Жажда совершенства

Глава 2.

Я проснулась и почувствовала неприятный металлический привкус во рту. Мои глаза болезненно открылись, и я осмотрелась. Все та же палата, все та же кровать и все то же окно. Мои пальцы механически коснулись палого живота, прошлись по рельефу ребер и добрались до ключиц. Это меня немного успокоило.
Что вчера было?
Мои легкие набрали полную грудь воздуха, чтобы привести меня в чувства.
Только сейчас я почувствовала какую-то пульсирующую боль в области запястий. Я присела и достала руки из-под одеяла.
На запястьях оказались две тугие повязки с тонкими полосками просочившейся крови.
- Это еще что? – сухим и дрожащим голосом спросила я у пустой комнаты.
Мои глаза, ставшие двумя красными щелками, лихорадочно бегали от предмета к предмету, пытаясь хоть как-то пробудить память о вчерашнем дне в моем больном подсознании.
Наконец-то мой взгляд остановился у края подушки, чей конец был чуть окровавлен. Бордовое пятно заставило мой взгляд остановиться и перевернуть подушку. Там лежал небольшой кусок стекла с засохшей кровью у самого острия. Вид специфичного холодного оружия вызвал у меня на лице гримасу отвращения.
- Наконец-то! – послышалось в дверях, и я одним движением спрятала осколок обратно под подушку. Видимо, именно им вчера я наносила себе очередные увечия.
В палату вошел Доктор Лонгман. Его темные брови были сдвинуты к самой переносице, что делало его не просто озлобленным, а яростным. Он быстро и стремительно приближался ко мне, а его халат за спиной развивался, словно плащ.
- Ты что вчера тут устроила? – спросил он, садясь на край кровати. – Ты понимаешь, что натворила?
Каждое слово отдавало в мою голову тупой болью.
- Нет, - только и смогла выдавить я. Судя по всему, я снова захотела распрощаться со своей чертовой жизнью. Разумеется, это не понравится врачу, запершему меня здесь.
- Что вчера произошло? – его голос стал чуть мягче, он начинал снова овладевать собой. – Кто такой Мишель?
Такое родное имя, звучавшее эхом в моей голове, заставило слезы бриллиантовым градом литься наружу. Сначала я даже не поняла причину такой реакции, а уже через секунду я с легкостью вспоминала вчерашний вечер: телефонный звонок, известие о смерти любимого человека, как я разбивая вазу с цветами начинаю резать свои руки. Сначала медленно и неуверенно, словно в первый раз. А потом жестче, глубже, я резала по старым шрамам, вновь раскрывая эти раны, рыдая и размазывая кровь по лицу. Я помню свой безумный взгляд и неистовое чувство облегчения, когда кровь медленно уходила из моего тела вместе с силами и жизнью. Как бредила пришедшему Доктору Лонгману о Мишеле. Я вспомнила все. Мне ничего не нужно, чтобы каждый раз просыпаться и упираться взглядом в эти белые потолки! Ни еда, ни сон, ни кровь в жилах! Сколько раз я должна умереть, чтобы каждый раз не просыпаться в этом гребанном мире?
Я могла потерять все, но только не Мишеля. Что угодно, только не его.
От семьи у меня всегда было лишь одно название, а единственное, что нас объединяло – общая фамилия. Мой единственный друг погиб. Человек, которого я считала другом больше десяти лет, предал меня. Парень, которого я любила, оказался геем и влюблен в моего брата. Мое желание стать лучше восприняли за одержимость своим весом, за болезнь и упекли меня в больницу.
- Не говорите родителям, прошу, - пробубнила я, отворачиваясь и вытирая слезы рукавом пижамы.
- Ты совершеннолетняя, - напомнил он. - Я им не звонил, - его слова действовали как успокоительное, но дыра, зияющая в моем сознании, продолжала расти, превращаясь в бездну, способную уничтожить восприятие всего, что меня окружало. Я сходила с ума, а мне было плевать. – Но это пока. Если ты расскажешь, что произошло, я помогу тебе.
- Я не хочу ни о чем говорить, - тихо произнесла я на одном дыхании. Мне хотелось просто исчезнуть и ничего больше.
- Но тогда я не смогу тебе помочь, - ему его слова казались убедительными. – Идем.
Он встал и наверняка направился к своему кабинету.
- Мне никто уже не поможет, - смиренно произнесла я, но все-таки поднялась и, шаркая больничными тапочками по полу, медленно поплелась за ним. Я прекрасно понимала, что он любым способом вытащит из меня все, что ему нужно. Это его работа.
Мы зашли в кабинет Доктора Лонгмана. Было утро, поэтому во всей больнице стояла давящая тишина. В любой другой день, может, я бы этого и не заметила, но сейчас, сидя здесь я сравнивала пустые больничные коридоры с собственными мыслями. Такими же пустыми, пропитанными тревогой и тишиной, угнетающей апатией и безысходностью.
Его кабинет пах старыми книгами, несмотря на довольно современный вид папок и книжных полок вдоль стен.
- Садись, - он указал мне на огромное черное кресло напротив его стола. Я забралась на него, поджав под себя ноги. – Я сделаю нам кофе. С сахаром и сливками.
- Я не пью кофе с сахаром и сливками, - равнодушно ответила я, смотря в его тощую спину, обтянутую белой тканью халата.
- Теперь пьешь, - Доктор кособоко улыбнулся и засыпал кофе в небольшую кофемашину с обшарпанными краями. Он легонько стукнул по ней, заставив заработать и перестать барахлить.
Доктор Лонгман устала улыбнулся и сел, положив подбородок на свои ладони.
- Ну, так что же вчера произошло? – спросил он, сверля меня взглядом. Я поежилась. Его глаза напоминали мне взгляд Ника. Такие же карие.
Ответа он не услышал.
- Понимаешь, в чем проблема, - он наигранно закинул голову к потолку. Его полуседые, торчащие в разные стороны пряди свисли на лоб. – Если ты продолжишь так себя вести, придется перенаправить тебя в другую больницу, где лечат людей с душевными травмами, - протянул он. – А мне бы не хотелось, что бы тебя направили...
- В психушку, - отрезала я. – Называйте вещи своими именами.
Он был рад произведенному эффекту.
- Язвишь, значит не все потеряно, - вынес он свой вердикт. – Ты можешь мне доверять, я уже говорил. Расскажи, что произошло.
И я рассказала. О звонке Кимберли и её словах, о том, что сделала с собой вечером. О том, что чувствую сейчас и как не хочу жить.
Мне нечего терять.
Доктор Лонгман внимательно слушал каждое мое слово. Он не отрывал от меня внимательного взгляда, даже когда ставил передо мной чашку с кофейным напитком. Наконец, когда я закончила говорить, в кабинете повисла немая пауза.
- Ты считаешь себя ничтожной, да? – он громко отхлебнул от края.
- Причем тут это? – с непониманием спросила я, чуть касаясь губами сладкого кофе. – Какое это имеет значение?
- Какое бы сильное отчаяние не настигло человека, только считающий себя полным ничтожеством желает себе смерти, - голосом рассказчика ответил он на мой вопрос.
Он ждал моей реакции с долей интереса, и этим располагал к себе. Гребанные психиатры.
- Откуда вам знать? – с вызовом спросила я. – Вы были в моей шкуре?
- Нет, не был, - ничуть не смутился он. – Но я понимаю, каково это, терять близких.
Я поежилась. Мне стало стыдно за себя и свое вызывающее и эгоистичное поведение. Видимо, Доктор Лонгман почувствовал это и поднялся со своего места. Он подошел к одному из шкафчиков. Там стояло около двадцати папок с записями. Его пальцы забегали по корешкам с именами и фамилиями, наконец-то он выудил из общей массы одну из них.
Он протянул мне темно-синий переплет.
- Я никому не говорил об этом, - в его словах я слышала ноты искренности. – Но, думаю, тебе стоит это знать. Взгляни.
Я с сомнением перевернула папку и взглянула на фамилию на корешке. Джейн Лонгман.
Я подняла взгляд на Доктора.
- Посмотри, - тихо, но твердо сказал он. Мои пальцы перевернули обложку.
Первая страница была анкетой. Джейн Лонгман. Шестнадцать лет. Много информации об её месте обучения и подобной неважной чепухе.
И фото. С фотографии на меня смотрела сама Джейн. Со светлыми длинными волосами, заплетенными в небрежную косу. С затуманенными светло-зелеными глазами.
Она была невероятно худой: её острые коленки, сильно выпирающие ключицы, заостренный подбородок и ярко выделяющиеся скулы. С фотографии на меня смотрел идеал с безупречной фигурой и прекрасными чертами лица. На ней идеально сидело светло-зеленое платье, подчеркивая тонкую осиную талию.
- Это фото сделано за месяц до того, как она попала сюда, - прокомментировал Доктор Лонгман. – А теперь, переверни страницу.
Я послушно перевернула лист. Еще одно фото. В чертах лица я могла узнать всё ту же Джейн. Но её тело было сухим, обезвоженным и тощим. Её ноги были обтянуты одним слоем кожи, я видела каждую венку на её тощих руках. Майка картофельным мешком висела на костлявых плечах, а сухие губы и голодные глаза в обрамлении темных кругов выдавали тяжелое состояние.
- До семнадцати лет она не дожила. Она не смогла вовремя остановиться, не успела - говорил Доктор Лонгман, забирая папку из моих онемевших рук. – Анорексия забрала её.
Я тяжело сглотнула.
- Такой она была до болезни, - он протянул мне фотографию в деревянной рамке. На фото явно был он, только на лет двадцать моложе. Рядом с ним стояла девочка, лет четырнадцати. Она не была полной. Совсем. Она была нормальной. Средней. Конечно, стоит скинуть пару килограмм, чтобы убрать ноги и чуть больше выделить ключицы.– Она начала худеть в пятьдесят пять килограмм при росте сто шестьдесят сантиметров, - добавил он. – Хотела понравиться мальчику из класса.
Мне стало очень тяжело. Я уже не была столь уверена, что мой выбор верный. Мы помолчали, в тишине допивая чуть остывший кофе.
- Все эти папки, они...
- Да, - резко ответил он. – Все, кто записан там – мертвы. Записи там не являются официальным документом, это наши личные дела с моими пациентами. А там, - он показал мне на шкафчик с зелеными корешками. – Выжившие.
Выживших явно было больше. Было странно найти родственную душу, понимающую твое состояние через собственный опыт в лице врача.
- Понимаешь, таким образом, я искупаю свою вину, - протянул он. – Я не смог спасти свою дочь, но я смог спасти всех их, - он обвел взглядом шкафчик с именами выживших.
Мы снова сидели в тишине. Она не была давящей или неловкой. Каждый из нас думал о своем.
- Тебе нужно взвеситься, - наконец произнес он. – Мы отпустим тебя, как только твой вес будет нормальным. Я обещаю.
Он знал, на что давить. Мне ничего не хотелось, но он понимал, что я буду рада выбраться отсюда.
Я покорно встала на предоставленные мне весы. Сорок девять килограмм двести грамм. И он действительно думает, что я больна? Это был нормальный вес.
Но Доктор явно был недоволен увиденной цифрой.
- Я проверю, завтракала ли ты сегодня, - пообещал он. – А вечером заходи сюда, мне нужно знать, что ты снова чего-то не выкинешь.
- Вы не скажите родителям? – снова спросила я, с равнодушием представляя их вытянувшиеся лица.
- Не скажу, - кивнул он, и я вышла из его кабинета, аккуратно прикрывая двери.
Я медленно шагала к своей палате, не представляя, что мне делать дальше. Я ничего не понимала, и мне было страшно. Да, именно.
Мне было страшно вернуться к самому началу. К жирной оболочке с сальным животом, ко рту, набитому сладким и соленым одновременно. К этому омерзительному и свинячьему образу жизни. К своему одиночеству, которое сейчас будет еще более черным и угнетающим. Потому что теперь я знаю, что такое быть не одной. У меня была поддержка и искренность, а теперь этого нет.
У меня больше ничего нет.
Пока я шла и проклинала всю лётную авиацию, за моей спиной послышался тяжелый топот и звенящий звук колес. Четыре медсестры быстро толкали перед собой каталку с лежащим на ней парнем. Темно-серый свитер спал с его плеча, обнажая костлявое плечо с сильно выделяющейся ключицей. Его темные волосы прилипли к вспотевшему лбу.
Одна из медсестер держала над ним кислородную маску, пока его грудь медленно и едва заметно вздымалась.
- Дыхание слабое!
- Быстрее, милые, быстрее!
Сама не понимая зачем, я пошла следом за ними. К операционному блоку.