Гроза моей души

Счастье любит музыку

Июнь, 2001

Ростов-на-Дону забит ранними пробками из-за белесого, как молоко, плотного тумана.

В поезде спала обрывками. Всю дорогу от вокзала до дома кемарю носом на заднем сидении старого шевроле. Меня убаюкивает знакомый теплый запах кожзама. Тетя Маша ничего не говорит, пока не останавливается на заправке. Отлучается в киоск за горячим чаем с чебуреками. В машине холодает, волосы на руках встают дыбом. Натягиваю капюшон и манжеты олимпийки. Позволяю себе забыться в сером сне под мерный стук накрапывающего дождя.

По приезду, схватив рюкзак, первым делом несусь в отведенную для меня спальню под мансардой.

— А, а, а, постой, — тетя перехватывает меня у лестницы на второй этаж.

— Что?

Она смотрит с прищуром, от нее мало что утаишь. К этому лету мы уже сравнялись по росту, но ее взгляд сверху ощутим. И она, вероятно, уловив это, опускается на корточки и берет меня за ледяные руки. Тянусь следом, тяжелый рюкзак за спиной накренивается и чуть не переваливается мне за голову.

— Я никогда еще не видела, чтобы кто-то так сильно грустил в начале летних каникул.

Опускаю взгляд, игнорирую ее проницательность.

— Ты не взяла с собой плеер? — разочарованно осматривает мои плечи. — Твоя мать что, зря на него жаловалась?

— Я... его спрятала, — отнимаю руки, выпрямляюсь и чешу нос. — Под кровать. В коробку из под кроссовок.

— Зачем?

Тяжело выдыхаю, горло сковывает спазм.

— Марине купили музыкальный центр, — хриплю. — И даже пейджер. А мой плеер она назвала найденышем из хлама гаража ее бати.

Тетя едва сдерживает улыбку, но молчит.

— И потом, — набираю побольше воздуха. — Никто, кроме меня, не пользуется таким старьем. Все уже давно обмениваются дисками. Никто не записывает кассеты. Никто, кроме... бедных. Все смеются надо мной.

— Ну что ты, погоди, — тетя поворачивает меня обратно к себе. — Кто это «все»?

— Ну... все.

— Все из твоего класса?

— Из параллельного, — скрещиваю руки. — Кое-кто.

— А-а-а, кое-кто, — потягивает тетя, поднимаясь на ноги. — А ты помнишь, что я тебе говорила?

Конечно, не помню.

— Роза, ты бы никогда не стала просто так обижаться на всех. Ты ожидала какой-то реакции на свое хвастовство?

— Нет. Я не хвасталась! Просто... никому не нужны мои кассеты и мои песни! Мне даже не с кем ими поделиться... Марине только Бритни Спирс нравится.

Это не совсем то, что я хотела ей сказать — я вообще не хотела ей ничего не говорить! — но все мысли в голове разбежались. Остались только жалкие обвинения.

— И что? — Она смеется. — Что с того, что свои кассеты слушаешь только ты?

Ох... Она не понимает. Ноздри неприятно покалывает, шмыгаю.

— Ш-ш-ш, — она прижимает меня к груди. — Не надо плакать. Помнишь? Счастье любит тишину.

— И музыку, — устало бормочу.

Она делает паузу, начинает покачиваться вместе со мной, как в танце.

— Вот именно. И музыку.

Мурлычет над моей макушкой песню из старого фильма. Я все это терплю. Терплю ее колючие дреды, выбившиеся из большого вороньего гнезда на ее затылке. Терплю яркий аромат цитрусовых духов на ее футболке. Терплю проглянувший из окна утренний луч. Он горячо целует щеку, слепит в глаза. Жмурюсь и подпеваю на куплете:

— «Ветер весенний ночной принесёт тебе вздох от меня..»