Тополек мой в красной косынке

10

— В том-то и дело, — ответил Аманжолов. — А сделать надо. Ну, пока по домам, думать всем!
Он сел в «газик», уехал. Наши никто не тронулись с мест. В углу, в темноте, кто-то пробасил, ни к кому не обращаясь:
— Черта с два! Из одной овчины двух шуб не скроишь! Раньше надо было думать! — встал, пригасил окурок и пошел к машине.
Его поддержал другой. У нас, говорит, всегда так: как подопрет под самую завязку, так и айда — выручайте, братцы шоферы!
На него накинулись:
— Это братское дело, а ты, Исмаил, болтаешь, как баба на базаре!
Я не вмешивался в спор. Но вдруг вспомнил, как буксировал машину на перевале, и загорелся, как всегда.
— Да что думать-то! — выскочил я на середину. — Прицепы надо брать к машинам!
Никто не шевельнулся. Иные даже не глянули на меня. Такое мог ляпнуть только безнадежный дурак.
Джантай тихо присвистнул.
— Видали? — Я его по голосу знал.
Стою, озираясь по сторонам, хочу рассказать, какой случай у меня был. Но какой-то здоровенный детина слез с ящика, передал рукавицы соседу и, подойдя ко мне, притянул за шиворот, нос к носу:
— А ну, дыхни!
— Ха-а! — дыхнул я ему в лицо.
— Трезвый! — удивился верзила, отпуская ворот.
— Значит, дурак! — подсказал его дружок, и оба пошли к своим машинам, уехали. Остальные тоже молча поднялись, собираясь уходить. Таким посмешищем я никогда не был! Шапка покраснела на мне от позора.
— Стойте, куда вы! — заметался я между шоферами. — Я ведь серьезно говорю. Прицепы можно брать…
Один из старых шоферов, аксакалов, подошел ко мне расстроенный:
— Когда я начал здесь шоферить, ты еще без штанов ходил, малый. Тянь-Шань не танцплощадка. Жаль мне тебя, не смеши народ…
Люди, посмеиваясь, стали расходиться по машинам. Тогда я крикнул на всю станцию:
— Бабье вы; а не шоферы!
Зря я сделал это, на свою голову.
Все приостановились, потом разом ринулись на меня.
— Ты что! Чужими жизнями поиграть захотел?
— Новатор! Премию зарабатывает! — подхватил Джантай.
Голоса смешались, меня прижали к ящикам. Думал, измолотят кулаками, подхватил с земли доску.
— А ну, расступись! — свистнул кто-то и растолкал всех. Это был Алибек. — Тише! — гаркнул он. — А ты, Ильяс, говори толком! Быстрей говори!
— Да что говорить! — ответил я, переводя дыхание. — Пуговицы все пообрывали. На перевале я тащил машину к дорожному участку. На буксире, с грузом. Вот и все.
Ребята недоверчиво примолкли.
— Ну и вытянул? — с сомнением спросил кто-то.
— Да. Через весь Долон до усадьбы.
— Ничего себе! — подивился чей-то голос.
— Брешет! — возразил второй.
— Брешут собаки. Джантай сам видел. Эй, Джантай, где ты? Скажи! Помнишь, как встретились?
Но Джантай не отзывался. Как сквозь землю провалился. Однако тогда не до него было. Начался спор, некоторые уже встали на мою сторону. Но какой-то маловер разубедил их сразу.
— Что трепаться зря! — мрачно проговорил он. — Кто-то что-то сделал один раз, мало ли случаев бывает. Мы не дети. На нашей трассе вождение прицепов запрещено. И никто этого не разрешит. Попробуй скажи инженеру по безопасности, он тебе такую дулю сунет, что не укусишь. Под суд не пойдет из-за вас… Вот и весь разговор.
— Да брось ты! — вступился было другой. — Что значит — не разрешит! Вот Иван Степанович в тридцатом на полуторке первый открыл перевал. А никто ему не разрешал. Сам пошел. Вот он, живой еще…
— Да, было, — подтвердил Иван Степанович. — Но, — говорит, — сомневаюсь; тут и летом-то никто не ходил с прицепами, а сейчас зима…
Алибек все время молчал, а тут заговорил:
— Довольно спорить. Дело хоть и небывалое, а подумать надо. Только не так, как ты, Ильяс, тяп-ляп, давай прицепы — и пошел. Подготовиться надо, продумать все как следует, посоветоваться, провести испытание. Одними словами ничего не докажешь.
— Докажу! — ответил я. — Пока вы будете думать-гадать, я докажу! Тогда убедитесь!
У каждого человека свой характер! Надо им, конечно, управлять, но не всегда это удается. Я сидел за рулем и не ощущал ни машины, ни дороги. Во мне кипели боль, обида, горечь и раздражение. Чем дальше, тем больше распалялось задетое самолюбие. Нет, я вам докажу! Докажу, как не верить человеку, докажу, как смеяться над ним, докажу, как осторожничать, оглядываться!.. Алибек тоже хорош: подумать надо, подготовиться, испытать! Он умный, осмотрительный. А я плевал на это. Запросто сделаю и утру всем носы!
Поставив машину в гараж, я долго еще возился возле нее. В душе у меня все было натянуто до предела. Я думал только об одном: двинуться с прицепом на перевал. Я должен был это сделать во что бы то ни стало. Но кто мне даст прицеп?
С такими мыслями я брел по двору. Было уже поздно. Только в диспетчерской светилось окно. Я остановился: диспетчер! Диспетчер может все устроить! Сегодня дежурила, кажется, Кадича. Тем лучше. Она не откажет, не должна отказать. Да если на то пошло, не преступление же я собираюсь совершить, наоборот, она лишь поможет мне сделать полезное, нужное для всех.
Подойдя к диспетчерской, я поймал себя на мысли, что давно уже не входил в эту дверь, как бывало, а обращался через окошечко. Я замялся. Дверь открылась. Кадича стояла на пороге.
— Я к тебе, Кадича! Хорошо, что застал.
— А я уже ухожу.
— Ну, пойдем, провожу до дому.
Кадича удивленно подняла брови, недоверчиво посмотрела на меня, потом улыбнулась:
— Пошли.
Мы вышли из проходной. На улице было темно. С озера доносились шумные всплески, дул холодный ветер. Кадича взяла меня под руку, прижалась, укрываясь от ветра.
— Холодно? — спросил я.
— С тобой не замерзну! — отшутилась она.
Еще минуту назад я отчаянно волновался, а сейчас почему-то успокоился.
— Завтра ты когда дежуришь, Кадича?
— Во вторую смену. А что?
— Дело у меня есть очень важное. От тебя все зависит…
Сначала она и слушать не хотела, но я продолжал убеждать. Остановились у фонаря на углу.
— Ох, Ильяс! — проговорила Кадича, с тревогой заглядывая мне в глаза.
— Зря ты это затеваешь!
Но я уже понял, что она сделает, как прошу. Я взял ее за руку: