- Если когда-нибудь будут исследовать ранний период творчества
Оленьки и захотят доискаться, кто же в те годы больше всех мешал ей
работать, придется назвать Борю Антохина, - шутливо констатировал я.
Но это была не шутка.
Самый красивый парень не только в Олином классе, но и во всей школе,
Боря мог бы посвятить себя романтическим похождениям, а посвятил
неукротимой общественной деятельности.
- Хоть бы какая-нибудь Мона Лиза из восьмого или девятого класса
отвлекла его!.. - выражала надежду Оленька.
Но Боря не отвлекался. Он был главным проводником в жизнь всех
замыслов и идей Евдокии Савельевны.
Иногда у него возникали и свои собственные предложения.
- Я вот подумал... Почему бы тебе не разрисовать стены школьного
зала?
- Я рисую главным образом лица... портреты.
Через несколько дней у Бори возникло новое предложение:
- Я вот подумал... Почему бы тебе не создать галерею портретов
старейших учителей нашей школы?
- Учителя мне будут позировать?
"Почему бы тебе не..." - так обычно начинал Боря. И Оленька объясняла
ему "почему". Объясняла в школе, по телефону. Боря частенько звонил нам,
чтобы напомнить Оле об ее общественном долге. Я понимал, что "безумная
Евдокия" поручила ему вовлечь Олю в стремительный круговорот школьных
мероприятий. Она была единственной "неохваченной", и Боря должен был ее
охватить.
- Нарисуй его собственный портрет, - посоветовал я дочери. - И может
быть, он успокоится.
- Красивые лица для художника неинтересны, - ответила Оля. - А
внутренней красоты я в Антохине не заметила.
Боря изучал расписание занятий в художественной школе. И иногда
перехватывал нашу дочь по дороге домой.
- Евдокия Савельевна просила тебя сегодня быть на встрече с ее бывшим
учеником. Потому что он в детстве тоже считался художником. Эстафета
увлечений! Ты понимаешь?
Так он обеспечивал Олину "явку".
- Он следит за мной! - с возмущением говорила Оленька. - Если
полкласса не явится мыть окна, это ничего. Но если
я не приду, он назавтра обязательно скажет: "Ты слишком заметна,
чтобы отсутствовать. Все удивлялись!" А удивлялись, я уверена, только он
да Люси с Евдокией.
Несколько раз, когда Оля заболевала, Боря Антохин приходил к нам
домой.
- Если бы я была девятиклассницей, я бы в него влюбилась, - сказала
Надюша, виновато взглянув в мою сторону.
Но я был спокоен, поскольку знал, что обратной дороги в детство не
существует.
- Как можно любить вычислительную машину?! - протестуя, ответила
Оленька. - Вы слышали, зачем он пришел? Чтобы высчитать, успею ли я
подняться ко дню перевыборного собрания!
Боря Антохин действительно объяснил нашей дочери, что растяжение
сухожилия - болезнь неопасная и что Оля, прихрамывая, вполне может
добраться до школы.
Он тоже воспитывал нашу Оленьку на примере бывших учеников Евдокии
Савельевны. А чаще всего на примере ее любимейшего ученика Мити
Калягина.
Митя был самой большой гордостью классной руководительницы.
- Он оправдал мои ожидания. Прекрасный человек! Теперь самосвал
"водит... Я уверена, что он всегда примчится на помощь, если она нам
понадобится!
- Никогда нас не катали на груженом самосвале! - все-таки пошутила со
своей третьей парты Оленька.
"Безумная Евдокия" шуток не понимала. Она сказала, что когда-нибудь
Оленька осознает "кощунственность своего заявления".
- Митя Калягин - ее святыня, - сказала Оле Надюша. - А когда речь
идет о святынях... Еще раз очень прошу тебя: не рифмуй!
Митей "безумная Евдокия" гордилась не зря... В первые дни фашистской
оккупации он, больной, с высокой температурой, сумел доставить своему
дяде-врачу в рабочий поселок, что был в тридцати километрах от города,
лекарства и хирургические инструменты. Его дядя - невропатолог, никогда
не делавший операций, извлек пули и вылечил двух наших солдат, которых
скрывал у себя в подвале. Митя тогда проявил не только смелость, но и
находчивость: из многих дорог, которые вели к дому дяди, он выбрал самую
короткую и ту, на которой его не подстерегала встреча с врагами.
Если кто-нибудь из учеников 9-го "Б" отпрашивался с урока, ссылаясь
на головную боль, Евдокия Савельевна говорила:
- Вспомните, что перенес Митя Калягин! А ведь он был шестиклассником.
То есть на три года моложе вас!
То же самое она говорила и если кто-нибудь залеживался дома из-за
простуды или ангины. Однажды она сравнила Олин бронхит с трудностями,
перенесенными Митей Калягиным, и мне на память пришел дряхлый анекдот:
"От чего умер ваш сосед?" - "От гриппа!" - "Ну, это не страшно!"
Когда "безумная Евдокия" решила устроить поход девятых классов по
местам, связанным с боевой деятельностью Мити Калягина, Боря сразу
предупредил Оленьку:
- Не вздумай принести справку! Этому походу придается большое
значение.
- Кем придается?
- Всеми.
Два девятых класса должны были порознь искать тот "самый короткий
путь" к дому дяди-врача, который десятки лет назад обнаружил Митя
Калягин. Если бы дорогу отыскали оба девятых, победителем считался бы
тот класс, который первым сообразил. "Безумная Евдокия" обожала
устраивать состязания!
Накануне похода девятиклассники встретились с Митей Калягиным.
Оленька успела набросать в блокноте Митин портрет.
- Он лысый? - удивился я.
- Хлипкий и лысый... Евдокия Савельевна объяснила, что это результат
военного детства. И деликатный! Никак не ассоциируется с самосвалом, на
котором приехал. Одним словом, он мне понравился.
О своем подвиге Митя Калягин рассказывал как-то не всерьез, словно и
тогда, в сорок втором году, это была военная игра, а не настоящая война
и были не настоящие раненые, которых они с дядей спасли.
- Дядя писал в записке, что надо бы поскорее. А у меня температура
тридцать девять и пять. Комедия! - вспоминал Митя.
Записка у Мити сохранилась. Евдокия Савельевна попросила показать ее
всему классу.
Торопясь к дяде, Митя вскочил на ходу в кузов грузовика: маленький
был, никто не заметил.
- Кашлять было нельзя... А у меня воспаление легких. Комедия! -
продолжал Митя.
И выскочил он тоже на ходу, возле станции.
- Чуть было не попал под машину. Которая сзади шла... Вот была бы
комедия!
Он, как и Надя, умел подтрунивать над собой. Я знал, что на это
способны лишь хорошие, умные люди.
Выскочив возле станции, Митя начал искать самый короткий путь.
Лекарства и инструменты были зашиты в стареньком ватнике.
- Ватник, к сожалению, не сохранился, - сообщила Евдокия Савельевна.
Девятый класс, который первым Митиной дорогой добрался бы до домика
дяди-невропатолога, должен был получить, как сказал Митя, "приятный
сюрприз".
- Ну зачем ты, Митя? Зачем? - кокетливо застеснялась вдруг "безумная
Евдокия". Кокетничала она очень громоздко и неуклюже.
Девятые классы дошли в субботу до той станции, до которой Митя
Калягин добрался когда-то на попутной машине. Расположились на ночлег.
А через несколько часов Оленьки уже не было.
"Не вздумай принести справку!" - предупреждал ее Боря Антохин.
- Пойди, Оленька, - советовала ей и Надюша. - Раз походу придается
большое значение... И школу ты скоро кончаешь. Пойди!
- Но я пропущу занятия по рисунку.
- Все равно пойди.
И она пошла.
Я смотрел на Борю Антохина и мысленно спрашивал: "Почему же на этот
раз ты не уследил за ней, Боря? Мы были бы так тебе благодарны!"
Я вспомнил обо всем этом. А они трое так и стояли за порогом. Мне
казалось, что они стоят уже очень давно. Но прошли всего лишь минуты,
потому что передача "С добрым утром!" была в самом разгаре.
Обернувшись, я впервые за это время увидел Надю. И понял... навсегда
понял, что матери и отцы (даже самые любящие отцы!) все же чувствуют
неодинаково. Она не могла вспоминать, анализировать, взвешивать. Одна
мысль вонзилась в нее неожиданно, как шаровая молния, влетевшая в
открытое окно, и сжигала ее изнутри: "Где сейчас Оля?"
Я молчал. Потому что ничей в мире голос утешить ее не мог. Кроме
голоса дочери, если бы он зазвучал на лестнице, в комнате, по телефону.
Она ни к кому не имела претензий, ни на кого не сердилась - для нее
ничего не существовало, кроме вопроса: "Где сейчас Оля?"
- Я позвоню Мите Калягину, - сказала Евдокия Савельевна.
- Зачем? - спросил я.
Не ответив, она переступила порог. Люся и Боря вошли вслед за ней.
Евдокия Савельевна сразу же позвонила Мите и попросила его приехать.
Наш адрес она помнила наизусть, хотя дома у нас никогда не бывала.
- У нее феноменальная память! - слышали мы от Оленьки. - Помнит, кто
какого числа схватил двойку по математике, а сама историчка. И кто
сколько дней пропустил, помнит так же хорошо, как даты великих
сражений.
- Значит, вы ей небезразличны, - ответила Надюша.
- Просто ей больше не о чем помнить!
- Женщины, у которых нет личной жизни, часто с утроенной энергией
бросаются в жизнь общественную, - стремясь поддержать Оленьку, сказал
я.
- И что же в этом плохого? - спросила Надюша.
Она понимала, что мы с Олей вправе не любить классную
руководительницу 9-го "Б". Понимала, что "безумная Евдокия" изо всех сил
старается не только убить веру других в нашу дочь, но и в ней самой
поколебать эту веру. И все же Надя мечтала, чтобы конфликт уступил место
взаимопониманию.
"Оля шла навстречу этому миру, - думал я. - Но они... втроем учинили
что-то такое, чего она не выдержала, не стерпела. И теперь каждая минута
жизни стала невыносимой. Где она?! А они суетятся, чтоб не смотреть нам
в глаза".
- Что же все-таки произошло? - спросил я.
- Ничего... Ничего не было! - затараторила Люся. - Вечером все
получили задания и разошлись. Кто за хворостом, кто за водой, кто
расспросить жителей о дорогах к тому поселку. - Люся остановилась. И
чтобы Надя не услышала, шепотом добавила: - Все вернулись, а она нет...
Но спохватились мы только утром. Были в разных палатках.
- Надо сообщить всюду, - сказала Евдокия Савельевна. - Ничего
особенного... быть не может! Но надо сообщить.
С этой минуты Надюша окончательно перестала владеть собой.
Евдокия Савельевна составила список телефонов: милиция, дежурный по
городу, больницы, местные власти той станции и того поселка. Позвонив,
она ставила черточку возле номера, который в очередной раз ничего не
прояснил и ничем не помог.
Делала она это методично, спокойно. Только пальцы, когда она крутила
диск, не вполне были ей послушны. Она не туда попадала, извинялась и
вновь набирала номер.
С каждым ее звонком мне становилось яснее, что с Олей стряслось
что-то невероятное... трагическое. Чего поправить уже нельзя...
"Если Оля убежала от своих спутников вечером, - рассуждал я, - она
могла тут же сесть на электричку и приехать домой. Если же последний
поезд уже ушел, она провела бы ночь на станции и вернулась домой рано
утром: электрички ходят с шести часов".
Я слышал, как Евдокия Савельевна методично разъясняет по телефону,
что случилось, всякий раз повторяя:
- Конечно, ничего ужасного не произошло.
На другом конце провода не были так твердо уверены, что не произошло
ничего особенного, и ей приходилось рассказывать о деталях,
подробностях- А Надюша пересекала комнату по одному и тому же маршруту:
от двери к окну и обратно. Туда и обратно, туда и обратно.
Мы с Надей потеряли способность действовать. Мы могли только ждать.
Я слышал Евдокию Савельевну... Меня раздражало, что организаторский
талант ее оставался прежним, а голос неколебимо спокойным, но и громким,
как бы старавшимся заглушить совесть. Надя же потеряла зрение и слух.
Она могла лишь передвигаться по одной линии: туда и обратно, туда и
обратно.
Маленькая, юркая Люся хорошо знала нашу квартиру. Она побежала на
кухню и примчалась назад с пузырьком и чашкой, в которой была вода.
Надя, обхватив голову, стремительно, как челнок, перемещалась по
комнате, а Люся бегала за ней с чашкой и пузырьком.
Из всех нас только Боря Антохин не двигался с места.
Он всегда стеснялся своего красивого лица и слишком стройной фигуры:
сутулился и водил по лицу ладонью, прикрывая его. Голос у него был
по-мужски устоявшийся (этакий баритональный бас) - и он его приглушал. А
тут Боря и вовсе хотел, чтобы о нем позабыли.
"Еще бы... Ведь именно он сказал Оленьке: "Не вздумай принести
справку!" Что же ему теперь остается? - думал я. - Скромный... Не хочет
быть на виду. Знакомы мне эти тихие мальчики!"
Евдокия Савельевна прикрыла трубку рукой и сказала:
- Им нужны ее фотографии. Последнего времени.
Я бросился к шкафу, достал альбом, начал листать его.
- В последнее время она не снималась, - сказал я.
- У меня есть ее карточки, - неожиданно произнес Боря Антохин.
Он полез в боковой карман своей куртки. Вытащил пять фотографий и
разложил их на столе с такой осторожностью, будто они еще не высохли.
- Это было на той неделе, - приглушая голос, сказал Антохин. - Я
снимал участников похода. Для нашей газеты.
- Отвези их! - Евдокия Савельевна снова вернулась к трубке: - Где вы
находитесь? - Она записала адрес и протянула его Боре Антохину: - Оттуда
сразу назад! Помни: мы все тебя ждем. Тогда уже наверняка будет Митя
Калягин. Вы с ним поедете туда, к нашим... И поднимете их на поиски.
Надо будет прочесать лес!
- А что... там большой лес? - спросила Надюша.
Наконец она о чем-то спросила.
- Да что вы?! - воскликнула Люся.
Ее шустрый, но неопределенный ответ заставил Надю замедлить шаги. И
она машинально начала передвигаться по комнате не так быстро, как
прежде. Туда и обратно, туда и обратно... На Олины снимки она не
взглянула.
Боря собрал их осторожно, будто они так и не высохли. Опустил в
боковой карман и, пригнувшись, ушел.
Люся с чашкой и пузырьком, которые Наде не пригодились, стояла на
балконе и неотрывно смотрела вниз.
В телефонных переговорах "безумной Евдокии", в желании Люси первой
все увидеть и обо всем сообщить, в той бережности, с какой Боря Антохин
раскладывал и собирал Олины фотографии, мне чудилось страшное. Я был
уверен, что они искупают вину. Но каков же ее размер? Что именно они
допустили там, в походе, если Оля не вытерпела? И что она в минуту
отчаяния могла совершить? И кого могла встретить ночью... на неизвестной
дороге?
Внезапно раздался звонок. Надя опустилась на стул. Я отяжелевшими
ногами зашагал в коридор. Но Люся опередила меня.
- Митя Калягин! - с преувеличенной радостью воскликнула она. Точно мы
только его и ждали.
- Ты на машине? - деловито спросила Евдокия Савельевна.
- Машина внизу! - ответила за него Люся, разглядевшая с балкона, что
внизу стоит самосвал.
Митя виновато кивал на свои промасленные брюки: дескать, застали
врасплох.
Он был действительно щуплым, и волос на голове почти не было. Евдокия
Савельевна не стала объяснять нам, что это "результат военного детства",
а сказала:
- Митя, пойдем-ка со мной на кухню.
- Ничего секретного она ему там говорить не собирается! -
затараторила Люся. - Просто ей не хочется при вас повторять...
Надя не слышала.
Евдокия Савельевна и Митя вернулись с кухни.
Он вспомнил, что, когда отвозил дяде лекарство и инструменты, тоже
приехал домой только утром. И мать не знала всю ночь, где он.
- Я удрал...с воспалением легких. А что было делать? Она бы не
пустила меня. Сказала бы: "Сама отвезу!" Я матерей раньше не понимал.
Пока сам отцом не заделался.
Надя не слышала.
Митя рассказал еще одну историю. О том, как его сын тоже один раз не
ночевал дома и вернулся под утро. Оказывается, поссорился с девочкой. И
сказал, что будет стоять под ее окном, пока она не простит. Она
преспокойно спала. Проснулась утром, собралась в школу. Выходит, а он...
все стоит. С самого вечера.
- И что вы сказали сыну? - спросил я.
- "Она же тебя не любит, дурак!"
- Это вы точно сказали.
Надя не слышала...
Раздался звонок. Она привстала. А Люся снова опередила меня.
Вернулся Боря Антохин.
- Я вот подумал... У меня есть и другие ее фотографии! - Он похлопал
по боковому карману. - Заехал домой на обратном пути и взял. Надо будет
раздать там, в районе. Чтобы мы не одни искали.
- Это так. Это, безусловно, так, - похвалила Евдокия Савельевна. -
Если все возьмутся за дело, мы быстрее достигнем успеха!
"Раньше надо было думать... гораздо раньше!" - хотел я сказать.
- Мы ее найдем! - пообещал Надюше и Митя Калягин.
- Но где... она может быть? - отчаянно вскрикнула Надя. Все
вздрогнули от этого крика. Даже Митя. Евдокия Савельевна уже не могла
деловито организовать поиски. Она тяжело заметалась... Подскочила к
Мите, что-то шепнула ему, потом к Боре. И с неестественной громкостью
сообщила:
- Сейчас Митя с Борей поедут туда - и все выяснится. Вы ведь знаете,
Митя во время войны решил более сложную задачу!
В ее голосе мне все явственней чудились интонации врача, убеждающего
безнадежно больного, что вот сегодня он "выглядит молодцом". Но поверить
этой интонации я не мог. Это бы значило...
У Надюши хватило сил только на тот отчаянный крик. Она снова, как
челнок, заходила по одной линии - от двери к окну. От окна к двери.
"Выдержит ли ее сердце?" - с ужасом думал я.
Митя с Борей уехали.
Евдокия Савельевна вновь установила пост возле телефонного аппарата.
Она делала бессмысленные звонки: то просила дежурного по школе сообщить
нам, если вдруг появится Оля, то обращалась с той же просьбой в
художественную школу.
Так прошло еще полчаса или минут сорок.
По радио продолжались жизнерадостные воскресные передачи. Никто
приемник не выключал, потому что никто не хотел тишины.
Надюша почти беззвучно, механически шевелила губами.
- Что ты, Наденька? - наконец спросил я. И обнял ее. Люся решила, что
мы хотим о чем-то поговорить, и сразу же утащила Евдокию Савельевну на
кухню.
- Что ты, Надюша?
Она не ответила мне, как и не прекратила своего движения по комнате,
но я разобрал слова:
- Это я уговорила ее... Это я...
Зазвонил телефон. Надя была в тот момент как раз возле него. И
схватила трубку.
- Нет, не мать, - ответила она. - Честное слово, не мать. А кто?
Учительница... из школы. Помню... Я помню... В брюках была. В синих
брюках. Что вы говорите? Опознать?.. Кого опознать?
Трубка повисла на шнуре. Надя опустилась и села на пол.
- Люся! - почему-то закричал я.
Они с Евдокией Савельевной прибежали с кухни.
- Я ее не узнаю, - говорила Надя куда-то в пространство. - Я ее не
узнаю...
Надюшу подняли и посадили на диван. Она не двигалась, оцепенела.
Я положил трубку обратно на рычаг. Телефон сразу же зазвонил.
- Нас перебили, - услышал я рассудительный, ко всему привыкший
мужской голос. - Это я с кем говорю?
- С отцом.
- Сперва учительница подходила? Не мать?
- Нет, нет... Учительница. - Тогда ничего. Тут бы на всякий случай
опознать надо было...
- Кого?!
- Вы за мной-то не повторяйте. Мать не слышит?
- Нет.
- Мы бы за вами заехали.
Хлопнула дверь.
Я выронил трубку... Выскочил в коридор.
- А где мамуля? Я привезла ей цветы! -Оля уже сняла с одной ноги
туфлю и натягивала тапочку. - Представляешь, они все еще движутся к
этому дяде... Во главе с "безумной Евдокией"! А я вчера вечером угадала
самый короткий путь! Митя ночью переплыл реку на лодке. Иначе бы он
столкнулся с патрулями. И меня лодочник перевез! - Она была упоена
успехом. - Вот сюрприз... или приз, о котором говорил Митя Калягин. Мне
достался!.. - Она протянула какой-то конверт. - Я пришла первой. И
дядя-доктор вручил его мне. А где мамуля? Я привезла ей цветы. Утром в
поле так хорошо!
Она сунула мне в руки букет ромашек.
Я не перебивал Олю.
Евдокия Савельевна и Люся не вышли в коридор. Они так и стояли около
телефона. Трубка висела на шнуре. А Надя, оцепенев, сидела на диване.
Сидела неестественно прямо, положив обе руки на колени.
- Наденька! Оля вернулась... - закричал я. - Оля вернулась!
- Я не узнаю ее, - ответила Надя. - Я не узнаю...
Через полчаса примчался самосвал Мити Калягина. По дороге Митю
оштрафовали за превышение скорости.
- Большой прокол! - сказал он. - Талон продырявили. Вот комедия!
Но это он сказал уже потом, войдя в комнату. А в коридоре поспешно
сообщил мне:
- Все в порядке! Она была у моего дяди сегодня утром. Вот и сам
дядя... Живой свидетель!
- Она вернулась! - не приглушая голоса, воскликнул Боря Антохин, тоже
приехавший на самосвале. И указал на туфли, которые Оля оставила в
коридоре.
- Можно было, значит, не подвергать дядину жизнь опасности, -
вздохнул Митя.
Дядя его был, наверно, всегда таким же худеньким, похожим на
мальчика, как и племянник. Старость же еще решительней прижала его к
земле. Казалось, в нем не было веса, и он держался за палку, чтобы
нечаянно ветер не опрокинул его, не свалил с ног. Но глаза, как и
Митины, обещали поведать всем какую-то лукавую, несерьезную историю.
- Вы доктор? - спросил я.
- Был доктором, - ответил он.
- Полвека! - добавил Митя.
- Тогда можно вас попросить... на минутку? Мне бы хотелось
посоветоваться.
На кухне я сбивчиво рассказал ему обо всем, хотя многое он уже знал.
Не знал он только о том, что случилось после отъезда Мити.
- Вы ведь невропатолог? Это, наверно, по вашей части? К тому же у нее
и порок сердца... Я очень волнуюсь.
Он вошел в комнату, где Надюша продолжала сидеть неестественно прямо,
положив обе руки на колени. Ее оцепенение не прошло. Увидев доктора, она
и ему сказала:
- Я не узнаю ее.
- Мамочка, я здесь... Я вернулась! - неизвестно в который уж раз
втолковывала Оля, стоявшая перед ней на коленях. - Я вернулась! Вот
доктор, Митин дядя... Он вручил мне приз. Потому что я пришла самая
первая. Видишь? Фотография... Это Евдокия Савельевна во время войны. С
теми двумя солдатами. Оказывается, она скрывала солдат у себя... после
того, как доктор их вылечил. У себя прятала! - Оля объясняла это Надюше
с той тщательностью и неторопливостью, с какой взрослые втолковывают
малышам самые простые, изначальные истины. - Вот это Евдокия
Савельевна...
- Вглядитесь, пожалуйста, - шепотом попросила и Люся. - Это молодая
Евдокия Савельевна!
- Ну зачем же? - прошептала откуда-то сзади классная
руководительница.
- Оля вернулась! Ваша дочь уже дома. С вами! Ей ничего не грозит. Вы
понимаете? Ей ничего не грозит! - с неожиданной для него волевой
интонацией, внятно и твердо произнес Митин дядя.
- Я не узнаю ее, - сказала Надя.
Доктор еще и еще раз попытался установить с ней контакт. А потом
палкой указал в сторону кухни.
- Это не по моей части, - сказал он мне там.
-Как... не по вашей?
- Я невропатолог. А психиатрия - это другая область.
- Она... вам кажется...
- Надо позвонить, чтобы за ней приехали. Именно оттуда.
Оля вошла на кухню и стала нервно мне объяснять:
- Я прошла путем Мити Калягина. Было такое задание. Ты же знаешь...
Я перебил ее:
- Он прошел этот путь, чтобы спасти людей. А ты, чтобы погубить...
самого близкого тебе человека...
