Наташа Кампуш. 3096 дней

5

«К факторам риска, особенно при вторичном энурезе, относятся потери в широком смысле, как, например, расставания, разводы, случаи смерти, рождение в семье брата или сестры, крайняя бедность, правонарушения родителей, лишения, пренебрежение и недостаточная поддержка ребенка в эволюции его развития» — так описываются в энциклопедии причины проблемы, с которой я боролась в то время. Из развитого ребенка, быстро отказавшегося от подгузников, я превратилась в девочку, страдающую недержанием мочи. Детский энурез стал моим позорным клеймом. Мокрые пятна на постельном белье — источником бесконечных брани и глумления.

Когда я в очередной раз обмочилась, мать отреагировала распространенным в то время способом. Считалось, что это преднамеренное действие, от которого ребенка можно отучить насильно, с помощью наказаний. Она шлепнула меня по попе и сердито спросила: «За что ты так со мной поступаешь?» Она ругалась, впадала в отчаяние и бессилие. А я по ночам продолжала мочиться в постель. Мать где-то достала прорезиненную клеенку и подложила ее мне в кровать. Это было очень унизительно. Из разговоров подруг моей бабушки я знала, что каучуковые подстилки и специальное постельное белье предназначаются для больных и старых людей. Я же, наоборот, хотела, чтобы ко мне относились как к взрослой девочке.Этот кошмар все не прекращался. Мать будила меня по ночам, чтобы сводить в туалет. Если же я все-таки успевала «испортить» постельное белье, то она с руганью меняла простыни и пижаму. Иногда я просыпалась в сухой постели, очень гордая собой, но мать быстро сбивала с меня радужную пену. «Ты просто не можешь вспомнить, что я ночью снова тебя переодевала, — ворчала она, — ты посмотри, на что похожа твоя пижама!» Это были упреки, которым я ничего не могла противопоставить. Мать окатывала меня презрением и осыпала насмешками. Когда мне захотелось постельное белье «Барби», она высмеяла меня — мол, все равно ты его обсикаешь. От стыда мне хотелось провалиться сквозь землю.

В итоге она начала контролировать, сколько жидкости я потребляю. Я всегда была водохлебкой и пила часто и много. Но с этого времени утоление жажды стало строго регламентированным. Днем мне разрешалось пить немного, а вечером совсем ничего. Чем больше мне запрещали пить, тем больше усиливалась моя жажда, так что я уже не могла думать ни о чем другом. Каждый глоток и каждый поход в туалет проходили под наблюдением и комментировались. Но только когда мы были одни, не на людях. Иначе что они могут подумать?

В детском саду моя болезнь приняла новые формы — я стала мочиться уже и днем. Дети насмехались надо мной, а воспитательницы еще больше подзадоривали их, выставляя меня перед всей группой на посмешище. Они, видимо, полагали, что с помощью издевок могут лучше контролировать мой мочевой пузырь. Но с каждым новым унижением ситуация все больше ухудшалась. Каждый поход в туалет и стакан воды стали для меня пыткой. Меня заставляли, когда я не хотела, и запрещали, когда мне было необходимо. Так, в детсаду мы должны были спрашивать разрешения выйти в туалет. В моем случае каждая просьба сопровождалась комментарием: «Ты же только что там была. Почему тебе нужно опять?» И наоборот — перед прогулками, едой или тихим часом меня гнали в туалет и внимательно надзирали за этим. Как-то раз, заподозрив меня в том, что я снова обмочилась, воспитательницы заставили меня продемонстрировать детям мое белье.

Каждый раз, когда мы с матерью выходили из дома, она брала с собой сумку со сменной одеждой. Этот сверток только усиливал мой стыд и неуверенность в себе, еще раз подчеркивая убежденность взрослых в том, что я непременно обмочусь. И чем больше они были в этом уверены, насмехаясь надо мной, тем чаще оказывались правы. Я не могла вырваться из этого замкнутого круга и в начальных классах школы, оставаясь осмеянной, униженной и вечно жаждущей «ссыкушкой».