Первокурсница.Виктория Ледерман

Глава 9

Саня высадил меня у дома Кирилла. Я взяла в руки шапку, запахнулась и вышла, с размаху хлопнув дверцей.

– Ты надолго? – поинтересовался он, опуская стекло.

– Не знаю. Как управлюсь, – процедила я сквозь зубы.

Чтобы уколоть моего преследователя, я сказала ему, что здесь живет мой любимый человек (что, впрочем, соответствовало истине) и я еду побыть с ним наедине. Но не заметила никакой реакции на его непроницаемом лице.

– Тебя подождать? – спросил он.

– Если у тебя есть лишних три часа, – равнодушно произнесла я и вошла в подъезд.

Дед был один. Кирилл повел Настю ужинать в кафе. Я расстроенно шлепнулась на табурет и принялась ковырять кусок пирога, предложенного дедом, совершенно не ощущая вкуса.

– Двойку, что ли, получила? – спросил дед. – Лица на тебе нет.

Двойку, усмехнулась я. Если бы двойку! Ее можно исправить. А как исправить все те глупости, которые я наделала в последние два дня?

– Время – десять, – сказал дед. – Ночевать останешься? Звони матери и оставайся, нечего по ночам болтаться.

– Нет, мне в институт с утра, – вздохнула я и вдруг вспомнила о своем недоученном латинском. Доцент Лебедева не поймет, если я завтра не отбарабаню ей десять крылатых фраз и правила склонения существительных. А ведь я еще имею слабенькую надежду на «автомат».

– Я тебя до остановки провожу, – поднялся дед.

– Не надо. Остановка под окном. Я тебе позвоню, как доберусь.

– Ну, смотри...

Я оделась, поправила перед зеркалом шапку и неожиданно для себя сказала:

– Дед, я возьму котенка. Того, рыжего.

– Мне не жалко, бери. С матерью тебе разбираться.

– Ничего, разберусь, – бесстрашно ответила я.

Дед поймал нужного котенка и подал мне. Я расстегнулась и посадила его за пазуху. Котенок тут же принялся выбираться, цепляясь за свитер острыми коготками. Я выбежала из квартиры, придерживая его руками. Он тыкался в мою ладонь влажным носиком и отчаянно мяукал. Я вдруг почувствовала себя такой счастливой, оттого что этот маленький зверек принадлежит теперь мне, и решила во что бы то ни стало отвоевать его. У меня еще никогда, ни разу в жизни не было такого крохотного существа, о котором я могла бы заботиться. Сколько раз я просила собаку, кошку или хотя бы хомяка, но все мои мольбы оканчивались холодным маминым «Никогда!». Максимум, на что она дала согласие, – это рыбки. Только их ведь не потискаешь в руках и не погладишь. И не поговоришь, когда тебе одиноко. Но теперь в моей душе поднимал голову бунтарь-одиночка, и я была готова сражаться хоть с тридцатью мамами сразу за право быть счастливой.