она — молодая женщина с малым ребенком на руках, я — ее романтик-обожатель, муж ее — белый офицер, погибший в Петербурге в период буйных демонстраций.

Я помню все явно. Февраль. Москва. Полночь. Борисоглебский переулок. Она пришла в слезах. Николенька мирно сопел на ее груди. Она не плакала — рыдала. Вся ее шинель была в снегу, а с золотых кудрей и розовых щек стекала соленая вода. Я любил ее тогда. Я ее чертовски любил.

Она вошла в бедно обставленную каморку и, закурив дешёвую трубку, положила ребенка на мою кровать. Потом встала на колени и начала судорожно креститься двумя пальцами, неслышно шепча молитву.

Я любил ее, а она любила его — ангела, с которым ей уж не суждено было встретиться никогда. Дрожащими руками дала мне письмо. Писал друг ее мужа. Писал, что Алексей умер во время перестрелки с красными.

Она гордилась им. Она его боготворила. А я любил ее. Она этого не знала. Мне было больно смотреть на ее слезы: я бы отдал все, чтобы моя драгоценная не плакала...

Я любил ее четвертый год. Сие чувство зародилось в душе, когда мне было всего шестнадцать. В тот день она танцевала с одним из влюбленных в нее мальчишек на балу у губернатора К***. Нетрудно догадаться, что тем самым влюбленным мальчишкой по доселе не раскрытым обстоятельствам оказался я.

Мы танцевали вальсы и полечки до самого утра. Ровно в шесть к ней подошёл Алексей К*** — будущий ее муж и кокетливо пригласил ее на мазурку. Моя любимая согласилась. Она влюбилась в него, кажется, с первого взгляда.
Вернёмся к тому роковому февралю. Помолившись, она подошла ко мне, обняла, краснея, поцеловала в щеку и ещё пуще зарыдала о своем возлюбленном. Боже, я готов был отдать буквально все (даже свою жизнь), чтобы она не плакала в эти длинные минуты.

«Милая, отчего ты меня целуешь?», — аккуратно спросил я, смотря прямо ей в глаза...

«Я не знаю... я... я не могу этого знать, — смотрит мне в очи и рыдает — бедная..., — прости»...

В ее слезах и моих попытках ее успокоить минул час. Она была очень вымотана и не держалась на ногах. Легла к чаду на мою кровать и заснула менее чем за минуту.

Я любовался ее красотой. Она была прелестна в горе, но ещё прелестные была она на том балу. Тот бал остался в моем сердце, будто далёкая сказка. Те страшные события, что свершились позже, разделили наши жизни на до и после.

Она — нимфа, она — идеал, она — добрейшая девушка, подобных которой не найдешь во всем мире...

Николеньке едва стукнуло три месяца. Ребенок мирно сопел рядом с руками своей ненаглядной матери. Я любил его. Чертовски любил. Николенька был очень щуплый и болезненный мальчик. Она родила его спустя восемь месяцев после зачатия, и это все — точно, все! — заставляло меня любить его все больше и больше.

В беспамятстве я налил себе стопку водки и выпил залпом. Полегчало. Я лег на диван и заснул безмятежно, словно Николенька...

***
Проснулся около одиннадцати, когда Коля начал кричать, услышав громкие звуки на заднем дворе.
Я очень удивился, что не обнаружил матери на кровати. С ребенком на руках я решил отыскать ее — быть может, она вышла на улицу?

Сердце мое треснуло. Я зарыдал. Кроваво-красный снег. Она. Револьвер. Пробитое навылет сердце. В кармане ее платья я нашел неразборчивую записку: «прости меня, Николенька, если сможешь. Я люблю Алексея. Я не могу жить без него — прости-прощай. Сашенька, Шурочка, прости, что я тогда тебя поцеловала. Я хотела заменить его тобой. Я очень перед тобой виновата. Позаботься о младенце. До свидания, милый, до свидания...».

* — отсылка на Л.Н.Толстого

Татьяна Евтушенко, июнь 2024