К его собственному удивлению, предстоящий разговор со старостой мало беспокоил К. Он это объяснял себе тем, что до сих пор, как показал опыт, деловые отношения с графской администрацией складывались для него совсем просто. Происходило это оттого, что, по-видимому, в отношении него была издана определенная, чрезвычайно для него выгодная инструкция, а с другой стороны, все инстанции были удивительным образом связаны в одно целое, причем это особенно четко ощущалось там, где на первый взгляд такой связи не существовало. Думая об этом, К. был готов считать свое положение вполне удовлетворительным, хотя при таких вспышках благодушия он спешил себе сказать, что в этом-то и таится главная опасность. Прямой контакт с властями был не так затруднен, потому что эти власти, при всей их превосходной организации, защищали от имени далеких и невидимых господ далекие и невидимые дела, между тем как сам К. боролся за нечто живое -- за самого себя, притом, пусть только в первое время боролся по своей воле, сам шел на приступ; и не только он боролся за себя, за него боролись и другие силы -- он их не знал, но по мероприятиям властей мог предположить, что они существуют. Однако тем, что власти до сих пор охотно шли ему навстречу -- правда, в мелочах, о крупных вещах до сих пор речи не было, -- они отнимали у него возможность легких побед, а одновременно и законное удовлетворение этими победами с вытекающей отсюда вполне обоснованной уверенностью, необходимой для дальнейших, уже более серьезных боев. Вместо этого власти пропускали К. всюду, куда он хотел -- правда, только в пределах Деревни, -- и этим размагничивали и ослабляли его: уклоняясь от борьбы, они вместо того включали его во внеслужебную, совершенно непонятную, унылую и чуждую ему жизнь. И если К. не будет все время начеку, то может случиться, что в один прекрасный день, несмотря на предупредительность местных властей, несмотря на добросовестное выполнение всех своих до смешного легких служебных обязанностей, обманутый той внешней благосклонностью, которую к нему проявляют, К. станет вести себя в остальной своей жизни столь неосторожно, что на чем-нибудь непременно споткнется, и тогда власти, по-прежнему любезно и мягко, как будто не по своей воле, а во имя какого-то незнакомого ему, но всем известного закона, должны будут вмешаться и убрать его с дороги. А в чем, в сущности, состояла его "остальная" жизнь здесь? Нигде еще К. не видел такого переплетения служебной и личной жизни, как тут, -- они до того переплетались, что иногда могло показаться, что служба и личная жизнь поменялись местами. Что значила, например, чисто формальная власть, которую проявлял Кламм в отношении служебных дел К., по сравнению с той реальной властью, какой Кламм обладал в спальне К.? Вот и выходило так, что более легкомысленное поведение, большая непринужденность были уместны только при непосредственном соприкосновении с властями, а в остальном нужно было постоянно проявлять крайнюю осторожность, с оглядкой во все стороны, на каждом шагу. Встреча со старостой вскоре вполне подтвердила, что К. правильно представил себе здешние порядки. Староста, приветливый, гладковыбритый толстяк, болел -- у него был тяжелый подагрический припадок -- и принял К., лежа в постели. "Так вот, значит, наш господин землемер", -- сказал он, попробовал приподняться, чтобы с ним поздороваться, но не смог и снова опустился на подушку, виновато показывая на свои ноги. Тихая женщина, больше похожая на тень в сумеречном освещении от крохотных окон, к тому же затемненных занавесками, принесла для К. стул и поставила его у самой постели. "Садитесь, садитесь, господин землемер, -- сказал староста, -- и скажите мне, какие у вас будут пожелания?" К. прочел ему письмо Кламма и добавил от себя кое-какие замечания. И снова у него появилось ощущение необыкновенной легкости общения с местной властью. Они буквально брали на себя все трудности, им можно было поручить что угодно, а самому остаться ни к чему не причастным и свободным. Староста как будто почувствовал в нем это настроение и беспокойно завертелся на кровати. Наконец он сказал: "Я, господин землемер, как вы, вероятно, заметили, уже давно обо всем знаю. Виной тому, что я сам ничего еще не сделал, во-первых, моя болезнь, и потом, вы так долго не приходили, что я уже подумал: не отказались ли вы от этого дела? Но теперь, когда вы так любезно сами пришли ко мне, я должен сказать вам всю правду, и довольно неприятную. По вашим словам, вас приняли как землемера, но, к сожалению, нам землемер не нужен. Для землемера у нас нет никакой, даже самой мелкой работы. Границы наших маленьких хозяйств установлены, все аккуратно размежевано. Из рук в руки имущество переходит очень редко, а небольшие споры из-за земли мы улаживаем сами. Зачем нам тогда землемер?" В глубине души К., правда того не ведая, уже был готов к такому сообщению. Поэтому он сразу и сказал: "Это для меня полная неожиданность. Значит, все мои расчеты рухнут? Могу лишь надеяться, что тут произошло какое-то недоразумение". "К сожалению, нет, -- сказал староста, -- все обстоит именно так, как я сказал". "Но как же можно! -- крикнул К. -- Неужели я проделал весь этот долгий путь, чтобы меня отправили обратно?" "Это уже другой вопрос, -- сказал староста, -- не мне его решать. Но объяснить вам, как произошло недоразумение, -- это я могу. В таком огромном учреждении, как графская канцелярия, может всегда случиться, что один отдел даст одно распоряжение, другой -- другое. Друг о друге они ничего не знают, и хотя контрольная инстанция действует безошибочно, но в силу своей природы она всегда опаздывает, потому и могут возникнуть всякие незначительные недоразумения. Правда, обычно это сущие пустяки, мелочи вроде вашего дела. Я еще никогда не слыхал, чтобы делали ошибки в серьезных вещах, но, конечно, все эти мелочи -- тоже штука неприятная. Что же касается вашего случая, то я не стану делать из него служебную тайну -- я ведь совсем не чиновник, я крестьянин и крестьянином останусь, и я вам откровенно расскажу, как все вышло. Давным-давно -- прошло всего несколько месяцев, как я вступил в должность старосты, -- я получил распоряжение, уж не помню из какого отдела, где в самом категорическом тоне -- эти господа иначе не умеют -- было сказано, что в скором времени будет вызван землемер и что нашей общине поручается подготовить все необходимые для его работы планы и чертежи. Конечно, это распоряжение не могло вас касаться, это было много лет тому назад, да я сам и не вспомнил бы о нем, не будь я болен -- а когда лежишь в постели, времени много, тут всякая чепуха в голову лезет... Мицци! -- перебивая себя, позвал он жену, которая в непонятной суете шмыгала по комнате. -- Посмотри, пожалуйста, в том шкафу, может, найдешь распоряжение. -- И, обращаясь к К., он объяснил: -- Я тогда только начинал служить и сохранял каждую бумажку". Жена тут же открыла шкаф. К. и староста взглянули туда. В шкафу было полно бумаг. При открывании оттуда вывалились две огромные кипы документов, перевязанных веревкой, как обычно перевязывают пучки хвороста, и женщина испуганно отскочила. "Да они же внизу, посмотри внизу", -- распорядился староста с постели. Обхватывая кипы обеими руками, жена стала послушно выбрасывать их из шкафа, чтобы добраться до нужных документов. Уже полкомнаты было завалено бумагами. "Да, -- сказал староста, качая головой, -- огромная работа проделана, тут только самая малость, главное спрятано у меня в амбаре, впрочем, большая часть бумаг давно затерялась. Разве возможно все сохранить! Но в амбаре всего еще много. Ну как, нашла распоряжение? -- спросил он у жены. -- Ты поищи папку, на которой слово "землемер" подчеркнуто синим карандашом". "Темно тут, -- сказала жена. -- Пойду принесу свечку". И, топча бумаги, она вышла из комнаты. "Жена мне большое подспорье во всей этой канцелярщине, -- сказал староста, -- работа трудная, а делать ее приходится только походя. Правда, для писания у меня еще есть помощник, наш учитель, но все равно справиться трудно, вон сколько нерешенных дел, я их складываю в тот ящик, -- и он показал на второй шкаф, -- а уж теперь, когда я болен, нас просто завалило". И он утомленно, хотя и гордо, откинулся на подушки. "Может быть, я могу помочь вашей жене искать?" -- спросил К., когда та вернулась со свечой и, встав на колени, начала искать документ. Староста с улыбкой покачал головой: "Я вам уже сказал, что служебных тайн у меня от вас нету, но допустить вас самих рыться в бумагах я все же не могу". В комнате наступила тишина, слышен был только шорох бумаг, староста даже немного задремал. Негромкий стук в дверь заставил К. обернуться. Конечно, это пришли его помощники. Видно, что их уже немного удалось воспитать, они не ворвались в комнату и только прошептали в приотворенную дверь: "Мы совсем на улице замерзли". "Кто там?" -- вздрогнул староста. "Да это мои помощники, -- сказал К., -- не знаю, где бы им подождать меня, на улице слишком холодно, а тут они будут в тягость". "Мне они не помешают, -- любезно сказал староста. -- Впустите их сюда. Ведь я их знаю. Старые знакомые". "Они мне в тягость", -- откровенно сказал К. и, переводя взгляд с помощников на старосту, а потом снова на помощников, увидел, что все трое улыбаются совершенно одинаковой улыбкой. "Ладно, раз вы уже тут, -- сказал он, словно решившись, -- оставайтесь и помогите-ка супруге старосты отыскать документ, на котором синим карандашом подчеркнуто слово ''землемер''". Староста не возражал. Значит, то, что не разрешалось К., разрешалось его помощникам, и они сразу набросились на бумаги, но больше расшвыривали документы, чем искали, и, пока один по буквам разбирал надпись, второй уже выхватывал папку у него из рук. А жена старосты только стояла на коленях перед пустым ящиком, она как будто совсем перестала искать, во всяком случае свеча была от нее очень далеко. "Да, помощники, -- сказал староста, самодовольно улыбаясь, как будто все делается по его распоряжению, только никто об этом даже не подозревает. -- Значит, они вам в тягость, но ведь это ваши собственные помощники". "Вовсе нет, -- холодно сказал К. -- Они тут ко мне приблудились". "То есть как это "приблудились"? -- сказал староста. -- Вы хотите сказать, они к вам были прикреплены?" "Ладно, пускай прикреплены, -- сказал К., -- но только с таким же успехом они могли свалиться с неба, настолько необдуманно их ко мне прикрепили". "Необдуманно у нас ничего не делается", -- сказал староста и, позабыв о больной ноге, сел и выпрямился. "Ничего? -- сказал К. -- А как же мой вызов?" "И ваш вызов был, наверно, обдуман, -- сказал староста, -- только всякие побочные обстоятельства запутали дело, я вам это докажу с документами в руках". "Да эти документы никогда не найдутся!" -- сказал К. "Как не найдутся? -- крикнул староста. -- Мицци, пожалу
