Жизнь гладиатора проста и безыскусна: он побеждал на Арене и иногда получал за это жалованье. В отличие от других — профессиональных — бойцов, Максимиллиан вышел из самых низов спартанского общества. Гладиаторами обычно становились либо физически выносливые и сильные рабы, военнопленные например, либо свободные граждане, которые сами поступали в гладиаторские школы и лагеря, проходили специальное обучение и затем выступали на Арене, за каждую победу получая жалование и привилегии, которые росли по мере числа одержанных ими побед.
Но у Максимуса не было даже свободы, не говоря уже о каких-то привилегиях. Он родился рабом и всю жизнь провел в кандалах. Его мать, обычная шлюха из илотов*, продала его еще в детстве высокому патрицию, который оказался легионерским воином, занимавшим чин полемарха*. Первый хозяин сделал Максимуса своим оруженосцем и брал с собой во многие сражения. Потом и вовсе определил в свою мору*. Так Максимиллиан стал гоплитом* — тяжеловооруженным пехотинцем. Потом господина убили, а его самого отправили на Арену. Тогда ему исполнилось только двадцать лет. Может быть, если бы у Максимуса не было за плечами военного опыта, то в первом же бою на Арене его бы убили, ведь выпустили на убой, как мясо, против профессиональных гладиаторов на потеху публике. Но он выстоял, тем самым заслужив себе несколько поблажек. Сначала это была просто отдельная комнатка, в которой можно уединиться, а затем ему стали выдавать стабильное жалование, которое росло вместе с его известностью на Арене.
Но желанная свобода оставалась все такой же недосягаемой, как бы он к ней ни стремился. Чтобы завоевать себе статус вольноотпущенника, нужно получить одобрение царя, которому и принадлежала Арена, а это как минимум означало стать постоянным ее чемпионом. Да и то не факт, что царь захочет отпустить такого гладиатора. И хотя Максимус знал, что, даже если получит статус полноправного спартиата, все равно останется на Арене, потому что больше ничего другого и не умеет, — ведь в том, чтобы сражаться свободным и сражаться рабом, была для него огромная разница — для Леонидиона это вряд ли имело какое-то значение.
Этой размеренной жизни настал конец, когда однажды, впервые за семь лет, гладиатор Максимиллиан был сокрушен. События того дня врезались ему в память очень живо, до сих пор в ушах гремел лютый рев трибун, жаждущих хлеба и зрелищ, смазанными пятнами белели бесстрастные лица патрициев, свысока смотревших на него — коленопреклоненного и поверженного, оглушенного своим поражением. Он видел, как поднялся со своего места царь Леонидион — ведь в его руках была жизнь побежденного воина.
