Pariah (Larry Stylinson)

Часть 2

    «Луи, мой дорогой мальчик.

Вот уже много лет я живу в бесконечном волнении о тебе. С тех самых пор, как пропал твой маленький объект вожделения, ты поистине потерял самого себя. Как твой учитель и как твой друг, я не могу позволить тебе жить с этим тяжким бременем в твоем сердце.

Я хочу, чтобы ты знал, что за все эти годы я ни на секунду не прекращал поиски. Скажу откровенно, я осматривал каждого мальчика имеющего хоть какой-то намек на кудри или хоть какие-то сходство с твоим. Но, увы, Луи, все тщетно. И поэтому я, как человек, который искреннее беспокоится за твое состояние, настоятельно прошу тебя оставить это.

Ты знаешь, я всегда готов предоставить для тебя в любой день и час любую помощь, лишь бы это облегчило твою учесть.

Прошу тебя, Луи, позволь своей душе освободится от оков, навязанный твоим заболевшим разумом.»

Искренне твой, Эдвард Биргем.
1818

«Луи, средоточие моей любви

Вот уже более шести недель я не получал от тебя ответа на предыдущее письмо. Я пытался передавать их тебе лично, через моего поручителя, но он явился ко мне с ответом, что в твоем доме никого нет, он обветшал и ни единого голоса не доносится оттуда. Я искренне обеспокоен таким положением вещей, Луи.

Мальчик мой, если тебя задели мои слова из прошло письма, то приношу тебе свои глубочайшие извинения. Я был не прав, мы продолжим поиски, Луи, клянусь тебе, я обыщу всю Англию и, если потребуется, другие страны, и найду этого мальчишку.

Прошу ответь мне незамедлительно, в моем возрасте такие волнения могут оказаться губительными.»

Твой Эдвард.

1818

Луи откидывает очередное письмо в уже внушительную стопку возле его постели и смотрит на маленький, позолоченный гребень в его руке. По его подсчетам прошел где-то час, на деле же не более двух минут. Он даже толком не вчитывался в слова очередного письма, где кто-то, уже не важно кто, выражал беспокойство о нем и извинялся за то, что по его просьбе так и не было найдено никакого кудрявого мальчика с болотно-зелеными глазами и именем Гарри. А на что он надеялся? Прошло шесть лет, и Гарри уже даже не был Гарри. Теперь он, наверняка, вырос, стал больше самого Луи, его щечки исчезли, кудри перестали виться так буйно, и его тело претерпело теперь, без сомнения, слишком сильные изменения, чтобы Луи уже мог узнать в прежних тонких ножках, круглом детском животике и угловатых плечах своего Гарри.

— Я закончил, — оповещает Томлинсона тоненький голосок позади. Луи с теплой улыбкой оборачивается и отрывает, наконец, взгляд от пыльного старого зеркала, которое уже много недель не протирали. С тех пор, как Маргарита слегла с простудой.

Он устраивается рядом с мальчиком, удобно усевшемся по-турецки на толстом ковре у старого камина. Его непослушный волосы взбились после мытья, и Луи не сдерживается, мягко проводя по ним рукой, ощущая их влажность.

— Гарри, ты брал мое масло с пряностями для тела? — серьезно спрашивает он, замечая, как от кожи мальчика исходит терпкий запах, смешанный с цветочными нотками.

— Только совсем чуть-чуть, — мальчишка виновато опускает голову, но его напряженные губы, ярко-вишневые, готовые вот-вот растянуться в нахальной улыбке, выдают его с потрохами.

— Я же просил тебя этого не делать, оно очень дорогое, ты же знаешь.

Луи пытается придать голосу твердости и стали, но как никто он знал, что на непослушного сорванца это не подействует. Они уже проходили это много раз, Луи запрещает Гарри что-либо — и Гарри непременно поступает назло. Луи пытается наказать Гарри — тот лишь довольно улыбается, ожидая того момента, когда Луи сможет дойти до крайней точки и сделать мальчишке хоть что-то. Но оба они знают, что все это ограничится парой несильных ударов ремнем и лишением ужина. Из Луи действительно плохой воспитатель.

Он неоднократно вспоминает, как жесток бывал с другими детьми. Он мог истязать их, причинять различную боль и унижения. Он мог сделать так, что дети молили его о смерти. Но что он мог сделать Гарри, который сам садист не меньше его?

Луи сильнее сжимает гребешок и с небрежностью запускает руку в волосы мальчика, оттягивая их ближе к себе. Тот скалится и шипит от такого обращения, но Томлинсон знает, что это лишь очередная уловка. Если бы тому действительно было больно — у Луи уже давно был бы этот гребешок поперек горла.

— Сиди спокойнее, — деревянно отвечает он, пропуская сквозь пальцы и зубчики гребня одну прядь за другой.

— Ты делаешь мне больно, — внезапно голос Гарри перестает быть по-садистски злым, нахально-довольным. Он становится тихим и покорным. Луи знает, что Гарри всегда такой, когда ему что-то нужно, поэтому он ослабляет свою хватку и сжаливается, подчиняясь манипуляции. Мальчишка расслабляется и довольно откидывается назад, прижимаясь спиной к груди похитителя.

— Мы купим что-нибудь для твоих волос, да? Душистое мыло, например. Мой знакомый возит что-то подобное из Индии.

Луи мягко воркует над мальчишечьей головкой, приводя в порядок то, что не имеет никакого порядка по природе своей. Гарри согласно угукает, потому что он всегда согласно угукает на любые предложения Луи, кроме тех, когда Томлинсон говорит о том, что Гарри никогда не выйдет из дома один и никогда не свяжется с матерью. Тогда Гарри просто мрачно смотрит на него долгих пять секунд и отворачивается, не желая больше разговаривать.

— Они так отросли, любовь моя. Сейчас уберу их, — Луи оставляет ласковый поцелуй на макушке мальчика, приподнимаясь и снова подходя к пыльному зеркалу. Пока он ищет возле него черную ленточку, что он купил для Гарри совсем недавно, в комнате вдруг становится ощутимо холодно и темно. Луи шарит рукой по поверхности трюмо, заглядывает в шкатулочки, но ничего не находит. Куда же её спрятал маленький негодник...

Он оборачивается, собираясь отчитать Гарри за очередную провинность, потому что уже тысячу раз он просил его оставлять свои принадлежности для волос у зеркала, а не разбрасывать по всей комнате. Но когда он смотрит на местечко у камина, то на старом затертом ковре никого нет... Уже шесть лет как никого нет.

Луи пытается согреть руки, когда протягивает их к разожжённому очагу на кухне. Рядом с ним стоит изможденная Маргарита, с синими кругами под глазами и холодным потом. Болезнь медленно убивает её, и Луи ждет, пока эта самая зараза доберется и до него. Но на самом деле, он думает о том, что его собственный недуг, спрятанный где-то глубоко под кожей, убьет его куда быстрее.

Мысль о том, что всё стоит на мертвой точке не покидает его ни на секунду. Ему кажется, что реальность уже давно перестала существовать с того момента, как Гарри убежал. Огонь возле его рук не кажется ему настоящим, как и болезнь Маргариты. Все это, как за тонким слоем вуали, скрывается по другую сторону от него. А реальность — это то, где он сидит за этим столом и сжимает тонкие, подрагивающие от слез и страха плечи мальчика перед ним.

— Я просил тебя не делать этого, Гарри! Просил или нет? — его глаза блестят яростью, необузданной и дикой, поглощающей весь дом, где не прекращаются дикие вопли, заглушенные толстыми стенами. — Отдай это мне! Немедленно!

Луи грубо вырывает из рук мальчика заржавевшую вилку, а из кармана — мыло и ключ. Подумать только, стоило ему начать доверять этому демону, всего лишь ненадолго расслабиться — как он уже продумал план побега!

Лицо Гарри красное от злости и слез, он смотрит на Луи, и в тот момент он похож на маленького агрессивного щенка, готового вот-вот выпустить свои, еще не окрепшие, зубки. Впервые за все время на Томлинсона накатывает жгучее чувство страха и растерянности — а что, если бы он потерял Гарри? И он находит единственный способ избавиться от этих чувств — резко замахнувшись, он оставляет на щеке мальчика звонкую пощечину.

Гарри в ужасе смотрит на него — человека, который мог лишь оставлять на его попе несерьезные удары — скорее шуточные, и говорить угрозы, что не имели никакого веса. А сейчас Луи в его глазах предстал почти монстром. Томлинсон и сам заходится испугом, словно загнанная лошадь. Меньше всего ему хочется в глаза Гарри быть наравне с его матерью — безжалостной женщиной, оставившей те жуткие побои холодной ночью.

— Господи боже! Что случилось, Луи? — перепуганная Маргарита, внезапно входит в комнату и застает странную картину — Луи и Гарри, шокировано уставившиеся друг на друга, при этом мальчик бережно придерживает горящую красным щеку.

— Марго, убирайся! — срывается её хозяин.

— Лу...

— Не вмешивайся в это!

Служанка поспешно покидает их, и тогда Луи чувствует в воздухе ту плотную черную ауру, опутывающую их и разрушающую весь мир в глазах каждого.

— Ненавижу тебя! — вдруг кричит Гарри, давая волю детским слезам. — Ненавижу! Ненавижу! Ублюдок! Ты мне противен!

Гарри — это маленькая злобная фурия. Он похож на ангела, его глаза — невинные и чистые, но его душа — это самые глубокие потемки. И Луи об этом знает.

Он сжимает брыкающегося мальчишку в объятиях, но удары ребенка — это все равно удары. Его силы, однако, хватает, чтобы удержать крепко сжатые кулаки.
— Ты — сволочь! Язва на теле этого мира! Ненавижу тебя! Слышишь? Хочу, чтобы ты подох! Чтобы чума забрала тебя!

Луи снова сжимает его плечи и трясёт — сильно и с жаром, словно желая, чтобы вся это мерзкая желчь поскорее вышла из его прелестного мальчика. Но проклятия сыпятся снова, одно за другим, и Луи не может больше этого слышать.

— Ненавижу, когда ты прикасаешься ко мне! Когда целуешь! Урод! — озлобленный плевок в его лицо становится последней каплей, как копье, вонзающееся в тело Иисуса*. Жестокость и грубость, с которой Луи хватает мальчика за руку и тащит за собой вниз по лестнице, пугает его самого. Когда они оказываются в коридоре, кто-то из его подопечных пронзительно воет, как животное, истязаемое жестокими людьми, и Гарри снова начинает дрожать.

Он грубо пропихивает мальчика на кухню, где непонимающая Маргарита смотрит на них обоих в ожидании и непонимании.

— Покажи ему, Марго, — нервно скалится он, выдыхая это скорее в ухо мальчишки перед ним, чем своей служанке. — Покажи нашему милому Гарри, что бывает с непослушными детьми.

Тень удовлетворения мягко ложится на лицо женщины — она давно уже ждала, когда её хозяин решится воспитать мальчика так, как нужно — кнутом, а не только пряником. Горделиво поправив фартук на своем поношенном сером платье, он дарит мальчику последний предупреждающий взгляд и уходит за маленькую дверь кладовой позади нее.

Руки Луи дрожат от нетерпения и желания, губы еле сдерживаются, чтобы не прижаться к тонкой коже мальчишки. А Гарри в его руках сжимается — он и сам не знает, что перевешивает внутри него в тот момент — страх или любопытство.

Служанка возвращается с горстью каких-то безделушек. Пуговица, тряпичная кукла, моток ниток, сплющенная монетка, маленькая иконка и последнее, то, что напугало Гарри больше всего — детская рваная перчатка.

— Ну, как тебе, малыш? — Луи нетерпеливо выдыхает в плечо Гарри, сильнее прижимая мальчика к себе. — Знаешь, что это, милый? Чьи это вещи, душа моя?

Он перечисляет мальчику имена тех несносных детей, что когда-то принадлежали этому дому — Кричалка, Неряшка, Кислые губы, Крысеныш...

Гарри словно в тумане слушает их одно за другим, пока его пальцы осторожно, почти трепетно касаются вещей на столе.

— Ты хотел убежать, Гарри? Они тоже хотели. Знаешь, что я делал с ними? Что мы делали с ними? Благодари Бога каждый день, Гарри, что я люблю тебя, что я не продаю твое крошечное тельце старому уродливому извращенцу. Думаешь, я не мог бы? Думаешь, я не причинял боль этим детям?

Шепот Луи был сродни лихорадки, снова и снова горячечным голосом, почти осипшим, он произносил это в шею трепещущему мальчику. Его рука скользнула ниже, мимо миленьких бридж Гарри — новых, тех, что Луи приобрел для мальчика недавно, потому что ему нравилось покупать для Гарри красивые вещи. Он замахнулся и оставил сильный удар на ногах и ягодицах мальчика, заставляя того вздрогнуть от боли.

— Ты бы умер в такой боли и мучениях, Гарри, поверь мне, — шипит он. — Твое счастье, что я даю тебе еще один шанс.

Его руки, словно холодные железные оковы, вдруг растворяются вокруг Гарри, уступая место пустоте. Мужчина вылетает из комнаты, не желая больше видеть этого дьявола.

Очередной приступ тошнотворной ностальгии растворяется, возвращая Луи в мир мрака и иллюзии. Его руки уже давно теплые, но холод всё еще внутри них. Он распространяется как чума, проникает слишком глубоко, только язвы исходятся внутри него, а не снаружи.

Кашель Марго раздражает его все больше, и он закрывает глаза, желая уснуть.

— Сэр, может примете ванную? — костлявая рука бесцеремонно трясет его, без толики нежности, лишь просто как по указке, и Луи без раздумий кивает. Он уже давно не мылся.

Когда его кожа касается горячей воды внутри медной ванной, уже во многих местах покрытой ржавчиной, он снова испытывает этот глубокий, утробный холод. Его тело медленно расслабляется, но в голове по прежнему такое напряжение, что Луи кажется, он мог бы упасть в обморок.

Он смотрит на свои руки, иссушенные, словно от болезни, держащиеся за бортик ванной, и на свои ноги, худые, будто это он сейчас болеет, а не половина города с его служанкой.

Тихий стук в дверь, и перед ним на пороге снова стоит служанка, уже в более чистом платье и со здоровым румянцем на щеках.

— Этот дрянной мальчишка снова кричит, — недовольно бурчит она, словно обиженная жена. — Стучит в дверь на весь дом. Зовет тебя.

Она нетерпеливо ставит руки по бокам, ожидая, пока Луи разберётся с проблемой.

— Я скоро закончу, — вымученно выдыхает он, откидывая голову назад.

— Клиентов раздражают его крики. И меня тоже.

— Хорошо, приведи его сюда. И не забудь закрыть на ключ. И... стой. Забери бритву.

Женщина бесцветно выполняет сказанное, исчезая за скрипящей дверью.

Спустя пару долгих минут дверь снова открывается и в нее оказывается впихнут раскрасневшийся мальчишка. Гарри долго смотрит на Луи, и его грудь перестает лихорадочно вздыматься, словно взгляд мужчины действует на мальчика успокаивающе.

— В чем дело, Гарри? — он говорит с ним холодно, потому что мальчишка иного не заслужил. Он отвратительно вел себя. Он хитростью заманил в комнату двух подопечных Луи, и чуть не задушил их, а уж после их ссоры Томлинсон и вовсе стал игнорировать негодника.

Гарри пожимает плечами, отводя взгляд и медленно скользя им по обстановке ванной. Ему редко доставались случаи помыться именно здесь. Луи настолько сильно не доверял ему, что обычно Гарри поучал лишь таз с холодной водой и тряпку, чтобы обтереть себя. И только в те пару раз, когда мальчик вел себя особенно хорошо, Луи позволил тому помыться в горячей ванне и даже сам бережно искупал его. Но паршивец оказался неблагодарным — это Томлинсон понял в тот день, когда нашел мыло и ключ в его кармане.

Луи перестает смотреть на него, будто устал от его присутствия, и расслабляется в ванной. Мальчик осторожно, шаг за шагом приближается к нему, так, словно его тянут силой. И Луи знает, что такой тихий и покорный Гарри означает лишь одно — он снова что-то хочет от него.

Маленькая ладошка неловко касается поверхности воды, и пальцы разводят круги на ней, туда-сюда. Луи пытается не смотреть на поникший взгляд мальчика, его закушенную губу и покрасневшую шею.

— Ну, так что? Тебе стало скучно, или грустно? — снова пытается он, но Гарри лишь опять пожимает плечами. — Тогда зачем ты здесь?

Гарри еле мотает головой, и его губы даже не размыкаются, чтобы произнести хоть слово.

— Хочешь помыться после меня?

Мальчик, наконец, поднимает взгляд, его глаза невинно смотрят сквозь оболочку Луи, в самую душу. Томлинсону кажется, что ребенок перед ним — словно с картины Караваджо, кудрявый и с ангельским личиком, но лукавым взглядом и темными, как бездна, мыслями.

— Нет, — смущенно произносит он. — С тобой.

Луи смиряет его предупреждающим взглядом, потому что он ненавидит, когда Гарри играет с ним, а Гарри прекрасно знает, как играть. Еще в первые недели они уяснили — между ними не должно быть притворства — Луи сразу это замечает, но мальчик никогда не перестает пытаться. Он ластится, когда знает, что это нужно, он говорит нежные слова, когда это имеет смысл. И Луи долгое время просто снисходительно улыбался, но сейчас — это раздражает его. Ему не нужна это поддельная любовь от Гарри, ему просто нужен Гарри.

Мальчик умоляюще смотрит на него, вдруг кидаясь на шею и оставляя еле заметный, как скольжение шелка по коже, поцелуй на щеке.

— Прости меня, Луи. Я скучаю по тебе.

Его голос почти убедителен, что Томлинсон готов поверить. Он касается шеи Гарри мокрой рукой, и пара капель забирается под тонкую сорочку.

— Убирайся в свою комнату, — сдержанно говорит он. Мальчик затухает, виновато опуская голову в пол.

— Я не хотел говорить всего. Я не ненавижу тебя, Лу.

Он снова подходит к нему и льнет, как избитое животное, утыкаясь носом в шею похитителя. Луи снова чувствует аромат пряностей и цветов, и гвоздичный запах, исходящий от волос Гарри.

— Если бы ты только мог отпустить меня ненадолго, Луи. Я бы вернулся, клянусь. Я точно вернулся бы, Лу.

Луи не слушает, что он говорит, мягко терзая детское плечо, пока не перемещает руку на хрупкую шею. Гарри послушно отводит голову в сторону, когда большой палец мужчины надавливает чуть сильнее, и тогда горячие мягкие губы прижимаются к его коже над ключицей. Тело мальчика реагирует сразу, сковываясь, словно от железной цепи, загоняя себя в панцирь, как улитка. Его напряженность ощущается Луи через кончики пальцев.

— Не давай мне имя, Лу, — тихо шепчет мальчик, вдруг сильно впиваясь пальцами в руку мужчины. — Не давай, так же, как и тем детям.

Его голос похож на молитву, тихую и искреннюю, отчаянную и нуждающуюся и Луи кисло улыбается, обхватывая пугливое тело руками.