I hate you.

Глава 12.

Затаив дыхание, я прислушалась. Эти шаги отличались от легкой, едва слышимой поступи Чимина - они были праздными, ленивыми, будто их обладателю была не охота переставлять ноги, а они, упрямцы, продолжали вести его, шаркая носками по полу. Тяжелое дыхание, сбитое приветствие и недовольное ворчание по поводу сломанного кем-то лифта.

Мин Юнги личной персоной навестил с утра Чимина, раскручивая младшего на чашечку бодрящего кофе.

И что понадобилось этому угрюмому молчуну, от которого извечным тонким шлейфом тянется привкус ментоловых сигарет? Что нужно было этому загадочному хитрому лису в законный выходной от Пак Чимина, от человека, впускающего в свой тонкий мир ограниченное количество людей? Видимо, нечто очень важное, раз он решил потратить на это субботний выходной.

За это время, пока он разувался, я успела тысячи раз пожалеть о том, что призналась Чимину в своих чувствах, послушалась совета Тэхена и разлила тот злосчастный кофе на белоснежную футболку Юнги. Интересно, как бы тогда повернулась жизнь, случись все иначе?

Признался ли бы Тэтэ мне в любви? Имели ли бы место неловкие, влажные поцелуи с видом на цветущий сад? Теплые объятия, уставших избитых тел под теплым одеялом? Привкус медовой сладости и терпкого зеленого чая на губах в довесок к сахарной пудре свежеиспеченного имбирного печенья? Лай собаки под окном и проникновенный, низкий смех, от которого приятной волной расползаются по коже мурашки? Истома загорающегося пламени в груди, распаляемое невинными шалостями скользящих по спине рук?

Узнать наверняка уже невозможно. Как бы мы не старались, мы не в силах изменить прошлое, однако именно у него мы можем научиться исправлять свои ошибки.

Воспоминания о Тэхене заставили меня вырваться из оцепенения. Как можно тише я порылась в своем рюкзаке и выудила оттуда мобильный телефон. Десятки пропущенных, сотни смс и жалкие проценты от них на полоске батареи. Он так и стоял на беззвучном со вчерашнего дня, игнорируя все попытки желающих быть услышанными.

Как оказалось, в шкафу не было розетки, зато там находилось множество интересных вещей. То, на чем мне приходилось сидеть и что больно упиралось мне в спину были спортивной сумкой и кедами, хоть и поношенными, зато довольно удобными. Кучи верхней одежды свисали на голову, щекотали мехом нос, царапали золотистыми молниями. Мой взгляд невольно наткнулся на висящую неподалеку от меня кожаную курточку и красовавшееся на ней светлое пятно. Чимин так и не отправил ее в химчистку, и она гнетущим воспоминанием мельтешила перед глазами, подобно бельму, напоминая о грянувшем тогда позоре. А ведь у Пака было достаточно денег и слуг, чтобы придать одежде первозданный вид или даже приобрести новую, если ему была уж так противна сама мысль о въевшемся пятне. А оно въелось, намертво, расползаясь белесым озером где-то в районе сердца. Жаль только не в его эпицентре.

А в это время тихо заскрипели спинки стульев, и по белоснежным фарфоровым чашкам разлился черный, как ночь кофе. Слегка поостывший, но от этого не утративший своего аромата. А он был, бодрящий, дурманящий и слишком уж крепкий, без единой капли молока. Так нравилось Юнги. Молчаливая горечь, как внутри, так и снаружи.

- Да у тебя тут целый пир, - усмехаясь, подметил он, окидывая взглядом укрытый тарелками стол, - а меня дома ждали лишь парочка подгоревших тостов с маслом на завтрак. Не подумай, что я завидую. Мне на самом деле фиолетово. Я не люблю считать чужие деньги.

- Знаю, - кажется, Чимин улыбался, - Бери все что хочешь, я все равно уже позавтракал.

- Лучше подлей мне еще кофе. Ночка выдалась та еще. Ничего если я закурю?
- Валяй, - пожал плечами Пак, пододвигая к хену пустое блюдце, - Как прошла репетиция?

Юнги молчаливо затянулся, блаженно выпуская клубы дыма. Призадумался, склоняя голову набок и сбил с тлеющей сигареты пепел.

- Все задавали один и тот же вопрос - где Чимин? - он вновь затянулся, запрокидывая голову назад, - Я тоже задавал себе этот вопрос. Сделал жителей дома. Ну и пусть они сплетничают потом, думая обо мне невесть что, хуже, чем думает обо мне собственная мать уже не будет. Что подумает она, узнав утром что я не ночевала дома? Окинет внимательным взглядом, цепляя превратные детали, перекраивая в своей голове факты на свой лад и в довесок к утраченному доверию примешает ничем не прикрытое разочарование. Оно будет проскальзывать в каждом жесте, в каждом брошенном ей взгляде, в каждом слове, высказанном уже не с упреком, но презрением, ножом по сердцу вырезая каждое слово.

Непутевая. Блудница. Шлюха.

Не стоит от нее ждать понимания и поддержки - этого она никогда не умела. В отличие от отца, который подолгу мог гладить по голове, уверяя в том, насколько прекрасна его дочь.

Он ушел слишком рано, тогда, когда в нем нуждались больше всего...

Первый этаж, сбившееся дыхание и блаженные минуты, чтобы перевести дух.
Легкие разрывает от боли, а сердце ноет от тоски. Говорят, в двух местах одновременно болеть не может. Какая же это несусветная чушь...

В груди как заведенное стучит сердце, не механическое, а вполне живое, но от этого не легче. Оно горячее, но не согревает, гоняет стылую кровь туда-сюда без цели, без видимого на то смысла, пропускает удар и снова бьется, работая на износ. Глупое, человеческое сердце...

Прямо передо мной массивные железные двери. Кодовый замок снаружи - простая кнопка изнутри. Пара тройка цветов в глиняных кадках, незамысловатая картина на одной из стен и чей-то вкрадчивый шепот над ухом у самой спины.

- Куда-то спешишь? - говорит он, подобно змее обвивая трясущиеся от страха руки. Улыбается, опаляя дыханием шею.

Немой крик застыл в горле, не смея вырваться наружу. Рухнул занавес, являя лишь одну простую истину обращая ее в тревожную пичужку, бьющейся о клетку скованного страхом сознания.

Здесь меня никто не спасет.