Ехали курьер с левшою очень скоро, так что от Петербурга до Лондона нигде отдыхать не останавливались, а только на каждой станции пояса на один значок еще уже перетягивали, чтобы кишки с легкими не перепутались; но как левше после представления государю, по платовскому приказанию, от казны винная порция вволю полагалась, то он, не евши, этим одним себя поддерживал и на всю Европу русские песни пел, только припев делал по-иностранному: "Ай люли -- се тре жули". Курьер как привез его в Лондон, так появился кому надо и отдал шкатулку, а левшу в гостинице в номер посадил, но ему тут скоро скучно стало, да и есть захотелось. Он постучал в дверь и показал услужающему себе на рот, а тот сейчас его и свел в пищеприемную комнату. Сел тут левша за стол и сидит, а как чего-нибудь поаглицки спросить -- не умеет. Но потом догадался: опять просто по столу перстом постучит да в рот себе покажет, -- англичане догадываются и подают, только не всегда того, что надобно, но он что ему не подходящее не принимает. Подали ему ихнего приготовления горячий студинг в огне, -- он говорит: "Это я не знаю, чтобы такое можно есть", и вкушать не стал; они ему переменили и другого кушанья поставили. Также и водки их пить не стал, потому что она зеленая -- вроде как будто купоросом заправлена, а выбрал, что всего натуральнее, и ждет курьера в прохладе за баклажечкой. А те лица, которым курьер нимфозорию сдал, сию же минуту ее рассмотрели в самый сильный мелкоскоп и сейчас в публицейские ведомости описание, чтобы завтра же на всеобщее известие клеветон вышел. -- А самого этого мастера, -- говорят, -- мы сейчас хотим видеть. Курьер их препроводил в номер, а оттуда в пищеприемную залу, где наш левша порядочно уже подрумянился, и говорит: "Вот он!" Англичане левшу сейчас хлоп-хлоп по плечу и как ровного себе-- за руки. "Камрад, -- говорят, -- камрад -- хороший мастер, -- разговаривать с тобой со временем, после будем, а теперь выпьем за твое благополучие". Спросили много вина, и левше первую чарку, а он с вежливостью первый пить не стал: думает, -- может быть, отравить с досады хотите. -- Нет, -- говорит, -- это не порядок: и в Польше нет хозяина больше, -- сами вперед кушайте. Англичане всех вин перед ним опробовали и тогда ему стали наливать. Он встал, левой рукой перекрестился и за всех их здоровье выпил. Они заметили, что он левой рукою крестится, и спрашивают у курьера: -- Что он -- лютеранец или протестантист? Курьер отвечает: -- Нет, он не лютеранец и не протестантист, а русской веры. -- А зачем же он левой рукой крестится? Курьер сказал: -- Он -- левша и все левой рукой делает. Англичане еще больше стали удивляться -- и начали накачивать вином и левшу и курьера и так целые три дня обходилися, а потом говорят: "Теперь довольно". По симфону воды с ерфиксом приняли и, совсем освежевши, начали расспрашивать левшу: где он и чему учился и до каких пор арифметику знает? Левша отвечает: -- Наша наука простая: но Псалтирю да по Полусоннику, а арифметики мы нимало не знаем. Англичане переглянулись и говорят: -- Это удивительно. А Левша им отвечает: -- У нас это так повсеместно. -- А что же это, -- спрашивают, -- за книга в России "Полусонник"? -- Это, -- говорит, -- книга, к тому относящая, что если в Псалтире что-нибудь насчет гаданья царь Давид неясно открыл, то в Полусоннике угадывают дополнение. Они говорят: -- Это жалко, лучше бы, если б вы из арифметики по крайности хоть четыре правила сложения, знали, то, бы вам было гораздо пользительнее, чем весь Полусонник. Тогда бы вы могли сообразить, что в каждой-машине расчет силы есть; а то вот хоша вы очень в руках искусны, а не сообразили, что такая малая машинка, как в нимфозории, на самую аккуратную точность рассчитана и ее подковок несть не может. Через это теперь нимфозория и не прыгает и дансе не танцует. Левша согласился. -- Об этом, -- говорит, -- спору нет, что мы в науках не зашлись, но только своему отечеству верно преданные. А англичане сказывают ему: -- Оставайтесь у нас, мы вам большую образованность передадим, и из вас удивительный мастер выйдет. Но на это левша не согласился. -- У меня, -- говорит, -- дома родители есть. Англичане назвались, чтобы его родителям деньги посылать, но левша не взял. -- Мы, -- говорит, -- к своей родине привержены, и тятенька мой уже старичок, а родительница -- старушка и привыкши в свой приход в церковь ходить, да и мне тут в одиночестве очень скучно будет, потому что я еще в холостом звании. -- Вы, -- говорят, -- обвыкнете, наш закон примете, и мы вас женим. -- Этого, -- ответил левша, -- никогда быть не может. -- Почему так? -- Потому, -- отвечает, -- что наша русская вера самая правильная, и как верили наши правотцы, так же точно должны верить и потомцы. -- Вы, -- говорят англичане, -- нашей веры не знаете: мы того же закона христианского и то же самое Евангелие содержим. -- Евангелие, -- отвечает левша, -- действительно у всех одно, а только наши книги против ваших толще, и вера у нас полнее. -- Почему вы так это можете судить? -- У нас тому, -- отвечает, -- есть все очевидные доказательства. -- Какие? -- А такие, -- говорит;-- что у нас есть и боготворные иконы и гроботочивые главы и мощи, а у вас ничего, и даже, кроме одного воскресенья, никаких экстренных праздников нет, а по второй причине -- мне с англичанкою, хоть и повенчавшись в законе, жить конфузно будет. -- Отчего же так?-- спрашивают.-- Вы не пренебрегайте: наши тоже очень чисто одеваются и хозяйственные. А левша говорит: -- Я их не знаю. Англичане отвечают: -- Это не важно суть -- узнать можете: мы вам грандеву сделаем. Левша застыдился. -- Зачем, -- говорит, -- напрасно девушек морочить.-- И отнекался.-- Грандеву, -- говорит, -- это дело господское, а нам нейдет, и если об этом дома, в Туле, узнают, надо мною большую насмешку сделают. Англичане полюбопытствовали: -- А если, -- говорят, -- без грандеву, то как же у вас в таких случаях поступают, чтобы приятный выбор сделать? Левша им объяснил наше положение. -- У нас, -- говорит, -- когда человек хочет насчет девушки обстоятельное намерение обнаружить, посылает разговорную женщину, и как она предлог сделает, тогда вместе в дом идут вежливо и девушку смотрят не таясь, а при всей родственности. Они поняли, но отвечали, что у них разговорных женщин нет и такого обыкновения не водится, а левша говорит: -- Это тем и приятнее, потому что таким делом если заняться, то надо с обстоятельным намерением, а как я сего к чужой нацыи не чувствую, то зачем девушек морочить? Он англичанам ив этих своих суждениях понравился, так что они его опять пошли по плечам и по коленям с приятством ладошками охлопывать, а сами спрашивают: -- Мы бы, -- говорят, -- только через одно любопытство знать желали: какие вы порочные приметы в наших девицах приметили и за что их обегаете? Тут левша им уже откровенно ответил: -- Я их не порочу, а только мне то не нравится, что одежда на них как-то машется, и не разобрать, что такое надето и для какой надобности; тут одно что-нибудь, а ниже еще другое пришпилено, а на руках какие-то ногавочки. Совсем точно обезьяна-сапажу -- плисовая тальма. Англичане засмеялись и говорят: -- Какое же вам в этом препятствие? -- Препятствия, -- отвечает левша, -- нет, а только опасаюсь, что стыдно будет смотреть и дожидаться, как она изо всего из этого разбираться станет. -- Неужели же, -- говорят, -- ваш фасон лучше? -- Наш фасон, -- отвечает, -- в Туле простой: всякая в своих кружевцах, и наши кружева даже и большие дамы носят. Они его тоже и своим дамам казали, и там ему чай наливали и спрашивали: -- Для чего вы морщитесь? Он отвечал, что мы, говорит, очень сладко не приучены. Тогда ему по-русски вприкуску подали. Им показывается, что этак будто хуже, а он говорит: -- На наш вкус этак вкуснее. Ничем его англичане не могли сбить, чтобы он на их жизнь прельстился, а только уговорили его на короткое время погостить, и они его в это время по разным заводам водить будут и все свое искусство покажут. -- А потом, -- говорят, -- мы его на своем корабле привезем и живого в Петербург доставим. На это он согласился.
