Вильфор, как мы уже сказали, отправился опять на улицу Гран-Кур и,войдя в дом г-жи де Сен-Меран, застал гостей уже не в столовой, а в гос-тиной, за чашками кофе. Рене ждала его с нетерпением, которое разделялии прочие гости. Поэтому его встретили радостными восклицаниями. - Ну, головорез, оплот государства, роялистский Брут! - крикнул одиниз гостей. - Что случилось? Говорите! - Уж не готовится ли новый Террор? - спросил другой. - Уж не вылез ли из своего логова корсиканский людоед? - спросил тре-тий. - Маркиза, - сказал Вильфор, подходя к своей будущей теще, - проститеменя, но я принужден просить у вас разрешения удалиться... Маркиз, раз-решите сказать вам два слова наедине? - Значит, это и вправду серьезное дело? - сказала маркиза, заметивнахмуренное лицо Вильфора. - Очень серьезное, и я должен на несколько дней покинуть вас. Вы мо-жете по этому судить, - прибавил Вильфор, обращаясь к Рене, - насколькоэто важно. - Вы уезжаете? - вскричала Рене, не умея скрыть своего огорчения. - Увы! - отвечал Вильфор. - Это необходимо. - А куда? - спросила маркиза. - Это - судебная тайна. Однако, если у кого-нибудь есть поручения вПариж, то один мой приятель едет туда сегодня, и он охотно примет их насебя. Все переглянулись. - Вы хотели поговорить со мною? - спросил маркиз. - Да, если позволите, пройдемте к вам в кабинет. Маркиз взял Вильфора под руку, и они вместе вышли. - Что случилось? - сказал маркиз, входя в кабинет. - Говорите. - Нечто весьма важное, требующее моего немедленного отъезда в Париж.Теперь, маркиз, простите мне нескромный и бестактный вопрос: у вас естьгосударственные облигации? - В них все мое состояние; на шестьсот или семьсот тысяч франков. - Так продайте, маркиз, продайте, или вы разорены. - Как я могу продать их отсюда? - У вас есть маклер в Париже? - Есть. - Дайте мне письмо к нему: пусть продает, не теряя ни минуты, ни се-кунды; может быть, даже я приеду слишком поздно. - Черт возьми! - сказал маркиз. - Не будем терять времени! Он сел к столу и написал своему агенту распоряжение о продаже всехоблигаций по любой цене. - Одно письмо есть, - сказал Вильфор, бережно пряча его в бумажник, -теперь мне нужно еще другое. - К кому? - К королю. - К королю? - Да. - Но не могу же я так прямо писать его величеству. - Да я и не прошу письма от вас, а только хочу, чтобы вы попросилиего у графа де Сальвье. Чтобы не терять драгоценного времени, мне нужнотакое письмо, с которым я мог бы явиться прямо к королю, не подвергаясьвсяким формальностям, связанным с получением аудиенции. - А министр юстиции? Он же имеет право входа в Тюильри, и через неговы в любое время можете получить доступ к королю. - Разумеется. Но зачем мне делиться с другими той важной новостью,которую я везу. Вы понимаете? Министр юстиции, естественно, отодвинетменя на второй план и похитит у меня всю заслугу Скажу вам одно, маркиз:если я первый явлюсь в Тюильри, карьера моя обеспечена, потому что яокажу королю услугу, которой он никогда не забудет. - Если так, друг мой, ступайте, собирайтесь в дорогу; я вызовуСальвье, и он напишет письмо, которое вам послужит пропуском. - Хорошо, но не теряйте времени, через четверть часа я должен быть впочтовой карете. - Велите остановиться у нашего дома. - Вы, конечно, извинитесь за меня перед маркизой и мадемуазель деСен-Меран, с которой я расстаюсь в такой день с глубочайшим сожалением. - Они будут ждать вас в моем кабинете, и вы проститесь с ними. - Тысячу благодарностей. Так приготовьте письмо. Маркиз позвонил. Вошел лакей. - Попросите сюда графа де Сальвье... А вы идите, - сказал маркиз, об-ращаясь к Вильфору. - Я сейчас же буду обратно. И Вильфор торопливо вышел; но в дверях он решил, что вид помощникакоролевского прокурора, куда-то стремительно шагающего, может возмутитьспокойствие целого города; поэтому он пошел своей обычной внушительнойпоходкой. Дойдя до своего дома, он заметил в темноте какой-то белый призрак,который ждал его, не шевелясь. То была Мерседес, которая, не получая вестей об Эдмоне, решила самаразузнать, почему арестовали ее жениха. Завидев Вильфора, она отделилась от стены и загородила ему дорогу.Дантес говорил Вильфору о своей невесте, и Мерседес незачем было назы-вать себя, Вильфор и без того узнал ее. Его поразили красота и благород-ная осанка девушки, и когда она спросила его о своем женихе, то ему по-казалось, что обвиняемый - это он, а она - судья. - Тот, о ком вы говорите, тяжкий преступник, - отвечал Вильфор, - и яничего не могу сделать для него. Мерседес зарыдала; Вильфор хотел пройти мимо, но она остановила его. - Скажите по крайней мере, где он, - проговорила она, - чтобы я моглаузнать, жив он или умер? - Не знаю. Он больше не в моем распоряжении, - отвечал Вильфор. Ее проницательный взгляд и умоляющий жест тяготили его; он оттолкнулМерседес, вошел в дом и быстро захлопнул за собою дверь, как бы желаяотгородиться от горя этой девушки. Но горе не так легко отогнать. Раненный им уносит его с собою, каксмертельную стрелу, о которой говорит Вергилий. Вильфор запер дверь,поднялся в гостиную, но тут ноги его подкосились; из его груди вырвалсявздох, похожий на рыдание, и он упал в кресло. Тогда-то в этой больной душе обнаружились первые зачатки смертельногонедуга. Тот, кого он принес в жертву своему честолюбию, ни в чем не по-винный юноша, который пострадал за вину его отца, предстал перед ним,бледный и грозный, под руку со своей невестой, такой же бледной, несяему угрызения совести, - не те угрызения, от которых больной вскакивает,словно гонимый древним роком, а то глухое, мучительное постукивание, ко-торое время от времени терзает сердце воспоминанием содеянного и до гро-бовой доски все глубже и глубже разъедает совесть. Вильфор пережил еще одну - последнюю - минуту колебания. Уже не раз,не испытывая ничего, кроме волнения борьбы, он требовал смертной казнидля подсудимых; и эти казни, совершившиеся благодаря его громовому крас-норечию, увлекшему присяжных или судей, ни единым облачком не омрачалиего чела, ибо эти подсудимые были виновны, или по крайней мере Вильфорсчитал их таковыми. Но на этот раз было совсем другое: к пожизненному заключению он при-говорил невинного - невинного, которому предстояло счастье он отнял унего не только свободу, но и счастье; на этот раз он был уже не судья, апалач. И, думая об этом, он почувствовал те глухие мучительные удары, кото-рых он до той поры не знал; они отдавались в его груди и наполняли серд-це безотчетным страхом. Так нестерпимая боль предостерегает раненого, ион никогда без содрогания не коснется пальцем открытой и кровоточащейраны, пока она не зажила. Но рана Вильфора была из тех, которые не заживают или заживают толькозатем, чтобы снова открыться, причиняя еще большие муки, чем прежде. Если бы в эту минуту раздался нежный голос Рене, моля его о пощаде,если бы прелестная Мерседес вошла и сказала ему: "Именем бога, которыйнас видит и судит, заклинаю вас, отдайте мне моего жениха", - Вильфор,уже почти побежденный неизбежностью, покорился бы ей окончательно и оле-денелой рукой, невзирая на все, чем это ему грозило, наверное подписалбы приказ об освобождении Дантеса; но ничей голос не прозвучал в тишине,и дверь отворилась только для камердинера, который пришел доложитьВильфору, что почтовые лошади запряжены в дорожную коляску. Вильфор встал или, вернее, вскочил, как человек, вышедший победителемиз внутренней борьбы, подбежал к бюро, сунул в карман все золото, какоехранилось в одном из ящиков, покружил еще по комнате, растерянно потираярукою лоб и бормоча бессвязные слова; наконец, почувствовав, что камер-динер набросил ему на плечи плащ, он вышел, вскочил в карету и отрывистоприказал заехать на улицу Гран-Кур, к маркизу де Сен-Меран. Несчастный Дантес был осужден безвозвратно. Как обещал маркиз де Сен-Меран, Вильфор застал у него в кабинете егожену и дочь. При виде Рене молодой человек вздрогнул: он боялся, что онаопять станет просить за Дантеса. Но, увы! Надо сознаться, в укор нашемуэгоизму, что молодая девушка была занята только одним: отъездом своегожениха. Она любила Вильфора; Вильфор уезжал накануне их свадьбы; Вильфор самточно не знал, когда вернется, и Рене, вместо того чтобы жалеть Дантеса,проклинала человека, преступление которого разлучало ее с женихом. Каково же было Мерседес! На углу улицы де-ла-Лож ее ждал Фернан, который вышел за ней следом;она вернулась в Каталаны и, полумертвая, в отчаянии, бросилась на пос-тель. Перед этой постелью Фернан стал на колени и, взяв холодную руку,которой Мерседес не отнимала, покрывал ее жаркими поцелуями, но Мерседесдаже не чувствовала их. Так прошла ночь. Когда все масло выгорело, ночник погас, но она незаметила темноты, как не замечала света; и когда забрезжило утро, она иэтого не заметила. Горе пеленой застлало ей глаза, и она видела одного Эдмона. - Ты здесь! - сказала она наконец, оборачиваясь к Фернану. - Со вчерашнего дня я не отходил от тебя, - отвечал Фернан с горест-ным вздохом. Моррель не считал себя побежденным. Он знал, что после допроса Данте-са отвели в тюрьму; тогда он обегал всех своих друзей, перебывал у всех,кто мог иметь влияние, но повсюду уже распространился слух, что Дантесарестован как бонапартистский агент, и так как в то время даже смельчакисчитали безумием любую попытку Наполеона вернуть себе престол, то Мор-рель встречал только холодность, боязнь или отказ. Он воротился домой вотчаянии, сознавая в душе, что дело очень плохо и что помочь никто не всилах. Со своей стороны Кадрусс тоже был в большом беспокойстве. Вместо тогочтобы бегать по всему городу, как Моррель, и пытаться чем-нибудь помочьДантесу, что, впрочем, ни к чему бы не привело, он засел дома с двумябутылками наливки и старался утопить свою тревогу в вине. Но, для тогочтобы одурманить его смятенный ум, двух бутылок было мало. Поэтому оностался сидеть, облокотясь на хромоногий стол, между двумя пустыми бу-тылками, не имея сил ни выйти из дому за вином, ни забыть о случившемся,и смотрел, как при свете коптящей свечи перед ним кружились и плясаливсе призраки, которые Гофман черной фантастической пылью рассеял по сво-им влажным от пунша страницам. Один Данглар не беспокоился и не терзался. Данглар даже радовался; онотомстил врагу и обеспечил себе на "Фараоне" должность, которой боялсялишиться. Данглар был одним из тех расчетливых людей, которые родятся спером за ухом и с чернильницей вместо сердца; все, что есть в мире, сво-дилось для него к вычитанию или к умножению, и цифра значила для негогораздо больше, чем человек, если эта цифра увеличивала итог, которыймог быть уменьшен этим человеком. Поэтому Данглар лег спать в обычный час и спал спокойно. Вильфор, получив от графа де Сальвье рекомендательное письмо, поцело-вал Рене в обе щеки, прильнул губами к руке маркизы де Сен-Меран, пожалруку маркизу и помчался на почтовых по дороге в Экс. Старик Дантес, убитый горем, томился в смертельной тревоге. Что же касается Эдмона, то мы знаем, что с ним сталось.
