Это было воскресенье. По радио началась передача "С добрым утром!".
Надя вместе с картошкой, которую она чистила, переместилась поближе к
приемнику.
- Не пою сама, так хоть послушаю, как поют другие, - сказала она.
- А разве ты уже... не поешь? - удивился я.
- А разве ты не заметил?
- Я как-то... Пожалуйста, не сердись.
- Наоборот, я горжусь: незаметно уйти со сцены - это искусство.
Надя любила подтрунивать над собой. Я знал, что на это способны
только хорошие и умные люди.
Жизнерадостные голоса, женский и мужской, попеременно, как бы забегая
из радиоприемника к нам в комнату, желали, чтобы утро для всех было
ясным и добрым.
В дверь постучали.
- Звонок не работает, - сказала Надюша. - Пробки, что ли, перегорели?
Стоило мне прикоснуться к замку, как по ту сторону двери вскрикнули:
- Оля дома?
Я увидел на пороге Евдокию Савельевну, классную руководительницу
нашей Оленьки, и двух Олиных одноклассников - Люсю и Борю.
- Вырос Боря нам На горе! - пошутила однажды Оленька.
Она часто и легко переходила на рифмы.
Боря был самым высоким в классе и всегда что-нибудь или кого-нибудь
собой загораживал. А тут он хотел, чтобы Евдокия Савельевна сама его от
меня заслонила, и поэтому неестественно пригибался.
Хрупкая Люся тоже пряталась за громоздкой, но очень подвижной фигурой
своей классной руководительницы.
Евдокия Савельевна была в брюках, старомодной шляпе с обвислыми
полями и с рюкзаком за спиной.
- Оля дома? - повторила она.
- Нет.
- Она не вернулась?!
- Нет.
- Как... нет?! Что вы говорите?
- Она же ушла вместе с вами. В поход.
- Это так. Это. безусловно, так. Но вчера вечером она куда-то
исчезла.
Я почувствовал, что сзади, за мной, стоит Надя. Она не сказала ни
слова. Но я почувствовал, что она сзади. - И ночью Оленьки не было? -
полушепотом-полукриком спросил я.
Они молчали. Это было ответом, который заставил Надюшу за моей спиной
произнести:
- Где же она теперь?
Я не узнал Надиного голоса. Не уловил привычных для меня интонаций.
Трудное умение взглянуть на события собственной жизни со стороны,
спокойное чувство юмора всегда помогали Наде удерживать себя и меня от
радостной или горестной истерии.
- Ты бы одолжила мне свое чувство юмора, - как-то попросил я ее.
- У меня... юмор? Смешно! - сказала она. - Но свой собственный
сбереги. Он помогает смягчать крайние человеческие проявления.
- Эти проявления всегда очень опасны, - сказала она в другой раз. -
Потому что отрывают человека от людей и делают его одиноким.
- Не понимаю, - сознался я.
- Значит, виноват объяснявший! Мы часто излагаем то, о чем размышляли
целые годы, так, будто и наш собеседник размышлял вместе с нами. И еще
удивляемся: почему он не понимает нас с полуслова!..
Я любил, когда Надюша мне что-нибудь растолковывала: она делала это
легко, не настырно. "Преподавай она в школе, все были бы отличниками", -
думал я.
- Вот и растолкуй мне... О вреде, как ты сказала, "крайних
человеческих проявлений"!
- Верней, о бестактности их, - сказала она. - Это как раз очень ясно.
Например... Когда слишком уж бурно ликуешь, не мешало бы вовремя
спохватиться и подумать о том, что кому-то сейчас впору заплакать. А
упиваясь собственным горем, не мешает подумать, что у кого-то в душе
праздник, который, может быть, не повторится. Надо считаться с людьми!
И вот впервые Надя изменила себе. Ее тревога не знала границ, не
могла щадить окружающих.
- Где же она... теперь? - повторила Надюша.
Потрясенный ее состоянием, я крикнул:
- Оля просто не вынесла. Всему есть предел!
Я сказал так, потому что именно они, те трое, все еще стоявшие за
порогом, были причиной частых страданий и слез нашей дочери.
- Сейчас уже утро. А ее нет! Ее нет... Где же она?! Куда же она?.. -
спрашивала меня Надя.
Она сама приучила меня чаще задавать сложные вопросы, чем отвечать на
них. Поэтому я беспомощно повторял одну и ту же нелепую фразу:
- Не волнуйся, пожалуйста, Наденька. Не волнуйся!
А те трое были еще за порогом. "Виновники... главные виновники того,
что произошло!" - мысленно повторял я.
Что именно произошло, я не знал. И неизвестность, как всегда в таких
случаях, была самым страшным.
Огромная шляпа с обвислыми полями скрывала лицо Евдокии Савельевны.
Люся по-прежнему пряталась за спиной классной руководительницы, а Боря
изучал каменные плитки у себя под ногами.
Наверно, я смотрел на них не просто с осуждением, а с ненавистью.
Евдокии Савельевне было пятьдесят четыре года: она называла себя
"предпенсионеркой". Но ей можно было бы дать и пятьдесят семь лет и
тридцать девять: она была, как говорят, женщиной без возраста.
Поскольку Евдокия Савельевна раз и навсегда решила, что внешность и
годы значения для нее не имеют, она и одежде никакого внимания не
уделяла. Поверх модных, где-то впопыхах, случайно купленных брюк она
могла надеть широкую юбку, заправить в нее мужскую ковбойку, а в
короткие, под мальчишку подстриженные волосы воткнуть костяной гребень
"времен Очаковских и покоренья Крыма". Приблизительно в таком виде и
предстала она перед родителями учеников 9-го класса "Б" на одном из
собраний. На том собрании Евдокия Савельевна, помнится, объясняла нам,
как важно прививать детям чувство прекрасного, учить их замечать и
понимать красоту.
А ранней весной я увидел ее в белой панаме с такими же печально
обвислыми полями, как будто на улице стояла жара. Хотя все, и она в том
числе, были еще в пальто... В тот раз она, продолжая борьбу за
прекрасное, вела свой класс в какой-то музей. А я пришел сообщить, что
Оленька готовится к выставке юных скульпторов, и попросил освободить ее
от экскурсии.
- Привычная мизансцена! - воскликнула Евдокия Савельевна. - Все
вместе, а она - в стороне.
Классная руководительница очень любила, чтобы все были вместе. И с
ней во главе!.. Я был уверен, что в искусстве ей ближе всего хор и
кордебалет.
В классе она прежде всего замечала незаметных и выделяла тех, кто
ничем абсолютно не выделялся.
Характер у нее был вулканического происхождения. Говорила она громко,
то восторгаясь, то возмущаясь, то изумляясь.
- Наша безумная Евдокия! - сказала о ней Оля.
С тех пор у нас дома ее так и стали называть: "безумная Евдокия".
- Костя Белкин еще недавно не мог начертить прямую линию, а теперь у
него по геометрии и черчению твердые тройки! - восклицала она на
родительском собрании. - Учительница математики предполагает, что в
будущем он может добиться четверки. Это радостное событие для нас всех.
- Люсю Катунину включили в редколлегию общешкольной стенной газеты.
Она умеет писать заголовки. Это приятно для нас всех!
"Все", "со всеми", "для всех" - без этих слов не обходилось ни одно
ее заявление. Она хвалила тех, кто смог наконец начертить прямую линию,
и тех, кто умел писать заголовки. Но о нашей дочери, которая училась в
художественной школе для особо одаренных детей, она вспоминала лишь в
связи с тем, что Оленька в чем-то не приняла участия и куда-то не пришла
"вместе со всеми".
Когда Оле было семь лет, у нее обнаружили искривление позвоночника.
Мы повезли ее к Черному морю, в Евпаторию. Там к Оленьке впервые пришло
признание. Весь пляж поражался ее умению лепить фигуры людей и зверей,
рисовать на мокром песке пейзажи и лица. "Чем сегодня порадует ваша
Оленька?" - спрашивали у нас с Надей.
Но "безумную Евдокию" Оленька никогда и ничем не радовала. Она ее
огорчала. Хотя за девять лет, которые минули после нашей поездки в
Евпаторию, дочь добилась больших успехов. Они-то и раздражали классную
руководительницу. Про Оленьку нельзя было сказать, что она "как все". Но
разве она в этом была виновата?
Кроме Оли, никто в 9-м "Б" не собирался стать скульптором или
художником. Но Евдокия Савельевна уважала людей других профессий.
- Вася Карманов оправдал мои надежды. Полностью оправдал! -
восклицала она. - Стал директором троллейбусного парка! А начал с того,
что сидел за баранкой.
- Прошел путь от водителя до руководителя, - сказала нам дома
Оленька. - 'Точнее сказать, проехал!
- Вот Леша Лапшин... Полностью оправдал мои ожидания! - шумела на
родительском собрании "безумная Евдокия". - Теперь он старший диспетчер.
Старший! Я хочу, чтоб и ваши дети были такими.
Более дерзких задач она перед нами не ставила.
Она постоянно воспитывала учеников нынешних на примере учеников
бывших, для чего устраивала встречи и собеседования. А Оленька в это
время занималась в художественной школе. Да еще изучала итальянский,
чтобы прочитать о гениях Возрождения на их родном языке.
Иногда после родительских собраний Евдокия Савельевна упрямо пыталась
познакомить меня с моей собственной дочерью. "Лицом к лицу - лица не
увидать!" - процитировала она в одной из таких бесед. "Есенин имел в
виду временные расстояния", - отпарировал я.
На всех бывших учеников у Евдокии Савельевны была заведена картотека.
Как в читальнях и библиотеках на книги... В карточках, помимо адресов,
телефонов и библиографических сведений, было отмечено, когда проведена
встреча с бывшим учеником и сколько ребят присутствовало.
- Их отрывает от дела. Нас отрывает, - вздыхала Оля. -
Ну если бы сутки были в два раза длиннее! Тогда бы уж пусть.
- Ты абсолютно права, - соглашалась Надя. - Но будь снисходительной.
У нее нет семьи, ей некуда торопиться.
Надюша жалела "безумную Евдокию", но еще больше опасалась за Оленьку.
- Не надо конфликтов, - просила она.
Этот страх преследовал нас обоих со дня рождения дочери: а вдруг с
ней что-то случится?
В семье, состоящей из трех человек, всегда кто-нибудь оказывается в
меньшинстве: либо мужчина, либо женщина. У нас в меньшинстве были мы с
Надей: центром семьи и ее лицом стала дочь. Она заслужила это право. И
мы были счастливы.
Когда-то, очень давно, я посылал свои фантастические рассказы в
редакции толстых и тонких журналов. Мне присылали ответы на гладкой
плотной бумаге с названием журнала вверху. Выразив уважение в начале и в
самом конце письма, в середине мне объясняли, что мои литературные опусы
лишены самобытности. Похожесть была моей главной бедой. Учись я у
Евдокии Савельевны, она бы меня обожала!
А Оля даже посуду мыла каким-то своим способом: бесшумно и быстро.
- Не остри по поводу этих встреч с бывшими учениками, - просила
Надюша. - И ничего не рифмуй. Я прошу тебя.
- Нет, я хочу понять, - отвечала Оля, - почему все мы должны тратить
время и силы на то, что доставляет радость одной Евдокии. Эти люди ей
дороги? Пусть и встречается. Но ведь так можно устраивать вечера в честь
любого из жильцов нашего дома. Каждый кому-нибудь дорог. Разве я не
права?
- Ты права... Но все-таки, пожалуйста, не рифмуй.
- Я рифмую бездарно. Евдокия Савельевна должна радоваться таким
рифмам!
- И все-таки я прошу тебя...
От бывших учеников "безумная Евдокия" требовала, чтобы они подробно
рассказывали о своих "трудовых буднях": бухгалтер - про бухгалтерию,
начальник ЖЭКа - про ЖЭК, шеф-повар - про кухню.
- Как это было интересно! Как поучительно! - восторгалась Евдокия
Савельевна.
И ученики, которых она своим громким голосом как-то тихо сумела
прибрать к рукам, послушно вторили, что им было действительно интересно.
А Оля молчала... Потому что в час встречи нынешних с бывшими она десятый
раз перерисовывала какого-нибудь "Старика с телеграммой в руке" или
мучилась от того, что фигура собаки получилась статичной, а собачий
взгляд не выражает собачьей верности и ума.
Евдокия Савельевна обожала выставки и вернисажи. Но, устраивая
экскурсию в музей, она на первое место по значению ставила все же слово
"экскурсия".
Увидев как-то по телевидению Олины рисунки и скульптуры, завуч
предложила организовать в школе показ этих работ. Поинтересовалась
мнением классной руководительницы... Но оказалось, во-первых, что у
"безумной Евдокии" нет телевизора. А во-вторых, она предпочла устроить
выставку произведений всех, кто умел держать в руках кисточку и
карандаш. У Оли она взяла два рисунка, чтобы было не больше, чем у
других.
В 9-м "Б" замыслили разыграть на английском языке сцены из
шекспировской "Двенадцатой ночи". "Безумная Евдокия" преподавала
историю, но тем не менее стала режиссером спектакля. И хотя было
известно, что Оленька владеет английским лучше всех в классе, ей
довелось произнести на сцене всего несколько фраз. Главные роли
исполняли любимые Евдокией посредственности.
- Она нам все время напоминала, что нет маленьких ролей, а есть
маленькие актеры, - рассказывала потом Оленька. - Подавляла нас опытом
Станиславского!
- Но он вряд ли имел в виду, что маленькие актеры должны исполнять
большие роли, - сказала Надюша.
- С маленькими спокойнее, - объяснила нам Оля. - И вообще, они ей
гораздо ближе. Привыкните к этому. И смиритесь.
- Увы, нелегко придется нашей талантливой дочери в мире людей
обыкновенных, - сказал я Надюше.
- Мы с тобой тоже обыкновенные, - ответила она. - Но разве мы
страшимся талантов?
Классная руководительница и в самом деле руководила умами и
поступками учеников 9-го "Б". И вслед за ней они не желали замечать
того, что было для них непривычным. Яркое не радовало, а ослепляло их.
Как бы надев защитные очки, они сквозь них и смотрели на нашу Оленьку.
В один миг я вспомнил все это, глядя на шляпу "безумной Евдокии",
которая скрывала ее лицо.
Что же там произошло, в этом походе? Как еще унизили там нашу
девочку? Почему не выдержала она? И где же она теперь?
За моей спиной была Надя... с ее больным сердцем.
"Оленька исчезла вчера вечером. Если она вот-вот не появится, - думал
я, - невозможно представить себе, что будет с нами! Невозможно себе
представить".
- Говорят, что самые опасные недруги - это бывшие друзья, - сказала
нам Оля. - Я убедилась, что это так. Помолчала и добавила:
- О ком я говорю, спроси. И я отвечу: о Люси!
Люсю Катунину она называла на французский манер: Люси. "Как в доме
Ростовых! - пояснила Оленька. - Или Болконских".
Люся упорно предрекала нашей дочери судьбу Леонардо да Винчи.
Несмотря на сопротивление Оленьки, она таскала за ней огромную папку с
рисунками, даже готовила краски и мыла кисточки. Какая женщина устоит
перед таким обожанием? Оленька стала дружить с Люси. Хотя времени на
дружбу у нее было мало.
Да и у Люси его было не очень много. Люсина мама в течение долгих лет
не поднималась с постели. За ней ухаживала незамужняя Люсина тетка,
сестра отца. Но Люся то и дело звонила домой - даже когда была в школе
или у нас в гостях.
Стремясь доставить матери радость, она восклицала:
- Если б ты видела фигуру спящего льва, которую вылепила Оля! Я весь
вечер говорю шепотом: вдруг он проснется?
Часто она забирала Олины работы, чтобы показать маме. И взяла слово,
что, когда мама поднимется (а на это появилась надежда!), Оля нарисует
ее портрет.
Люся и сама потихоньку рисовала. Но мы видели только ее заголовки в
школьном юмористическом журнале, который по предложению Оли носил
название "Детский лепет".
Неожиданно все изменилось.
Первые тучи появились в тот день, когда в художественной школе
организовали встречу со знаменитым мастером живописи. Люся высоко чтила
этого мастера. Но чтили его и все остальные, поэтому школьный зал был
переполнен. И Оленька не смогла провести туда подругу.
- Я не нашла для Люси места в зале, - рассказывала в тот вечер Оля. -
У дверей стояли церберы. А она обиделась... И за что?! Академик живописи
рисует гораздо лучше, чем говорит. Я сказала ей: "Ты знаешь его работы.
Значит, ты с ним знакома. Художник - это его творчество".
- А она? - спросила Надюша.
- Вернула папку с рисунками. Как говорят, "заберите игрушки!".
- И что же дальше?
- Ну и мерси, дорогая Люси! - в рифму пошутила Оленька.
- Друзей труднее найти, чем потерять, - сказала Надюша.
- Раз можно потерять - значит, это не такой уж и друг!
- Не нашла места в зале? - задумчиво произнесла Надя. - Если бы ты не
нашла его у себя в сердце... Но ведь именно нашей семье она доверила
свою самую горькую тайну!
В ту пору Люся узнала, к несчастью, что отец давно уже любит другую
женщину, а не ее маму.
- Сейчас к Люсе надо быть снисходительней, - сказала Надюша.
- Обыкновенная история, - грустно ответила Оля.
- Но каждый переживает ее так, будто ни с кем ничего подобного не
случалось.
- Я предлагала поговорить с ее отцом. Но она отказалась:
"Я отца не виню". Логично... Анну Каренину мы тоже ни в чем не виним.
Правда, Каренин не был прикован к постели. Все слишком сложно. Поди
разберись!
- "Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему", - медленно
процитировала Надюша.
Став непрошеной хранительницей отцовской тайны, Люся начала получать
двойки.
- Трудно учиться, когда носишь в себе такое, - сказала Надюша. - До
формул ли ей сейчас?
Люсю решили проработать на классном собрании. Но Оля выступила в
защиту подруги. Хотя это было уже после истории со знаменитым мастером
живописи.
- Рука помощи может что-нибудь сделать, если ее не отталкивают, -
рассказывала после собрания Оленька. - Люся же повернулась ко мне лишь
для того, чтобы сказать: "Мне не нужна защита!"
"Откуда такая гордыня?" - подумал я. И вдруг вспомнил, как маленькая,
хрупкая Люся доказывала мне, что почти все выдающиеся люди были
невысокого роста.
После проработки на классном собрании "безумная Евдокия" неожиданно
взяла Люсю Катунину под свое крыло или, точнее сказать, под обвислые
поля своих старомодных шляп. Она сделала ее, двоечницу, старостой
класса. .
Тогда я понял, что Люсины обиды были лишь поводом. Просто она решила
идти в общем строю... И относиться к Оленьке "по системе Евдокии
Савельевны".
- Лет до ста расти нашей старосте! И все равно не вырасти, - сказала
с напускной веселостью Оленька. - Даже "безумная Евдокия" здесь не
поможет. Хотя вырасти ей очень хочется: сегодня отчитала меня за
какое-то очередное дежурство, на которое я не пришла. "Но ты ведь
знаешь, что я работала. Я лепила... Скоро в художественной школе
экзамены!" - сказала я ей. "У нас все работают!" - ответила Люся.
Все... всем... как все...
Я понял, что наша дочь впервые столкнулась с предательством.
В присутствии Нади я ни разу не произнес это слово. Когда в чей-либо
адрес бросали резкое обвинение, она сжималась, словно камень был брошен
в нее.
- Людей надо щадить, - говорила она.
Надо щадить... Я думал об этом, стараясь разглядеть Люсю за спиной
Евдокии Савельевны. Но она скрылась. Она боялась что мы с Надюшей
спросим: "Что же ты сделала со своей бывшей подругой, Люси?"
