Май 2007 года, Москва.
За десять месяцев до выборов Президента РФ
Первые майские дни в этом году были достаточно холодные. Несмотря на
заверение Росгидрометцентра о существенном потеплении в начале месяца,
ничего похожего не происходило. Даже самые горячие любители пикников на
природе не решались выбираться в лесопарковые зоны на традиционные, в
канун майских праздников, шашлыки. А третьего числа так вообще выпал
снег, чем окончательно убил извечный лозунг — «Мир! Труд! Май!», потому
как мир, конечно, пока ещё преобладал на планете, труда в эту первую
неделю отродясь не бывало, а теперь и с маем не сложилось.В воздухе витала какая-то всеобщая разочарованность. То ли из-за
весеннего авитаминоза, то ли из-за всеобщей грусти о том, что по выходу
на работу и рассказать о праздниках будет нечего: ни тебе первых купаний,
ни тебе заснувших в костре друзей. Улицы были пустынны, ввиду того, что
трудящиеся забились праздновать кто по домам, кто по ресторанам — потому
что, раз про шашлыки и купание не расскажешь, то хоть похмельной грустью
поделишься. А кто и в Турцию отлетел. Ибо холодно.
Тогда как в средствах массовой информации, ввиду происходящих там
событий, наоборот, было отчаянно жарко. Круче, чем даже в Хургаде. Да что
там, Хургада, по сравнению с отечественной медиа, казалась каким-нибудь
Октюбинском. А происходило вот что.
Основной мыльной драмой было «Дело Зайцева», взорвавшее
информационное поле в последние недели апреля. Эффект от воплощения в
жизнь написанного нами сценария превзошёл самые смелые ожидания.
Интервью, данное Зайцевым Восьмому каналу, моментально перекочевало в
западные СМИ, которые выстроились в очередь для встречи с пострадавшим.
Западников, естественно, в палату не пускали, ссылаясь на то, что он
находится под следствием. Таким образом, они довольствовались
единственным доступным видео, смонтированным нами, и общением с адвокатом
Зайцева Геннадием Шварцем. Шварц, как человек пожилой и весьма
осторожный, давал достаточно скудные комментарии, ограничиваясь общими
фразами про «тяжёлое состояние больного», «препоны в общении, чинимые
официальными властями» и «неоднозначность дела». Находясь перед
телекамерами, Шварц корчил такие загробные рожи, что у интервьюеров могло
сложиться впечатление, будто его подзащитного не только лишили ноги, но и
ежесекундно режут по частям и скармливают их собакам, дабы к началу суда
от Зайцева не осталось ни черта. Этакая недосказанность, копившаяся в
течение нескольких дней, после первого интервью стала тем самым
кумулятивным зарядом, пробившим аудиторию насквозь.
За неимением достоверной информации людям свойственно додумывать
детали. Очевидно, какие химеры могут рождаться в мозгу современного
человека, и так до смерти напуганного СМИ. Нам практически ничего не
приходилось делать, лишь только следить, чтобы информационные потоки не
выходили из намеченного нами русла. Основным информационным полем стал
Интернет. После созданного нами, в качестве новостной ленты для
зайцевской истории, сайта «Русский солдат» — по адресу www.rusoldat.ru, в
сети стали стихийно возникать сообщества, посвящённые данной теме.
Основные центры, через которые распространялась информация, или «точки
входа», как мы их называли, находились в livejournal.com, liveinternet.ru
и blogs.mail.ru. Версии происходящего, муссирующиеся в данных коммьюнити,
поражали своей фантазией. От уточняющих, типа «на самом деле ему отрезали
обе ноги», до «свидетельских», рассказывающих, что на самом деле к
Зайцеву не пускают журналистов, потому что пытают. Первое время среди
посетителей этих сайтов находились наши медиаторы, поставляющие «самые
свежие новости» и распространяющие слухи, но потом нужда в этих подставах
отпала. Аудитория, обсуждающая что-то шокирующее, моментально насыщается
очевидцами, «видевшими все своими глазами». Появились «врачи из этой
больницы», «санитары», «мент из охраны», был даже «человек из
прокуратуры», дававший свои прогнозы относительно будущего Зайцева и
действий официальных властей.
Высказывания всех этих псевдоочевидцев моментально становились
достоянием большой медиа. На них ссылались газеты, телевидение и радио,
делавшие на основании таких цитат собственные выводы. Подчас ещё более
невероятные, чем те, которые появлялись в Сети. После того, как
интернетные сплетни ретранслировались таким образом, из слухов они быстро
становились реальными фактами. И на них снова реагировала Сеть. Таким
образом, круг замкнулся. К концу первой недели скандала вся Сеть
обсуждала факт пыток над Зайцевым, о которых сказали по телевизору.
Обсуждала, забыв о том, что ещё семь дней назад сами интернетчики родили
эту сплетню. На этом навозе, перекачиваемом из СМИ в Сеть и обратно,
стали плодиться реальные события. Подключились комитеты солдатскихматерей, организовавшие в Москве митинги с участием матери и сестры
Зайцева, вслед за ними начались выступления студентов, которые испокон
веков не горели желанием служить в армии. «Солдатские матери» требовали
немедленного вмешательства министра обороны Иванова, студенты требовали
его немедленной отставки, мы требовали продолжения банкета. И он
продолжался. Потому как show must go on. А мы были не простыми
медийщиками. Мы были шоуменами.
Оторопь, в которой оказались официальные СМИ, немало помогла нашему
шоу. Если первые дни развития скандала его попросту замалчивали или
отрицали, то в конце концов власти решили пойти по простому пути — пути
доказательства подставы. Была организована съёмка следственного
эксперимента, во время которого Зайцева поднимали с кровати в одних
трусах, заставляя встать на обе ноги. Бедный прапор упирался, мешал
поднятию своего тела, поджимал перед камерами ногу, пытался упасть на
пол, но удерживался в вертикальном положении конвоирами. После трансляции
его кордебалета по федеральным каналам мы решили, что скандал умрёт, но
Интернет среагировал совершенно неожиданно. Одни всерьёз говорили о
фотомонтаже, раскладывая детали съёмки по видеоэпизодам, которые
убедительно демонстрировали «косяки» монтажа. Другие утверждали, что
показанный по ТВ человек вовсе не Зайцев. Последней версии немало
способствовал показ по тем же федеральным каналам интервью с его матерью,
которая на вопрос продавливающего её корреспондента отвечала: «Вроде он,
а вроде и не он». Немалый ажиотаж внесла военная прокуратура, затеявшая
расследование по факту хищения оружия в части, где служил Зайцев, и
быстро нашедшая пару виновных. После этого аудитория свернула Амударью
своего сознания в русло тезиса «дыма без огня не бывает». И
интернет-сообщество вкупе с дружественными нам СМИ сошлось во мнении,
«что ноги всё-таки не было». Действительно, какой же идиот признается в
том, что ему парили мозги две недели на пустом месте? А раз не было ноги,
так и не было. Значит, официальные власти нам снова врут. Все требовали
продолжения реалити-шоу «без ноги виноватый». И митинги продолжились.
Поначалу Зайцев держался молодцом. Он читал переданную ему через
адвоката прессу, очень радовался бездействию властей и убеждался в
правоте нашего сценария. Но, по мере того, как на него давили органы,
прапор грустнел, а после той печальной съёмки так и вовсе начал
упрашивать нас через Шварца «сделать что-нибудь». Наши устные заверения о
благополучном для него исходе и печатные свидетельства того, что «люди
властям не верят», больше не действовали. И к началу майских праздников
он таки сделал заявление о том, что его подкупом и обманом принудили к
даче ложных показаний два неизвестных подлеца. Поскольку официально его
палату до съёмочной группы Восьмого канала никто не посещал, а мы с
Вадимом в день означенных им переговоров находились в городе-герое Минске
(чему, как понятно, имелись многие свидетели), то заявление прапора, с
нашей лёгкой руки, превратилось в показания, «выбитые из него
следователями». Отечественные и международные правозащитные организации
возопили, СМИ это масштабировали, Интернет негодовал, а митинги
переместились непосредственно к больнице с требованиями перевести Зайцева
в международный госпиталь. На одном из наших внутренних собраний даже
прозвучало предположение о том, что «ежели кого из митингующих у больницы
случайно убьют, то народ просто разнесёт её по кирпичам». Но ввиду
тройного кольца оцепления больницы и постоянно направленных на неё
телекамер это так и осталось предположением. В целом, «Дело Зайцева»
находилось в той точке, после которой скандал неминуемо сходит на убыль,
несмотря на все искусственные подпорки. Зайцева готовили к суду,
свободомыслящая общественность готовилась к тризне, по очередному отроку
«от кровавой гэбни умученного». Моя структура готовилась пожинать плоды
столь неожиданно успешного дела. В целом, все были довольны. За
исключением Зайцева, конечно.
Второй горячей темой начала мая стал показ на том же Восьмом канале
«документального» фильма «Реальные Боги из подвалов», снятого Аристархом
по моему сценарию. Картина вышла настолько сочной и местамиправдоподобной, что я даже пожалел о том, что так поздно обнаружил в себе
талант сценариста.
За неделю до премьеры мы запустили точечную рекламную кампанию в
своих СМИ, в которой «Реальные Боги» преподносились аудитории как
материал, на основе которого был снят художественный фильм «Боги из
подвалов», с успехом шедший на больших экранах. Реклама этого кино была
везде — на биллбордах, в журналах, в Интернете, по Первому каналу, и, как
следствие, количество посмотревших фильм в кинотеатрах было огромным.
Фильм уже вошёл в пятёрку самых кассовых проектов года. Понятно, что
человек, посмотревший фильм в кинотеатре, обязательно посмотрит по
телевизору на «реальные события, лежащие в основе…». Было бы глупым, с
нашей стороны, не сесть на хвост этой рекламной кометы со своим
материалом.
Документальный фильм на следующий день после премьеры был выложен
нами в Интернет. Там же был запущен слух о том, что «Реальных Богов»
запретила официальная цензура, что дало повод аудитории рассуждать о
провале национального проекта по борьбе с беспризорностью. Если в случае
с прапором мы чуть не убили одного «зайца», то здесь прострелили навылет
сразу двух. Во-первых — аудитории предъявили традиционного голема «борьбы
за свободу слова», во-вторых — объяснили, в очередной раз, каким подлым
образом власть перевирает действительность. Линия поведения для аудитории
была любезно подсказана нашими «народными» аналитиками, коих в количестве
огромном Генка Орлов расплодил в рунете: «Государство объявляет о
значительных успехах в области национального проекта по борьбе с
беспризорностью. Для народной поддержки этого утверждения финансируется
фильм „Боги из подвалов“, рисующий розовую картинку страны Путина, в
которой дети-бомжи стали олигархами, помогающими выбраться из подвалов
таким же бездомным. Однако в реальности ничего в этом нацпроекте не
сделано, что убедительно доказывает документальный фильм о жизни
настоящих беспризорников — „Реальные Боги из подвалов“, запрещённый
цензурой на следующий день после премьеры на Восьмом канале». Как и в
«Деле Зайцева», основной ареной, на которую выплеснулся «гнев народный»,
стал Интернет, чья аудитория после подобных аналитических выкладок не
могла сделать иного вывода о деятельности правительства, кроме как: «ни
черта они не делают, наверняка проекты просрали, а деньги украли, раз
фильмы запрещают».
Надо сказать, особенного общественного резонанса этот наш проект не
вызвал, если не считать сумбурное выступление какого-то чиновника по
культуре, заявившего, что никто «Реальных Богов» не запрещал и все это
искусственно созданная истерия. В Администрации Президента поступили ещё
умнее, признав, что «проблемы с беспризорностью ещё существуют, и фильм
„Реальные Боги“ ещё раз убедительно доказал, что правительство не зря
придало борьбе с беспризорностью статус национального проекта».
Безусловно, супер-успехом наше кино назвать было сложно, но важнее было
другое. Через неделю после его показа на Первом вышел документальный
фильм о людях без чести и совести, «отщепенцев от славной плеяды
отечественных кинематографистов», готовых снимать за деньги любые сюжеты.
От детской порнографии до сцен убийств животных. В конце этого фильма
было показано интервью с одним из таких режиссёров, якобы снятое скрытой
камерой. В нём он рассказывал о том, как снимал каких-то актёров,
загримированных под малолетних бомжей, в подвале, по заказу одной
оппозиционной партии. Резюмируя материал, диктор недвусмысленно дал
понять, что все это как-то странно напоминает показанный недавно на
«одном из каналов якобы документальный фильм про детей-беспризорников». И
это был ответ мне от «товарищей» из Комитета Третьего Срока. Этой наспех
сляпанной шнягой они как бы дали понять, что приняли поданный нами мяч. И
что в их силах ответить сильнее, да только с нас хватит и ответа таким
фуфлом. Знаете, как два конкурирующих писателя играют друг с другом,
оставляя в своих книгах маячки — подъебки, понятные лишь им обоим да
узкой группе поклонников, следящих за творчеством этих людей и всем, что
их окружает. То же чувство испытал и я. Мой проект увидели, подъебку сбомжами отметили и удостоили пусть пренебрежительным, но ответом. И это
ощущение было дороже денег, карьеры и статусов. Это было чувство
признания моей профессиональной состоятельности. И это означало, что игра
началась. Пусть пока не на равных, но это было всего лишь началом.
Третьей темой, которая ещё только разгоралась, был грядущий
банковский кризис. Начавшись с банального side-проекта, решающего
локальную задачу атаки на банк «Зевс», мешающий Никитосу получить
контроль над нужным ему заводом, она переросла в нечто большее. После
столь удачно инспирированной Сашкой паники в Интернете я подключил Генку
Орлова с его студентами, которые организовывали ежедневные «флеш-мобы»
перед отделениями «Зевса» с требованием вернуть деньги вкладчикам.
Увидев, как быстро паника распространяется, я решил, что неплохо было бы
придать акции более масштабный характер. На следующий день после встречи
с Угольниковым орловские «интернет-рысаки» стали бить копытом также и у
центрального офиса «Альфа-банка», что-таки убедило Костю Угольникова
написать у себя в «Коммерсанте» отличную статью — «Банковский кризис
2007. Уроки прошлого, которые никого не учат». В статье профессионально
расписывалась связь кризиса 1998 года с нынешними событиями, давалась
оценка финансового состояния банков первой десятки и был сделан
шокирующий вывод — неминуемое банкротство двух банков из «Десятки» —
«Зевса» и «Альфы» повлечёт за собой коллапс всей системы. Некоторые из
официальных СМИ показали съёмки толп народа у офисов вышеозначенных
банков, один из таких репортажей попал в новости на Первый канал, а
дальше всё стало развиваться по принципу «бабки с солью».
Одна бабка сказала другой, что соль скоро подорожает. Другая
рассказала третьей, третья — четвёртой и т.д. Вечером все бабки скупили
соль, и на следующий день она реально подорожала. Так получилось и в
нашей ситуации. Только, в отличие от притчи, роль второй бабки исполнил
глупый журналист, а третьей — остальные СМИ. И вот теперь мы с
нетерпением ждали неизбежного подорожания соли/финансового кризиса. Под
организацию более мощных выступлений общественности и журналистов
Вербицкий выделил дополнительные бюджеты, и теперь мы всерьёз обсуждали
последствия банковского краха для политической обстановки в стране.
Мы с Вадимом сидим в кабинете Вербицкого на шестом этаже офисного
здания, принадлежащего фонду «Гражданское общество», возглавляет который
Аркадий Яковлевич, собственной персоной. За последние три недели
появляюсь я в этом кабинете уже раз десятый. Из чего сделал вывод, что
Вербицкий, подобно монархам прошлого, приглашает подчинённых в свой офис
только в знак особой благодарности, поэтому каждый мой визит сюда
совпадает с успешно реализованным проектом. (За три месяца с начала
работы, когда дела у нас шли неважно, я был тут раза два или три. В
основном на разборе полётов.)
Мы сидим за роскошным столом для переговоров, напротив друг друга, а
Вербицкий ходит по кабинету и рассказывает о своей поездке в Лондон, о
том, насколько положительную реакцию вызвали в «тех кругах» наши
последние дела, и о том, что значат наши победы для будущего страны.
Причём фразу «в тех кругах» он произносит с пониженной интонацией, тогда
как «будущее страны» звучит в его устах, как стихи Маяковского. Что-то
вроде:
Будущее
СТРА-
НЫ!
Он даже останавливается, для придания своей речи вящей
торжественности.
Что же, не знаю как для страны, а для меня последние успехи имели
колоссальное значение. Во-первых, Вербицкий стал воспринимать меня чуть
ли не героем отечественной медиа. Ввёл в ближний круг, намекал на скорый
совместный визит в Лондон, а однажды даже пригласил на семейный ужин в
«Царской охоте». Во-вторых, в глазах Вадима и его непосредственныхподчинённых я стал кем-то вроде гуру. На собраниях люди внимали моим
речам подобно откровениям Дельфийского оракула (я даже перестал выступать
на собраниях в состоянии похмелья, дабы особо ретивые из них не поспешили
воплотить в жизнь какую-нибудь совсем уж сюрреалистическую из моих
задумок). Некоторые молодые сотрудники копировали мои жесты и манеру
говорить. Что мне, безусловно, импонировало. В-третьих, нам существенно
увеличили финансирование.
Пока Вербицкий рассказывает, мы сидим и занимаемся обычными для
такой ситуации делами: Вадим рассматривает собственные ногти, а я — стены
кабинета. Вербицкий, увлечённый собственной речью, не обращает на нас
никакого внимания. Как всякий человек, испытывающий страсть к ораторству,
но оратором так и не ставший, Аркадий Яковлевич использует любую
возможность, чтобы превратить свой кабинет в трибуну. Малочисленность
аудитории его не смущает. Вероятно, в эти моменты он представляет себе,
что вместо нас двоих перед ним сидит несколько сотен слушателей, замерших
в благоговейном трепете. Смотря, как увлечённо Вербицкий ораторствует, я
спрашиваю себя, тренируется ли он в одиночестве? Мне представилось, как
Вербицкий подходит к картине, занимающей всё свободное пространство стены
между книжным шкафом и окном, встаёт перед ней и что-то долго вещает,
попеременно всматриваясь в каждое из лиц. Лиц было шесть штук — три в
верхней части полотна, три в нижней.
Когда я увидел картину в первый раз, я подумал, что это подлинник
Уорхолла. Действительно — лики Джона Леннона в типичных круглых очках,
написанные розовой, голубой и оранжевой краской, смотрелись очень
аутентично. Но, присмотревшись к ней однажды внимательнее, я понял, что
изображения на картине чередуются: одни действительно являются лицами
Леннона, а другие — лишь ловко стилизованными под Леннона лицами Михаила
Ходорковского. Также в круглых очках. В углу полотна чётким типографским
шрифтом было написано:
ROCK AND OILL:
Те, кто нас любят,
Смотрят нам вслед.
Понятно, что данный шедевр не имеет к Уорхоллу никакого отношения и
является лишь имитацией его стиля. Равно как и надпись, представляющая
собой вычурную пародию на песню Б.Г. «Рок-н-ролл мёртв».
Что-то мистически притягивающее было в этой картине. То ли техника
исполнения вкупе со слоганом, то ли смесь духа хиппи 60-х с русским
лагерным шансоном? В любом случае, если Вербицкий и тренировался в
собственном кабинете, то только перед ней. Слишком уж мощная у неё была
энергетика.
Вторым арт-объектом был плакат, стоявший в шкафу — чёрно-белый
Чубайс, смотрящий куда-то вдаль и прикрывающий глаза от солнца ладонью,
словно козырьком, и надпись:
И нет в России лучшей доли, чем
В ДОЛЕ!
Слава миноритарным акционерам!
У этого плаката был такой элегантный kick, сразу приводящий тебя в
чувство. Смотря на него, я возвращался к мысли, что всё-таки нужно
помнить о том, что ты занимаешься бизнесом. На столе Вербицкого зазвонил
телефон.
— Алло? Да, Ольга. Хорошо. Спасибо, — он положил трубку, — Вадим,
возьми пульт, включи Первый, там про этот ваш финансовый кризис говорят.
«Сегодня, в 13.00 пресс-секретарь банка „Зевс“ Василий Головенко
сделал заявление для СМИ, в котором говорилось, цитирую: «наш банк
испытывает некоторые трудности, но они, вопреки слухам, не связаны с
действиями государственных органов,— говорила ведущая, с каким-то особенно просветлённым лицом.
Мы работаем практически в круглосуточном режиме и уверяем всех наших
вкладчиков, что к концу недели все проблемы, связанные с их счетами,
будут решены», — конец цитаты. Головенко, в частности, заметил, что
«нездоровая истерия в СМИ, вокруг банка инспирирована криминальными
структурами».
— Ух, как интересно события разворачиваются, — говорит Вербицкий.
— Вот и все. Это конец «Зевса», — Вадим повернулся ко мне и захлопал
в ладоши.
— Пресс-секретарь их ещё, идиот, сделал акцент на том, что проблемы
с госпроверкой не связаны. Фактически расписался в обратном. Интересно,
кто их учит? — Я качаю головой — Сам себе в ногу выстрелил.
Новости закончились, и пошла реклама. Первым шёл ролик
«Альфа-банка», в котором Герой Советского Союза космонавт Леонов говорил
что-то вроде «если вы не верите в свой банк — забирайте вклады, а я
своему банку верю».
— Смотри-ка, — Вербицкий ткнул ручкой в сторону Леонова, —
правильный ход сделали. Антон, ты как считаешь, «Альфа» устоит?
— Как сила инерции пойдёт. Я так думаю, что после того, как «Зевс»
грохнулся, все более или менее успокоится. Хотя статья в «Коммерсанте»
фактически анонсирует общий кризис. Народ испуган очень.
— А дальше что?
— Дальше будем держать тренд в СМИ недели три. Народ окончательно
озвереет, а там, глядишь, ещё какой-нибудь из банков грохнется. Многим из
них просто первый толчок нужно дать.
— А толчков будет больше, чем достаточно, — соглашается со мной
Вадим, — на теме кризиса сейчас мечтает отоспаться вся журналистская
тусовка.
— Да, ребята, молодцы, — говорит Вербицкий, выключив телевизор, —
Зайцевым и бомжами вы аудиторию напугали, финансовым кризисом вы её
раздели, остаётся только, хе, хе, убить. Шутка.
— Убить мы её, Аркадий Яковлевич, можем только постоянной
демонстрацией каких-нибудь шокирующих новостей. Может, нам телеканал
открыть специальный? «Хоррор-ТВ». Позволят нам такие бюджеты? —
спрашивает Вадим, — что-то типа «Дискавери».
— Бюджеты-то нам позволят, федералы не позволят. Все частоты под
государственным контролем, — мрачно замечаю я.
— Насчёт «Хоррора», — обращается ко мне Вербицкий, смеясь. — А как
вы умудрились прапора без ноги снять в первый раз?
— Да запросто, — пожимаю плечами я. — Одеялом накрыли, ногу
подогнули, а на месте сгиба сделали пятно, типа кровь.
— А как федералы потом его в эфире заставляли прыгать на одной
ноге, — Вербицкий закрывает ладонью рот и практически всхлипывает, — я
чуть не умер, когда на это смотрел.
— Самое смешное было, когда они его с постели стаскивали, — говорит
Вадим, — как он упирался и кричал «позовите мне адвоката».
Мы все дружно хохочем, и тут, как бы невзначай, я говорю Вербицкому:
— А вы знаете, Аркадий Яковлевич, хорошая у вас была мысль, про
убийство аудитории.
— Ну, это метафора, — улыбается он.
— И «Хоррор ТВ» опять же в тему, — продолжаю вслух рассуждать я,
смотря куда-то поверх их голов.
— В смысле? — переспрашивает Вадим.
Я встаю, подхожу к телевизору и, опираясь на него, начинаю
рассуждать:
— Давайте подумаем, что движет аудиторией? Что заставляет её
принимать нужное нам решение?— В основном телевизор, — Вадим, будто отличник, отвечает первым и
косит глазом в сторону Вербицкого.
— Это средство передачи информации. А я говорю о самом
информационном посыле. Какое чувство быстрее всего вовлекает аудиторию в
процесс? Что делает из телезрителя участника?
— Любопытство? — предполагает Вербицкий.
— Слабо, что ещё?
— Сопереживание? — включается Вадим.
— Так, ещё? — похоже, игра увлекла их обоих. Вербицкий задумывается,
постукивая пальцами по столу, и выдаёт: — Любовь?
— Сильнее.
— Ненависть, — почти кричит Вадим.
— Тепло, но не то.
С минуту мы сидим молча, затем Вербицкий, видимо вспомнив, с чего
начинался мой спич, встаёт и тихо говорит:
— Ужас. Вот что на них сильнее всего влияет. Я правильно тебя понял,
Антон?
— Именно. Ужас. А если быть более точным, то страх. Мы уже
достаточно поиграли со страхами аудитории. Страх надвигающейся диктатуры,
страх отдавать детей в армию, страх потерять свои сбережения. Мы не
использовали самого главного. Страха…
— …смерти… Антон, это опасная материя, ты хорошо понимаешь, с чем мы
будем играть и что нам нужно для этого?
— Нам нужно событие — безупречное с эстетической точки зрения и
безотказное по силе своего воздействия на людей, Аркадий Яковлевич.
— А в чём эстетика-то, Антон?
— Эстетика смерти и опасности, которая рядом с тобой, здесь и
сейчас. Например, видео падающих башен 11 сентября останется самым
сильным визуальным рядом ближайших ста лет. Если, конечно, какие-нибудь
хитроумные медийщики не уговорят властные структуры обрушить более
высокое здание в качестве старта предвыборной или другой агитационной
кампании. Вообще, парням, которые это придумали, или Бен Ладену, перед
арестом и заключением, нужно дать по «Оскару».
— За что именно? — интересуется Вадим.
— За спецэффекты и за введение в информационное поле новой
картинки-ассоциатора. Изображение Микки Мауса ассоциируется с
мультфильмами, «Биг Мака» — с едой, а изображение «Близнецов» теперь
ассоциируется со смертью. Я думаю, что в компьютерных играх скоро смерть
будет изображаться пиктограммой с башнями. Вот это эстетика.
— Да уж, — отвернувшись, роняет Вербицкий.
— Во время «9/11» был пик посещаемости в Интернет, — мечтательно
улыбается Вадим.
— Вот именно, — сухо говорю я, — нам нужен Теракт.
В кабинете повисла тишина. Слышно было, как за стенкой секретарша
цокала каблуками и кипел электрический чайник.
— Теракт? — Вадим расслабляет узел галстука и смотрит на Вербицкого.
— Антон, это уже слишком. Это чистый криминал. Мы же работники СМИ,
а не подрывники. Я на это никогда не дам санкцию.
— На что? — переспрашиваю я, — на подрывников?
— На терроризм.
— Аркадий Яковлевич, неужели вы называете террористами пару
пиротехников, работающих на «Мосфильме»?
— Антон, давай без твоего вечного эзопова языка, ладно? — Вербицкий
раздражается. — Кого как не назови, а терроризм он и есть терроризм. Во
всём мире. И после исполнения твоей задумки нам наши, а не эзоповы языки
оторвут и в задницы засунут. В наши, опять же.
— Да, Антон, я думаю, что это уже через край. Я согласен с Аркадием
Яковлевичем. Они нас просто раздавят за это.
— Постойте, постойте, — тут уже я начинаю раздражаться, — за что, за
«это»? Вы меня, может быть, дослушаете?
— Как скажешь, ты сегодня герой, — отвечает Вербицкий.— Спасибо. Теперь постараюсь объяснить пришедшую мне в голову идею.
Как правильно заметил Вадим, всё начинается с телевизора. Правильно,
Вадик?
— Ага, — кивает он головой.
— Вот и чудно. А теперь, Вадим, представь, что телевизор сейчас
показывает, как я захожу соседнюю комнату и убиваю секретаршу Аркадия
Яковлевича.
— Э… — вставляет Вербицкий.
— Секундочку, — останавливаю я его и открываю дверь кабинета, —
Вадим, ты пока представляй, что телевизор работает.
Я выхожу в приёмную и закрываю за собой дверь.
— Оленька, — обращаюсь я к секретарше, — крикните, пожалуйста.
— Ой. А зачем, Антон Геннадьевич? — спрашивает она испуганно.
— Ну, крикнете, крикнете. Будто вас режут, а то они не верят, что вы
тут живая.
— Так вы вроде бы не заказывали ничего? Ни чая, ни кофе? — вопрошает
она.
— Дело не в этом. Кричи, я тебе говорю.
— Ииииии! — тоненько визжит она.
— Сильнее кричи, — я подхожу к ней и кладу руку на горло.
— Ааааааааааа! — заливается она испуганно.
— Спасибо, Оленька.
Я иду обратно в кабинет, оставляя её в полной растерянности.
— Ну, что, Вадим? Представил, что телевизор показал тебе убийство
Ольги?
— Допустим.
— Крики слышал?
— Ага. И чего? — Вадим смотрит на меня как на сумасшедшего.
— А вы, Аркадий Яковлевич, слышали?
— Да. Только я не понимаю пока идеи.
— У меня к вам вопрос. Вы слышали крики и видели, как Антон
Дроздиков убивает Ольгу. Убийство было?
— По-видимому, да, — уклончиво отвечает Вербицкий.
— А ты как считаешь, Вадим?
— Было, судя по всему.
В этот момент заходит Ольга:
— Я извиняюсь, у вас все нормально?
— Да… — рассеянно отвечает Вербицкий, — все хорошо, спасибо.
Ольга выходит.
— Как видите, Ольга жива, — говорю я, — но отменяет ли это
показанное мною на экране?
— Я, кажется, опять начинаю понимать, — Вербицкий откидывается в
кресле, — убийство было, но…
— …но вроде как все живы, — весело восклицает Вадим.
— Из чего мы делаем вывод, что убийство произошло только в
телевизоре, — заключаю я, — а теперь представьте себе, что к миллионной
аудитории Ольга в кабинет не зайдёт, убеждая всех, что жива. Улавливаете,
о чём речь?
— О кино, — Вадим оживляется, — как с Аристархом, только теперь про
теракт, да?
— Речь идёт об инсценировке. Одного быстрого момента. Представьте
себе, что где-то в Москве гремит взрыв. Приезжают «скорые помощи»,
«менты», увозят погибших. Все это снимает на видео случайно оказавшаяся
рядом группа каких-то телевизионщиков. Или просто любителей. К месту
происшествия немедленно стягиваются журналисты и камеры. Врачи уже
уехали, забрав всех пострадавших. Подтянувшиеся спецподразделения
блокируют район и мешают снимать. Первая плёнка попадает на все каналы.
— Пиздец, я прошу прощения, — тихо говорит Вербицкий.
— А на следующий день… — начинает Вадим.
— А на следующий день никого из пострадавших найти в больницах не
могут. А официальные СМИ предполагают, что теракт какой-то странный.Возможно, его и не было. Что думает аудитория, видевшая накануне вечером
взрыв, а утром наблюдающая попытку «замылить» его?
— Она думает… что она думает? — Вадим пытается сформулировать мысль
и застывает в нелепой позе с раскинутыми в эмоциональном порыве
пальцами, — она думает, что «власти скрывают».
— Молодец, Вадик. Садись, пять. Какие будут предложения?
Вербицкий сидит, закрыв голову руками. Вадим смотрит в пол. Кажется
даже, что с плаката Леннон с Хайдером смотрят на меня с удивлённым
почтением. Один только Чубайс продолжает щуриться на солнце с улыбкой.
— Я предлагаю все детально обдумать и прописать сценарий по
секундам, — первым оживает Вербицкий.
— А где мы возьмём технику и исполнителей? — спрашивает Вадим с
такой интонацией, что читается его неохота отвечать за подготовку
инсценировки.
— Массовка не проблема, возьмём маргиналов Генки. А технику… Вадим,
неужели ты не найдёшь несколько машин «скорой помощи»?
— Я…
— Да! Я думаю, Вадим, это не сложно, — поддерживает меня Вербицкий.
— Я думаю, что, постаравшись, можно найти, — потупив голову,
отвечает Вадим.
— Ну как, Аркадий Яковлевич? Работаем? — спрашиваю я.
— Мне нужен детальный сценарий постановки, «тёмник» по СМИ и
инструкция по последующим нашим действиям. Это очень большой проект. Мне
требуется согласование, — Вербицкий говорит, повернув голову к окну, —
мне требуется согласование.
— Главное, забить их на пресс-конференции, если они её отважатся
провести, — замечает Вадим, — Антон, они пойдут на пресс-конференцию?
— У них не будет шанса не пойти. Речь идёт о терроризме.
— Антон, сколько времени у тебя уйдёт на подготовку материалов для
меня?
— Сутки, Аркадий Яковлевич. Одни сутки.
— Отлично. Я прошу тебя об одном — детальный сценарий. Как ты
понимаешь, мы идём на огромный риск.
— Вы мне в прошлый раз про Зайцева так же говорили. Я повторюсь, мы
ничем не рискуем. Выруливать ситуацию будут они, а не мы. Помните мой
ответ про то, что это их армия, а не наша?
— Да, помню, — усмехается Вербицкий.
— Так и в этом случае. Это они будут успокаивать своё население.
Наша задача минимальная — нанять двух пиротехников.
— Да… — вздыхает Вербицкий, — в общем, жду бумаг. Закончим на этом.
Вадим выходит первым, я вторым, и тут Вербицкий окликает меня:
— Антон, одну секунду.
— Да?
— Я хотел тебе сказать… закрой дверь… я хотел тебе сказать, что ты
сильно изменился с того момента, как пришёл ко мне простым медийщиком, —
Вербицкий говорит это с удивительно серьёзным лицом. Видимо, моя
сегодняшняя реприза произвела на него шоковое впечатление.
— Вы сильно заблуждаетесь, если считаете меня обыкновенным
медийщиком, Аркадий Яковлевич…
Я выхожу из кабинета и иду к лифту, у которого вижу ожидающего меня
Вадима. Кажется, что вниз мы едем целую вечность. Лифт останавливается на
каждом этаже и принимает новых пассажиров. Вадим смотрит на меня,
терзаемый каким-то вопросом, но молчит. Только на улице он, наконец,
решается:
— Антон, ты не боишься того, что этот проект будет последним для
нас?
— Нет, а ты? — я закуриваю, — боишься?
— Боюсь, — честно отвечает он, — не так сильно, как испугался бы год
назад, но боюсь.
— Не бойся, — усмехаюсь я, — в крайнем случае, тайгу посмотрим.
Говорят, там места красивые. Ты был в тайге?— Не-а, — Вадим сплёвывает через плечо.
— На самом деле всё получится, — я доверительно касаюсь руки
Вадима, — честное слово.
— Ты знаешь, а я тебе верю, — кивает головой он, — наверное, ты
гений.
— Ладно тебе, — смеюсь я, — хотя, может, ты и прав.
— Эй, коллеги, — мы оборачиваемся и видим, что из припаркованной
«Тойоты» высунулся Генка Орлов, который машет нам рукой.
— Чего? — откликаюсь я.
— Я вообще-то вас жду, — говорит Генка, — у водителя жену с
аппендицитом увезли в больницу, он домой поехал, а я вас развезу. Заодно
есть чего показать.
— Хорошо, — киваю я, — меня домой.
— А меня в офис, — откликается Вадик.
Когда мы выезжаем на Олимпийский проспект, я замечаю едущий нам
навстречу свадебный кортеж:
— О, свадьба. Очень хорошо, когда встречаешь свадьбу.
— Почему? — интересуется Вадим.
— К удаче.
— Люди женятся, ебутся, а тут не во что обуться, — хохмит Генка.
— Скоро обуешься, — хлопаю я по спинке водительского сиденья, — мы
новый проект начинаем.
— Ого! Какой же?
— Завтра на собрании расскажу.
— Кстати о проектах. Сегодня на «Эхо» письмо пришло из
Газпроммедиа, — Генка плюёт в окно, — по поводу «лживой информации,
распространяемой радио „Эхо Москвы“ в отношении активов, меняющих
собственников».
— Это по поводу чего? — кривится Вадим.
— Это по поводу того, что вчера на «Эхо» была программа о том, что
госструктуры отнимают все оставшиеся мало-мальски интересные активы
Березовского — будь то сырьё, СМИ или просто компании, в которых у него
есть участие. Заставляют продавать за копейки и проч. И это после того,
что он продал государственным компаниям почти все. Мы вчера в Интернете,
везде, где только можно, распространили плакат, — Генка протягивает назад
файл. В нём картинка, изображающая Бориса Березовского в образе Алёнушки,
скорбно сидящей на берегу пруда с распущенными волосами и грустящей по
потерянному братцу. За спиной Алёнушки ветки деревьев и стихи. Я читаю
вслух:
Над рекой стояли ивы.
Низко головы склоня.
Я продал свои активы,
Отъебитесь от меня!
Мы хохочем.
— Сильная вещь, — восклицает Вадим.
— Да уж, — я кидаю файл на переднее сиденье. — а чего ответил
Комитет Третьего Срока?
— Они, похоже, всерьёз озаботились пиаром возвращения активов
государству, — Генка передаёт мне ещё один файл, — это сегодня с утра в
блогах и на некоторых новостниках, в качестве стёба.
Плакат был разделён косой чертой по диагонали. Две части объединила
надпись — «Роман Абрамович продаёт „Сибнефть“ Родине по справедливой
цене». В правой части плаката, на фоне Вестминстера, стоял Роман
Абрамович, одетый в форму футбольного клуба «Челси». Он махал правой
рукой и застенчиво улыбался. Над его головой лепились друг к другу
латинские буквы, исполненные готическим шрифтом:
«Motherland. You have never been in love!»В левой его части на фоне Кремля был изображён Владимир Путин в
красном адидасовском костюме с гербом СССР, поднявший над головой
сцепленные в замок руки, на манер приветствия победившего олимпийца. Над
головой Путина было написано:
«Родина. Когда любишь — не считаешь!»
— Это пять, — сказал Вадим и закашлялся, — тока «Ю хэв невер бин ин
лове» не так переводится. Это значит «Вы никогда не влюблялись».
Неправильный перевод.
— Это перевод… кого надо перевод. Правильный, не то слово, — ответил
я, — Ген, а кто у них креативит все это?
— Не знаю, по ходу, какие то молодые перцы из «Лайв-Джорнал». А
английская фраза на плакате из какой-то песни… чего-то знакомое название…
— Это Моррисси, я только забыл, как она называется, такое длинное
название…
— Чего-то там, «Лайт зет невер…» — предполагает Вадим.
— Не, не она. Ладно, проехали. Ген, а нам бы таких креативных где
взять?
— Так, может, это кто из наших и есть, я же не в курсе.
— То есть как? — я подаюсь вперёд и смотрю на Гену.
— То есть так. Они же за бабки работают. Их попросили в фотошопе
такую изобразить и объявили гонорар, вот они и работают. Сегодня нам,
завтра им.
— Ужас. Никаких моральных устоев и убеждений. Только бабла срубить.
Как-то бездуховно все. — Я скорбно качаю головой, отворачиваюсь к окну и
вижу, что мы проехали мой поворот. — Эй, Ген, тормози. Проехали поворот
мой.
— Давай я развернусь? — предлагает он.
— Да ладно, не надо. Просто тормозни, я дойду.
Я вылезаю из машины, собираюсь захлопнуть дверь, затем вспоминаю
название песни, сую голову в машину и говорю:
— Я вспомнил, как она называется. «First of the gang to die». Ладно,
до завтра.
— Во как, — делает глупое лицо Генка.
Дома я сразу же сажусь писать. Все идеи «тёмника» крутятся вокруг
одной — власть пытается замолчать теракт. Но этого мало. Прибавил про
коррупцию в органах. Затем провёл логичную стрелку к «власть готова на
все». Где-то полтора часа уходят у меня на то, чтобы выдавить из себя две
страницы довольно примитивного текста:
МЕТРО — 2007
Главная тема: Совершён очередной теракт в Московском метро
Событие: Сегодня вечером/утром около… часов (время уточнить по факту
события ) около выхода из метро «…» (станцию метро уточнить по факту )
приведено в действие несколько (нужна ли конкретика, например, три? )
взрывных устройств. По разным данным, пострадали от теракта около ста
пятидесяти (двухсот? согласовать цифру на общем собрании ) человек. По
меньшей мере, сорок человек убиты (тоже на собрании ). Среди них —
женщины и дети. Сотрудники правоохранительных органов, ФСБ и МЧС России
прибыли на место теракта с огромным опозданием. Кареты «скорой помощи»
продолжают развозить людей с ранениями различной степени тяжести в
московские больницы.
По факту теракта возбуждено уголовное дело по статье…
Справка: Московское метро неоднократно становилось объектом
террористических атак. (Хроника терактов в Московском метрополитене, с
точным количеством пострадавших и убитых. Особый акцент на погибших
детях)
Рекомендации к освещению: Тема представляет стратегическую важность
Очевидно, что до конца месяца тема теракта станет главной в
отечественных и зарубежных СМИ, в первую очередь на телеканалах, введущих печатных изданиях и Интернете. В связи с этим до всех
дружественных СМИ целесообразно дважды в день доводить устные инструкции
по дальнейшему освещению теракта.
Цели медийного реагирования:
С одной стороны,
— использование события для доказательства того, что за всё время
нахождения у власти режим Путина так и не смог обеспечить гражданам
России безопасность.
— максимальное привязывание события к фактам коррупции в органах
правопорядка, МЧС и проч.
— актуализация в общественном сознании проблемы свободы слова и
гонений на независимые медиа. Использование события, как подтверждения
«политики замалчивания», царящих в государственных СМИ.
С другой стороны,
— постановка вопроса о том, что теракт был реализован самим Кремлём,
для подготовки общественного сознания к необходимости ужесточения
внутренней политики и реализации проекта «третьего срока»
— нагнетание напряжённости в обществе. Создание истерии вокруг факта
того, что нынешний президент готов остаться у власти на третий срок даже
ценой жизни собственных граждан
— выведение в информационное пространство требований представителей
общественности придать расследованию теракта подробное публичное
освещение и допустить до освещения независимые СМИ.
К концу месяца должна стать очевидной агония существующего режима,
готового на всё, ради следующих четырёх лет в обстановке удушения
гражданских свобод, убийства собственных граждан, тотальной коррупции и
воровства. Назревает необходимость в объединении всех граждан для
последнего боя с агонизирующим Зверем и восстановления демократии в
России.
То ли дело в том, что я постоянно отвлекаюсь на телефонные звонки,
то ли в том, что у меня просто не тот настрой. В итоге я бросаю
написанное, иду на кухню и наливаю себе кофе. Сделав первый глоток, я
закуриваю и беру с подоконника журнал Playboy. Я пролистываю страницу за
страницей, пялюсь на голых телочек, потом читаю страницу анекдотов, потом
снова листаю, пока не натыкаюсь на рекламу виски Dewars. Вот! Точно! Надо
выпить.
Я открываю бар и не нахожу там ничего, кроме недопитой бутылки
водки. Водку пить не хочется. Я достаю бутылку и выбрасываю её в помойку.
Пустой бар напоминает мне картонную коробку, в которой в детстве я держал
хомяков. Интересно почему? Может быть, из-за какой-то кучки в углу,
напоминающей помёт хомяка. Кстати, что за куча? Я засовываю в бар руку,
нащупываю рукой целлофановый свёрток и вытаскиваю его. Безусловно.
Сомнений быть не может. На моей ладони лежит «трава», завёрнутая в
полиэтилен сигаретной пачки. Да, да. Вспоминается поговорка — «подальше
положишь, поближе возьмёшь». Или вот ещё — «дорого яичко к…». Нет, это
уже богохульство какое-то. С мыслями про пословицы я вытаскиваю зубами
фильтр из сигареты, смешиваю табак с небольшой порцией «травы» и
методично забиваю косяк. Потом возвращаюсь в комнату, кладу остатки травы
на стол, ложусь на диван и «взрываю».
С первой же затяжкой голова как-то легчает. Я делаю вторую. Потом
сразу ещё одну. Я давно заметил за собой такую странность. Когда долго не
куришь «дурь», то первый же косяк после перерыва как бы вытесняет мозг.
Не то, что я становлюсь тупым, наоборот. Думается как-то легче и
приятней. Говорят, что курение анаши способствует мыслителям и творческим
людям. Типа мозги становятся креативней. А я так думаю, что это дым
попадает в голову и начинает рождать всякие образы. Ну, да, правильно. Он
вытесняет мозги. Я делаю ещё две затяжки.
Стоп. Если дым из косяка перетекает в голову, вытесняя мозги, тогда
мозги куда деваются в этот момент? Плавно перетекают в косяк? Хуйня
какая-то. Это что же, получаются сообщающиеся сосуды, что ли? Так, а еслиполучится какая-нибудь накладка и я, к примеру, уроню косяк? В этот
момент я докуриваю и тушу остатки косяка в пепельнице. Всё-таки, что же
будет, если косяк упадёт и мозги растекутся по полу? У меня в голове на
всю жизнь останется дым, а мозги на полу? Или… Ой, бля… Говорят же —
«растает, как дым». Это чего же получается? Я останусь вообще с пустой
головой? И без мозгов и без дыма, так? Интересно, я первый об этом
подумал? По ходу да, от других-то я такой логичной темы не слышал. Что же
получается? Выходит, что все «плановые» находятся в опасности? Беззащитны
перед падением косяка? Уронил косяк — и пиздец? Повезло, если поднял
быстро, а если нет, то мозги вытекли. Кстати, вот почему говорят —
«быстро поднятая сигарета не считается упавшей». Раньше-то я думал, что
это какая-то тупая поговорка, а теперь понимаю, что совсем не тупая! Ой,
совсем не тупая…
Я сажусь. Закрываю лицо руками и пытаюсь справиться со стрёмом,
который меня охватил. Мне почему-то кажется, что я узнал страшную тайну и
сейчас придёт кто-то, кто меня за это накажет. Придёт, например,
замаскированный под мента. Так, а если он под мента замаскируется, он
меня ещё и за анашу на столе прихватит? Надо перепрятать. Куда
перепрятать? Кухня? Нет! Ванна? Нет! Да! Я двигаю в ванну, прячу остатки
травы за трубу, включаю воду, смотрю на себя в зеркало. Бля, глаза-то
какие красные, а? Я включаю холодную воду, засовываю голову под кран,
провожу так много минут, потом замерзаю.
Выключив воду, я вытираюсь полотенцем и иду на кухню. Вижу на полу
сигарету и вспоминаю про мою недавнюю тему с упавшим косяком. Вот меня
накрыло, а? Косяк уронил, мозги вытекли, придурок. Все в опасности. Вот
урод! Я сажусь на стул, закуриваю сигарету и усмехаюсь. В опасности. Вот
я на измену-то подсел…
Страх! В опасности! Да! Я пулей лечу в комнату, сажусь за компьютер
и в течение пятнадцати минут дописываю тёмник:
СПОСОБЫ МЕДИЙНОГО РЕАГИРОВАНИЯ:
ОСНОВНОЙ УПОР — НАГНЕТАНИЕ КОЛЛЕКТИВНОЙ ПАНИКИ, СТРАХА И УГРОЗЫ НОВЫХ
ТЕРАКТОВ. БЕЗЗАЩИТНАЯ РОССИЯ
— Показ хроники всех терактов в России за последние восемь лет, с
перебивкой прошлых выступлений Президента и официальных лиц, обещавших
поиск преступников и дававших гарантии безопасности граждан в будущем.
Основной вывод: Несмотря на огромное количество терактов в прошлом,
официальные власти так и не научились своевременно предотвращать теракты
и оперативно ликвидировать их последствия. Каждый из нас — беззащитен!
— Публицистические материалы о коррупции в высших сферах органов ФСБ
и милиции.
Основной вывод: Будённовск, дома в Москве, Норд-Ост, Беслан — каким
образом террористы проносят взрывчатку в наши дома, театры, школы и
больницы? Они подкупают тех, кто должен был им противостоять.
— Каких-либо внятных комментариев, включая хронику событий,
антитеррористические действия официальных структур и количество
пострадавших в государственных СМИ до сих пор не появлялось. Тогда как
Интернет-блоги, форумы и независимые сетевые СМИ публикуют свидетельства
очевидцев, видевших трупы и ужасные взрывы. В открытом доступе появляются
фото и видео с места теракта (даются ссылки на зарубежные телеканалы).
Основной вывод: Власть пытается замолчать факт теракта.
— Публицистические и аналитические материалы, доказывающие
организацию теракта непосредственно «путинским режимом». Моделирование
ситуации с отменой выборов и третьим сроком, ввиду повышения
террористической угрозы. Последующее за третьим сроком возрождение
Сталинского тоталитаризма.
Я проверяю грамматику и кидаю «тёмник» по почте, на один из левых
ящиков Вадима. Следом шлю ему CMC — «проверь почту на yahoo». А трава-то,
в самом деле, ничего — «тёмник» получился хорошим. Полазив по Интернету с
полчаса, я решаю всё-таки докурить остатки. Хотя в целлофане осталосьдовольно много шмали, я решаю забить её всю в один косяк. Вспоминается
плакат с Абрамовичем. Воистину, когда любишь, не считаешь.
Забив, я опять падаю на диван. Прокручиваю в голове тёмник и
мысленно возвращаюсь собственно к самому теракту. Всё-таки гениальная
идея декораций. Откуда она взялась там, в кабинете Вербицкого? Он
говорил, потом смотрели телевизор, потом… Телевизор!
Я вспоминаю, что эффект декораций был в моём последнем телевизионном
сне о театре. Точно! Я затягиваюсь и думаю о своих снах. Говорящий
телевизор появляется как раз в те моменты, когда я стою на пороге
каких-то важных проектов. Такое впечатление, что он ведёт меня к ним. То
есть не так. Не к ним. Он вводит меня в медиа. Шаг за шагом он открывает
мне новые приёмы и фокусы манипуляции. Это мой проводник в медиа. Да.
Иначе это не объяснить. Ведь не сошёл же я с ума, правда? Иногда мне
кажется, что это самая настоящая реальность. Да что там — картинки,
которые показывает мне телевизор во сне реальней самой реальности. Они —
изнанка декораций, которые люди называют реальностью.
Интересно, я один вижу такие сны? Или я просто один из тех? Из каких
«тех»? Вообще, хорошо бы, чтобы я был один, видящий такие сновидения. Ещё
лучше, если бы я смог научиться видеть их в любую ночь, когда захочу.
Например, не клеится момент — раз, включил во сне телик и все понял. Как
информационный повод склепать, как медиа вокруг него построить. Спросил —
и сразу всё узнал! Хорошо, правда? Вопрос в том, кто мне все это
показывает? «Узнал» у кого? Я снова затягиваюсь. Интересно, косяк
какой-то долгий получается.
Я выпускаю струю вверх. Столб дыма, ударившись о потолок, осыпается
вниз, приобретая форму не то горной гряды, не то водопада. Странно, но
одновременно он похож и на то и на другое. Может быть, это оттого, что
дым конопляный? Вот так и я — выстраиваю конструкции, которые одним
кажутся водопадом, другим горами, являясь на самом деле просто дымом.
Этот дым проникает в мозги аудитории и медленно разъедает их. Люди
смотрят на мои конструкции, а я просто курю косяк.
Я начинаю посмеиваться. Сначала негромко, потом чуть сильнее, потом
ещё сильнее, пока наконец мой смех не переходит в лошадиное ржание. Люди
смотрят на мои конструкции, а я просто курю косяк. Смешно, да? Я гогочу
так, что мне кажется, будто я сам себя слышу со стороны.
Я делаю глубокую затяжку, задерживаю дым в лёгких и снова выпускаю
его. Виски приятно ломит. Всё-таки голландская гидропоника не сравнится
ни с одной другой травой. Все эти «афганки» и «чуйки» — полное говно по
сравнению с ней.
Мне снова вспоминаются «сообщающиеся сосуды», меняющие местами мозги
и дым. Если все переводить в профессиональное русло, то получается, что
дым, выпущенный мною, замещает в головах аудитории их собственные мозги,
так? Он им передаётся через телевизоры. Они смотрят телевизоры и видят
сны, вызванные моими глюками с косяка. Во! Даже не так. Никакого
телевизора нет, это просто тлеющий уголёк моего косяка, который кажется
им экраном телевизора! В этот момент мой косяк тухнет.
Я смотрю в потолок и думаю о том, что если телевизоры, которые
смотрят люди, являются тлеющими косяками, которые курят медийщики, то что
такое мой телевизор? АААААААААААААААААААААААА????!!!!
И тут меня осеняет. Мой телевизор во сне — это тоже косяк. И тогда
все встаёт на свои места. И ничего никуда не пропадает! Получаются в
натуре сообщающиеся сосуды! Мой мозг вытесняется дымом косяка, который
курит кто-то Главный. Затем мой мозг переходит в дым моего же косяка,
который вытесняет людям их собственные мозги. Их мозги, в свою очередь,
становятся сырьём, который тот Главный забивает в свой косяк. И я и люди
смотрят на тлеющие косяки, думая, что это телевизоры, и торчат! Вот
почему говорят — «информационная зависимость». Мы реально медийные
торчки!
А сама Медиа — это то, что появляется, когда Верховный Политтехнолог
курит косяк. Его видения передаются медийщикам, и те создают ядовитое
информационное поле, в котором, как Лев в «Волшебнике Изумрудногогорода», засыпает аудитория. Засыпает и не может из него выбраться.
Потому что Верховный Политтехнолог курит постоянно, торкая нас. А мы, в
свою очередь, продолжаем возделывать поле. Во бля, я загнался-то…
Хотя почему загнался? Скорее всего, я просто придумал основной закон
Медиа: Закон сообщающихся сознаний…
Я просыпаюсь под звук работающего телевизора. На экране Кутузовский
проспект, по которому в обе стороны сплошным потоком едут автомобили. По
разделительной полосе идёт коротко стриженный, худощавый молодой человек,
в безукоризненном приталенном костюме. Не то итальянский модельер, не то
телеведущий. Когда он подходит ближе, я понимаю, что это Леонид Парфёнов.
— Сто двадцать одна, сто двадцать две, сто двадцать три, — считает
он вслух, — это все за двадцать минут. Вы знаете, что является индексом
благосостояния страны? Это общая стоимость машин, проходящих за двадцать
минут по главной столичной трассе. Причём в расчёт принимаются только
машины стоимостью от ста пятидесяти тысяч долларов. В нашем случае
получилось что-то около восемнадцати с половиной миллионов долларов.
Индекс — «18,5». И это не Тверская, — улыбается он, — это всего лишь
дачная трасса. Этот же индекс может являться… — Машины внезапно замирают,
Парфёнов, как Нео, отрывается от земли, зависает в воздухе и чертыхается.
От его левого ботинка к земле тянется серая нитка жвачки. Он трясёт ногой
и некоторыми усилиями стряхивает её. После чего взмывает вверх и замирает
на нужной высоте: — Этот же индекс может являться индексом толерантности
граждан к правительству. В народе говорят — курица не птица, Жуковка не
заграница. Пока ещё.
— Интересно, как эти индексы между собой соотносятся, — спрашиваю
я, — а, главное, как объяснить такое соотношение аудитории со средней
зарплатой пятьсот долларов США?
— Для этого, Антон, нужна правильная идеология, — я уже не удивляюсь
тому, что с телеэкрана ко мне обращаются по имени, — а ещё для этого
нужны мы.
— Скажите, а вы курите? То есть… извините… а вы и есть Верховный
Политтехнолог?
— Понимаете, я избегаю этих заумных словечек вроде модераторы,
политтехнологи, медийщики. Я называю нас просто — сантехники. Знаете,
когда у вас дома трубу прорывает и говно начинает хлестать, вы звоните в
ЖЭК и вызываете сантехника. Сантехник приходит и чинит трубу. Так и
здесь. Когда говно начинает хлестать из всех щелей, зовут нас. Только
есть у нас одно отличие от настоящих сантехников. Если он трубу реально
чинит, то мы просто заставляем всех поверить, что говно перестало течь.
— Послушайте, а на самом деле хотя бы кто-то чинит трубы эти самые?
Он задумался…
— Вы знаете… Я видел тех, кто трубы ломает, тех, кто перед этим льёт
туда говно, тоже видел, некоторых даже лично знаю. Иногда вижу тех, на
кого льётся это говно. Ну, этих вы и сами знаете. — Он обвёл рукой
машины, стоящие рядом. — А вот тех, кто трубы чинит, мне видеть не
доводилось. Пожалуй, я и не слышал никогда про таких…
— Это что же получается? Оно само собой, что ли, чинится? Или говно
иссякает?
— Трудно сказать, — он почесал подбородок, — само собой ничего у нас
не чинится, как показывает российская практика. Может быть, мы постепенно
привыкаем к говну, а может быть, имеет место банальный закон сообщающихся
сосудов. Оно просто перетекает дальше. Я не слишком путано излагаю?
— Нет, нет, что вы, — при упоминании сообщающихся сосудов меня будто
током дёрнуло, — вам бы учебники по политтехнологиям писать.
— Спасибо, — засмеялся он.
— Постойте. Но тогда получается, что эти ваши сосуды, сообщающиеся,
слишком локальны, что с точки зрения усиливающегося глобализма
маловероятно. Допустим, что наше говно идёт в Белоруссию, Армению,
Киргизию и прочие мини-сосуды, в рамках СНГ, но дальше-то куда ему
деваться? Ну, частично в Европу, согласен. Частично на Ближний Восток. НоШтаты-то получаются изолированы. Так же не может быть? Это уже не сосуды,
а каскадный фонтан многоуровневый, да?
— С вами приятно беседовать, Антон, настолько вы метафоричны. Если
продолжать ступать по столь высоко поднятой вами шпаге человеческой
мысли, то мы придём не к фонтану, а, скорее, к двум огромным ваннам.
Одна, в географическом плане, будет состоять из России, Китая и Европы, а
другая из США, Ближнего Востока и Южной Америки с Австралией. И мировой
круговорот говна (следуя принятой нами системе формулировок, назовём его
так) плавно перетекает из одной ванны в другую. Когда в одной из ванн
ничего не остаётся, в другой, наоборот, что называется, льёт через край.
В ванне с большим объёмом говна в данный момент происходят большие
события, тогда как в ванне, откуда говно перетекло, вообще ничего не
происходит. Но события тем не менее абсолютно зеркальны, что лишний раз
доказывает сообщаемость ванн. Это легко можно увидеть, если посмотреть на
события мировой истории последних лет под определённым углом. Например,
если в одной ванне утонет подводная лодка, то в другой под воду
непременно уйдёт целый город. Если в одном случае рухнут «хрущёвки», то в
другом разрушатся всемирно известные небоскрёбы. Сосуды сообщаются.
Причём точки сообщения этих сосудов находятся где-то на уровне Палестины
и, как это ни парадоксально…
— Чечни…
— Антон, вы меня поражаете. Вам уже кто-то излагал эту тему?
— В общих чертах. Но не так, чтобы очень. Мне всё-таки не даёт спать
главный вопрос.
— Какой же?
— А нельзя ли в тот момент, когда говно из твоей ванны утечёт,
поставить в месте сообщения заслонку? Чтобы все говно осталось в чужой
ванне? Такой чисто сантехнический приёмчик?
— И заслонки имеются, только не слишком эффективны. Не справляются с
потоком и все равно пропускают. Вспомните историю Израиля или вот хотя бы
Грузию с Украиной.
— Так усиливать надо. Одна заслонка не выдержит, значит, надо ещё
одну сзади неё поставить.
— Ну, не вы первый, не вы последний. Попробуйте, поставьте. Вы
знаете, что бывает, когда трубу неправильно эксплуатируют?
— Ну… прорывает?
— Ага. Ванна — она же не из вечного материала сделана. Как при
засорённых трубах. Сначала намечаются точки вспухания, потом протекать
начнёт, там, глядишь, и струя забила…
— Так и хорошо! Отлично! Все говно и вытечет, и никакие заслонки
разом нужны не будут!
— В этом и весь смысл, Антон. В этом и весь смысл. Ванны могут
существовать только наполненные говном. Так предписано Создателем.
Вероятно, когда-то жидкость, перетекающая из одной ванны в другую, имела
другую консистенцию, но по прошествии столетий она превратилась в говно.
Точнее, обитатели ванн превратили её в говно. А жить вне этой субстанции
вы не можете. А вы говорите, «вытечет»…
— Странно. Опять несоответствие. У вас получается, что миром движет
говно. А в нашем понимании миром движет нефть.
— Ну, разница и невелика. Что нефть, что говно — продукты, так
сказать, переработки. Притом нефть — всего лишь то, что вы называете
нефтью. И в этом для вас нет противоречий…
— Между тем разница между ними колоссальна, вы не согласны?
— Я склонен полагать, что это тождественные определения. Вы
посмотрите на, так сказать, точки вспухания. Они как раз таки
соответствуют центрам нефтедобычи. И политтехнологии особо развиты, как
раз в местах, где из земли бьёт нефть. Политтехнологи туда стаями
слетаются. Понимаете, о чём я?
— Как мухи на говно…
— Вот, вот. А вы говорите, несоответствие. Фольклор, он просто так
не рождается, Антон. Только ни нефть, ни говно идеологией быть не могут.Идеологией может быть только слово… А настоящие слова могут говорить
только настоящие герои. Желательно мёртвые.
— Да… А что же дальше?
— Дальше? Знаете, у ванны слив ещё имеется?
— Ну да, его обычно пробкой закрывают.
— Именно. Вот вам и ответ на вопрос про «дальше». Придёт Создатель и
разом вытянет пробки в обеих ваннах. И начнётся новая история. В
практическом плане, я полагаю, наступит то, что люди именуют концом
света. Но только это ещё нужно заслужить, чтобы он пришёл, а то так и
будете в говне плавать…
— Странно, а люди, они что, не понимают, что они уже давно плавают в
говне?
— Для того, чтобы люди не понимали, где они плавают на самом деле,
есть сантехники, о которых мы говорили вначале. Наш разговор пришёл туда,
откуда начинался, Антон…
— И всё-таки они сообщаются…
— Вы прямо как Галилео Галилей. Сначала признали, потом отреклись,
потом снова признали. Почему люди такие непостоянные?
— А нельзя ли точно узнать, когда вытянут пробки? И что будет потом
с сантехниками?
— Идите спать, Антон… Одно могу сказать — если ванной не пользуются,
то и сантехник не нужен.
— Эй, эй, постойте!
— Что?
— Я хотел спросить… то есть я хотел сказать… в общем… я… я не хочу.
Мне… — я зависаю и потом выпаливаю скороговоркой, — мне не нужен такой
Создатель, которому не нужны сантехники. Я НЕ ХОЧУ СЛУЖИТЬ ТОМУ, КТО
ВЫТЯНЕТ ПРОБКИ, СЛЫШИТЕ? Я не верю, что этим можно что-то решить!
— Служить, Антон, можно только тому богу, в которого веришь… Но для
начала нужно понять, кто он? С вами был Леонид Парфёнов и программа
«Намедни. Год 2007» на ОРТ.
И телевизор погас.
