Moonside: Новые демоны

Адель

Когда Эван бросил вещи на порог ее новой комнаты, пусть и всего на три дня, он долго решительно смотрел на нее, пытаясь что-то сказать. Взгляд его не выражал ничего, кроме внутренней борьбы и сомнений. Он не имел понятия, что именно в таком случае нужно произнести. Банальное "так нужно" или необходимое "мне очень жаль", ничего бы из этого не изменило ситуацию. Даже если бы Адель спросил негромко и жалостливо "зачем ты это сделал?".

Но сказать хотелось, но вместо этого, сразу после того как захлопнулась дверь, она три раза прочла Ave Maria, и уже только потом, от бессилия, от страха, от злости, от совсем не праведных чувств, разрыдалась уткнувшись в подушку.

Как бы она себе не напоминала, что в этом нет никакого толку, но она ненавидела Эвана. Который молча, не посоветовавшись, не спросив, бросил ее здесь к самым страшным демонам. Но у Адель было достаточно смелости, чтобы признаться самой себе, что она бы поступила точно так же. Во имя Папы.

Рыдания и жалость к себе привели ее к мыслям, что она раз она чувствует этот комок горечи и обиды, то никакая она не святая. Как бы она не пыталась вдолбить в себе голову, что Господь испытывает ее, подростковая необходимость драмы была сильнее. И она позволила себе этот небольшой грешок сорок минут прорыдав навзрыд, не стесняясь тонких стен или что ее кто-то может услышать.

"Три дня" - успокаивала она себя. "Всего лишь три дня. И никто меня не тронет. Никто со мной ничего не сделает. Это испытание. Да, это испытание". Она приняла это с мученической решимостью, загнала обиду глубоко в себя и была готова страдать.

Ее комната была куда просторнее номера в Вальгале. Огромной, светлой из-за большого окна, пусть интерьер и выдержан в темных тонах престарелого, но утонченного стиля. Ивейн даже позаботилась о ней и постелила ей свежее чистое шелковое белье. Интересно, сделала ли она собственноручно? Или в ее доме были слуги?

В таких комнатах она никогда не жила, лишь видела издалека, бывала в них, но спать - никогда. Детство она провела в приюте при монастыре, затем в самом монастыре, держалась аскетизма, хотя не могла отказать себе в мечтах от роскоши.

Здесь роскошь была другого толка: мрачная, затхлая, былая, но все же она была.

Она сидела на полу у кровати, неистово молилась, потому что не знала, что делать дальше, держась за крошечный золотой крестик, пока к ней осторожно и робко не постучались.