- Ты чего такая, грустишь? - спросил он у секретарши, которая погрузила кабинет в аромат чая.
- Осенняя депрессия.
Максим сразу же вспомнил вчерашний диалог с Алисой:
«- Ты чего такая грустная?
- Я не грустная, я голодная».
Вот она - разница между твоим и не твоим, точнее сказать, твоей и не твоей, между любовью и привязанностью, между независимостью и подчинённостью, между чувством юмора и чувством собственного достоинства.
- И долго ты собираешься грустить? - посмотрел он в окно, будто хотел удостовериться ещё раз, что там действительно осень. Там всё было несколько мягче, чем в действительности. Важно, с какой стороны стекла ты находишься. Когда ты в тепле, за осенью можно наблюдать как за явлением, приятным и ностальгическим. Сегодня ветер был особенно страстным, ещё совсем недавно осень смущалась, краснея, а теперь даже не сопротивлялась, она сдалась, ей было приятно, как он срывает с неё последнюю одежду, последние листья.
- Пока не включат.
- Тебя?
- Отопление, - усмехнулась Катя. - Осенью день идёт за два до самого октября, пока не дадут.
- А в октябре дадут? - уже не сдержался и засмеялся я.
- Вы невыносимы, - дошло до Кати.
- Тяжёлый, это правда. Да и некому, в такую погоду, - улыбался я. - Осень! Какое пакостное время года однако, - попытался поддержать цинично настроение подчинённой Максим, понимая, что настроение испорчено вовсе не этой осенью, и он даже боялся предположить, какой. Но ему не хотелось лезть в её личное, тут со своим как бы справиться. Осенью хорошо быть семейным: ты крутишь фарш, она лепит пельмени. Идиллия. Совсем другое дело одиноким: она крутит хвостом, ты лепишь горбатого, а пельмени ждут вас в ближайшем ночном магазине, если дело до них дойдёт.
- Максим Соломонович, можно вам личный вопрос? - оторвала Катя меня от пельменей.
- Так рано?
- Вы всё время в окно смотрите, может, знаете, куда птицы подевались?
- На юг.
- А зачем?
- За тёплыми вещами. Вот, сделай бутербродов, создай настроение, - выложил он из пакета еду, усмехнулся сам себе, вспомнив о корзинке, и снова посмотрел на секретаршу.
- Откуда такое богатство?
- Так, наметал за ночь.
Катя не засияла, не прыгала от счастья, иногда мне казалось, что радоваться она не умела, вот она, настоящая русская сдержанность, скромность, достоинство, гордость, за которыми мы хотим научиться радоваться жизни. Чёрта с два, это менталитет, против него не попрёшь, из него выстроены крепости между нашим прошлым и будущим. Прошлое велико, будущее громадно, а настоящее всегда где-то между. Промежность, а не настоящее. Очаровать нас не так легко, как разочаровать, кем бы ты ни был: футболистом или президентом, рабочим или капиталистом, мужчиной или женщиной, сверху или снизу. А может, я преувеличиваю, как и всякое обобщение предмета, возможно, просто Катя стояла с другой стороны стекла, у неё была совсем другая осень, внутренняя.
Она положила на поднос трофеи и развернулась, оставив на столе кофе и блеснув бёдрами, затянутыми в кремовую юбку, вышла из моего пространства.
Я вышел из кресла, взял в руки кофе и пододвинул к себе ногами окно, на его подоконнике стоял небольшой телескоп, который мне как-то подарили на день рождения вместе с переплавленным эпитетом Маяковского: «Если звёзды зажигают, почему бы не зажечь свою?» Я провёл пальцем по гравировке и посмотрел в глазок, на пороге стояла она, грустная и сутулая. Осень снова постучалась в самую душу. Она барабанила то дождём, то пыталась проникнуть в тепло порывами ветра, то скреблась высушенными листьями, словно это были письма, написанные ещё весной прекрасной незнакомке до востребования, но до сих пор непрочитанные.
Когда-то незнакомкой той оказалась жена, встретились они в сентябре, который явился последним совращением лета, когда листья уже начинают мёрзнуть, смущённые избытком любви, когда птицы уже оформляют шенгенские визы и сбиваются в стаи, когда утро бодрит, загоняя в метро работящих прохожих, когда все
понимают, что эти этюды - походка танцевавшего лета, которой оно уходит. Он уже плохо помнил, что именно сказал той девушке, но видимо, что-то очень важное для неё, для её самолюбия, то, чего она давно не слышала, а может быть, даже никогда.
* * *
- Это было 14 сентября, в субботу, я гуляла одна в парке возле университета, перебирая под ногами листья, самые красивые из них собирала зачем-то в букет. Вдруг меня задержал один молодой человек, он спросил: «Никогда не видел женщин настолько душевных и тёплых. Что вас делает такой чувственной?»
- Ух ты, как неожиданно, - вздохнула Тома. - Ты, значит, с букетом, изящная вся, он галантный, как пальто из кашемира, я представила. И что же ты ему ответила?
- Я всегда на грани нервного срыва, - соврала Марина фразой, только что вырванной из книги. На самом деле она банально спросила: «Мы разве знакомы?»
- У меня тоже было как-то одно очень романтичное осеннее знакомство.
Марина не слушала. Она смотрела на Тому молча и думала, откуда у этой маленькой хрупкой, нисколько не примечательной женщины такой багаж личной жизни, и ведь ей нисколько не тяжело с ним ходить. В то время как всю её, Маринину, жизнь, можно было сложить в один ридикюль или даже в визитницу, где она смогла бы поглядывать из отделения для мелочи на кредитки лучшей жизни, а может быть, просто отпечатать одной фотографией в пропуске на работу, чтобы поздороваться с вахтёром и лечь обратно на дно к связке ключей от дома.
- Так вот, - не терпелось поделиться своей историей Томе. - Он пригласил меня в кино. Вы же знаете, что творится в голове женщины, когда к ней подходит симпатичный молодой человек?
- Не знаю.
- Ну, как же, она отключается, творить начинают совсем другие уголки тела. Он смотрел на меня, не отвлекаясь ни на искренность Билли Холидей, что звала нас в свою Америку сороковых, ни на свой «Гиннесс», который уже остыл в бокале.
Марина понятия не имела, кто такая Билли Холидей, но прерывать Тому, вспомнив, что «Гиннесс» вроде как сорт пива, не стала.
- Вечер его был посвящён одной. Некоторые, возможно, захотели бы посвятить ей жизнь, он нет, да и у меня не было столько времени для выяснения симпатий.
Я сидела за стойкой с махито. Он подсел и спросил напрямую:
- Я вам нравлюсь? - пододвинув в мою пользу вазочку с чипсами.
- Нет, - ответила спокойно и достала один сушёный листок картошки.
- Я так и знал, что вы согласитесь со мной прогуляться по осеннему лесу, - дыхнул он на меня и погрузил в кумар тёмного солода.
- По лесу?
- Да, пошуршать листьями.
- Вы с ума сошли, никуда я с вами не пойду. Тем более в лес. Тогда, знаешь, что он сделал? - посмотрела она заговорщицки на Марину. - Он сказал: «А не надо никуда ходить». И насыпал жёлтой листвы под наши ноги.
- Какой листвы?
- Чипсы.
- Странный, - не поняла находчивости того парня Марина.
- Чипсы похожи на листву сушёную и они шуршат, если на них наступить.
- Аа, забавно. И что ты ему ответила?
- Зачем я вам, у меня столько недостатков.
- Что-то я не заметил. Каких?
- Я красива. Я умна. Я кусаюсь.
- А потом? - посмотрела Марина на острые зубки Томы и представила, как та кусается.
- А потом мы пошли в кино.
- А вот я так и не научилась кусаться, - с грустью заметила Марина. «Может, поэтому уже давно не была в кино».
* * *
Солнце заходило ко мне, проведать, будто больного лучевой болезнью, то и дело открывая свою солнечную дверь и наполняя комнату ярким светом. Всякий кабинет чем-то напоминает палату: если ты работаешь с утра до вечера, ты, конечно, похож на больного, бесконечно ищущего пути выздоровления. Таким людям ничто, кроме работы, не доставляло большего удовольствия. Я к ним не относился, хотя у солнца было своё мнение на этот счёт, но по крайней мере я его ещё замечал. Ещё бы. Сила этой плазмы не сравнится по влиянию на настроение ни с какой комедией.
- Катя, у тебя есть «Свободное время»? - спросил я по телефону секретаршу.
Скоро Катя принесла
свежий журнал.
- Читали уже? - посмотрел я на мужика, который показывал мне время с обложки ноябрьского номера. На часах его соответственно было 11. Я посмотрел на свои, следуя их логике, там был уже январь. Часы были визиткой журнала, менялись только руки мужчин и женщин и бренды механизмов точных. Сначала журнал мне нравился, потом я стал покупать его по привычке, точнее покупала моя секретарша. «Свободное время», выстроенное из современных материалов, помогало скоротать его.
- Только после вас, Максим Соломонович.
- Катя, вы тоже не любите б/у?
- Нет, - не поняла моей иронии Катя, но хихикнула.
- А что вы любите, Катя?
- Настоящих мужчин.
- Но ведь настоящие, как правило, тоже б/у?
- Меня интересуют исключения.
- Девственники?
- Я не понимаю о чём вы, Максим Соломонович.
- Я сам себя порой не понимаю.
- Похоже на стихи.
- Да, именно в таком состоянии непонимания люди начинают мучиться стихами. Но я не хотел бы.
- Почему нет? Я думаю, у вас получилось бы.
- Муза нужна, понимаете, Катя, для стихов нужна муза, - вспомнил я утреннюю Алису:
«- Вместо звонка будильника, я услышала кожей твой поцелуй. На третий уже проснулась. Я не хотела пропустить этот спектакль.
- Значит, лучший будильник - это поцелуи.
- Да, если бы не одно но.
- Что за но-вость?
- Я тебе изменила. Считается ли изменой сон с другим?
- У вас это серьёзно?»
- А как же жена? - между прочим прыснула яду Катя.
- Она же жена, а я говорю про музу.
- По-вашему, жена не может быть музой?
- Может, но тогда она перестанет мыть посуду, забудет кормить детей, станет ещё капризней.
- Знаете, чем грозит женщине жизнь с нелюбимым человеком?
- Потерей ориентиров, отсутствием удовлетворения и прочее климатическое.
- Это всё ерунда. Главное - она становится бесчувственной.
Я ещё раз посмотрел на Катю.
- Это чьё? - уязвила меня цитата.
- Вашего друга Томаса.
- Чёрт, он уже наследил в вашем сознании, Катя.
- Надеюсь, это хорошее наследие. Я свободна, или что-то ещё? - вернула меня Катя в кабинет, где я нашёл её гордое лицо.
- Пока всё. Спасибо за журнал.
* * *
- Я влюбился в этот день ещё с детства, потому что в этот день всё можно было задвинуть до воскресенья. В окно заливался свет, никто не собирался вставать, на лицо были все признаки субботы.
- А что с понедельником?
- C понедельником у меня были особые отношения: он меня недолюбливал, я его тоже. Он приходил и начинал мне напоминать о работе. Мне было чем ответить: ему не нравилось, когда я сравнивал его со вторником или того хуже с четвергом. А дело в том, что все мы были по уши влюблены в одну роковую женщину - субботу. Вот с кем легко и непринуждённо текло время. Вот с кем хотелось провести всю жизнь.
- Знаешь, что я заметила: в субботу ты меня любишь больше.
- Сильнее?
- Да, сильнее чем работу, - улыбнулась она мне, когда я, жадно глотая воздух, разомкнул объятия и свалился с неё на спину. - Наелся и пошёл?
- Я здесь.
- Ушёл в себя, - погладила она нежно моё всё.
- Ага. Хозяйство пришло в упадок, - поцеловал я плечо Алисы.
- Поел, убери за собой посуду, - слышал я как она смеялась сквозь моё забытьё и отвечал ей:
- Не мужское это занятие.
- А какое мужское?
- Кофе будешь?
- Давай.
- Сахар нужен? - поцеловал я её в шею.
- А ты, уходишь? - тоже несла она какую-то околесицу.
- Ну куда я могу от тебя уйти?
- Куда уходят мужчины, к другой.
- Это было бы слишком просто, а я не ищу лёгких путей.
- А какие ты ищешь?
- К морю. Я хочу там жить.
- Так едем!
- Мы же только что оттуда. Не многовато ли тебе будет?
- Я за множественный оргазм.
- Сегодня он обеспечен, ты же помнишь, что вечером идём в гости.
- Какого чёрта сегодня тащиться в гости, когда можно дома разлагаться спокойно, заняться с тобою собой, к примеру, - положила лицо и обе ладони на мой живот Алиса, будто хотела врасти в меня.
- Снова любовью?
- Безумной
любовью.
- Я сам не понимаю, зачем мы туда напросились, особенно ты, придёшь, протянешь свои красивые стройные ноги под обеденный стол. Там они будут бесполезно скучать, в обществе других - худых или массивных. А в губы будешь заталкивать салаты, горячее вилкой и заливать шампанским.
- Надеюсь, что там будет вкусно.
- Ну что, ты готова?
- Почти, - всё ещё лежала она в постели с закрытыми глазами, потягивась как кошка.
- Не забудь свои инструменты.
- Какие инструменты?
- Ну, там обаяние, шарм.
- А может быть, всё-таки не пойдём?
- Поздно, тем более надо человека поздравить.
- День рождения - это святое. Тем более, там можно поесть.
- Ты же такая сдержанная за столом.
- Ты не знаешь, насколько неприлично я могу себя вести, даже я сама не знаю. Я бы сказала, что эта величина напрямую зависит от силы моей влюблённости. Только перестань улыбаться, это делает тебя ненадёжным, даже безответственным.
- А что такое ответственность, по-твоему?
- Не знаю. Знаю только, что она должна отвечать на все мои вопросы.
- Ты хорошо спала?
- Бывало и лучше, - засмеялась Алиса, встала, потянулась, и скоро я услышал какую-то знакомую песню из душа.
* * *
Я взял номер, вошёл туда, будто в роскошный номер отеля с колоннами и фотографиями на стенах. Пахло свежим ремонтом. В номере было буквально всё: от средств гигиены до руководства по эксплуатации собственного внутреннего мира. Пена для бритья в руках лакированного человека с щетиной мужества на одной странице, люди на баррикадах с пеной у рта на другой, снова обтянутый пиджаком молодой человек теперь уже у машины. «Он так и не побрился». Захотелось взять и вытряхнуть из журнала всех гламурных мальчиков и девочек и посмотреть, как они приживутся в реальном мире, оставь их без глянца. Мир хотел бриться, избавиться от щетины войны, голода, холода, недомогания. Цирюльников на земле хватало, каждый их них обещал комфортное бритьё, держа лезвие у самого горла клиента, почесал я шею. Чем я не клиент, пусть даже сижу в кожаном кресле со своим делом вокруг, такой же клиент. Все обещали, все мне обещали идеальное бритьё. А если они напортачат, то главное - успеть посмотреть с укором на соседа, и заставить посмотреть на него с таким же укором всех остальных цирюльников. Номер был скучный, мне вдруг стало жаль свободное время. Скуку оборвал телефонный звонок.
- Отправил тебе сборник рассказов, как и обещал.
- Перешёл на малые формы? - вдруг вспомнил Максим о своей Алисе. Миниатюра, да и только.
- Ну, я же тебе давно говорил, что дело совсем не в форме, а в содержании, - словно был давно уже в курсе его нового знакомства Томас.
- Я про новую книгу, - засмеялся я в трубку.
- Я тоже, - зеркально отразился мой смех в трубке смехом писателя.
- Ну, что я тебе могу сказать, рассказы читаются быстрее. Правда, я ещё не все осилил.
- Чувствую, ты мой самый благодарный читатель.
- Скорее, самый благодатный. Каждый рассказ - как маленький роман, видимо, совсем скоро ты научишься умещать романы в одну цитату. В целом, текст стал жестче, но это ещё мягко сказано, - снова я стал листать тот же журнал, по инерции. Теперь уже тупо рассматривая картинки.
- Жёсткий переплёт! Я же тебе говорил, что это совсем другая книжка.
- Не боишься потерять читателей? Эпиграф вообще поверг меня в шок:
«Казалось что 15-сантиметровый мальчик всегда был чем-то расстроен. Дух романтизма тянул к восстанию, но рядом с государством сильным ему суждено было быть лишь автономией, несмотря на всю свою значимость и незаменимость. Как бы сильно он ни был предан своему делу, как бы высока ни была его страсть, он вынужден был подчиняться приказам из центра. И вот он уже который год сидел в этой дыре, рассуждая о жизни, о смысле своего предназначения. Командировка затянулась, в какой-то момент он понял, что стал лишь инструментом в чьих-то руках, а как хотелось открывать новые внутренние миры, без каких бы то ни было личных интересов, бросив всё своё
желание от
научно-исследовательской работы к яркому и беспощадному выражению чувств. Трудно было найти аргумента более убедительного, даже тривиальное «я тебя люблю» выглядело бледным предисловием к тому, что вытворял он. И никто не мог его остановить, он рос на глазах».
- Я давно уже думал, что надо что-то менять, чтобы не набило оскомину.
- Ты знаешь, что такое оскомина? - оставил я журнал и взял книгу, которая только что вышла у меня: «Лучшие фотографы прошлого века». Не то, что бы я чувствовал себя Цезарем, который был способен делать несколько вещей одновременно, скорее, ещё одна дурацкая привычка, когда я подсознательно отгораживал себя от проникновения вглубь чужих проблем наполнявшими телефонные трубки. Пусть даже проблема эта была государственной важности. Важной для моей небольшой издательской страны.
- Ну, примерно.
- Но если не поклонники, то критики точно нам её набьют, хотя я и без неё уже в лёгком нокауте. Мне кажется, первым был как раз приятен терпкий вяжущий вкус твоих литературных поцелуев.
- А вторым?
- Этим, как правило, ничего не нравится. Но зачастую им приходится следовать правилам большой игры, чтобы не остаться без хлеба. До сих пор не могу понять, как тебе удаётся излагать, в принципе, порнографические сцены так, что они выглядят абсолютно не пошло? - листал я плотную бумагу, пока взгляд мой не застрял на пёстрой корове, переходящей дорогу. Запахло деревней, сеновалом и парным молоком.
- Сахара поменьше кладу. Стоит только пересластить, вот тебе и пошлость.
- Я заметил, ты даже чай без сахара пьёшь.
- Чай с сахаром - это пошлость.
- Значит, я пошлый, - усмехнулся я в трубку.
- К тебе не относится.
«Откуда ты знаешь?» задумался я, а вслух отправил Томасу: - Пошлый по отношению к кому? К чаю?
- К сахарнице. Она же даёт. Чай берёт посластить свою и без того байховую жизнь. Это пошло брать кого-то из корысти, из прихоти, из похоти.
- А как же конфеты?
- Это другое дело, там всё же есть элемент флирта, тебе надо с ней познакомиться, то есть прочесть название, потом раздеть, распробовать и проглотить.
- Всё как в жизни, только не все способны видеть очевидные вещи так, как ты, - поменял я деревню на городской ландшафт, где дома так и норовили оторваться от земли. Акселирация вытянула их стройные железобетонные тела, пытаясь приблизить горожан к небу.
- Да, по-разному, мало того, что все люди разные, так у них же ещё и настроение скачет вместе с давлением. Сегодня они бегут от одиночества, и им хочется кого-то любить, завтра убить, чтобы оставили в покое.
- Это точно, - всплыл в голове Максима завтрак с женой:
«- Как тебе кофе?
- А что такой крепкий?
- Два чувства кипели во мне, пока я варила: любить тебя или отравить».
- Хочешь послушать письмо от одной читательницы? Правда, оно длинное, - потянуло Томаса к эпистолярному жанру.
- Ну давай, давно не получал писем от женщин. Ты-то этим избалован, я знаю.
- Ну, тогда слушай:
Привет. Была на твоей презентации с подругой, ранее не читала. Прочла. Заварила кофе. В кастрюльке. Потом доширак. Обожглась. Мимо пробежали берёзы, одетые в золото. Не знала, что жизнь дальнобойщиков наполнена романтикой. Если послушать их общение - мозг взорвётся, у меня не взорвался, опыт работы в Сбербанке. Очень хотелось секса с мужем, но он отказал. Подруга из мск написала «сволочь... зачем про него рассказала. Прочитала в инете 20 мин и до утра не спала... муж спал... стыдно было будить... бл...». Это я про твоё творчество. А сегодня 9-летний сын у подруги сказал «черт, игрушка в инете накрылась, до 10-го уровня дошёл и всё... всё умерло. Надо снова проходить...» слёзы. Рассказала и успокоился... рассказала, что у взрослых так же... У меня так сейчас... 10 лет проработала в крупнейшем банке, стала начальником управления и свалила в никуда. Неделю назад. Тяжело? Да и нет... да, боюсь потерять себя, как твои герои... нет, мне хорошо как твоим героям))))) в общем, взорвала тебе мозг, как твои шедевры. Не знаю, от
чего все пищат. Пишешь всё правильно. Ох... правильно и пипец как красиво, это талант. Зачитаться можно, тока мужики это слышать не хотят. А вообще у меня ещё на встрече был вопрос: как твои близкие относятся к твоему творчеству? Ведь всяко в некоторых моментах они видят себя... без этого наверно никак. Нельзя писать про отношения и про секс и не вкладывать в это частичку своего...
В общем, на отзыв это не очень тянет, ну уж как вышло. Дождь. 18-й этаж. Под окном машины смешались с людьми. Муравьи. Мечтают о сексе, но ждёт разочарование... в основном женщины, у них дома только бутылка и ТВ... могу много рассказать об одиночестве. Особенно в Питере... прожила в нём полгода, отымела его, а он меня.
- Оно тебя вдохновляет?
- Отчасти.
- Нашёл, что ответить? - начало уставать моё ухо, даже запотело, и я поменял его.
- Раньше я думал, что
любовь не имеет души. Оказалось, ещё как имеет... по крайней мере, мою поимела.
- Цитата. Одиночество - это твой козырь. Я давно подозревал, что женщины глубоко одиноки, они хотят секса, они ждут большой любви, они вечно в сомнениях балансируют на грани: любят или используют?
- Это у тебя из личного?
- Все мы из личного, - я набрёл на портрет женщины в красном. Она напомнила мне кого-то. Все женщины напоминают кого-то, когда долго на них смотришь. А может, дело было в красном платье. Впервые мне не захотелось его снять. Либо сыт, либо старею, либо платье было пронзительней женщины.
- Поэтому они много читают, гораздо больше мужчин. Ты много уже прочёл из книги?
- Половину! Как только закончу, отправлю книгу в корректуру.
- Хорошо, зайду к тебе на чашку чая завтра, - начал прощаться со мной Томас.
- Ок, до завтра, амиго, - открыл я файл со сборником рассказов и положил трубку на стол. Всех друзей я называл амиго, мне нравилось это незатейливое испанское словцо. На очереди был «Депутат»:
