Теперь они постоянно обращались к своим путевым картам весьма сомнительной достоверности, составленным, главным образом, понаслышке.
Джек Лондон. «В далеком краю»
Едва мы прошли с полкилометра, как Димка, обернувшись, заметил, что поляк бежит следом и машет рукой.
– Вы знаете, почему я вернулся? – говорил Юзеф, приближаясь. – Я, глупый осел, не сказал вам, что Паппенгейм с Карлом уехали вас искать. Они должны быть где-то в Коло или Конине. Старый немец решил, что вы выйдете к этим городам – иного пути в Россию он не видит. Так что будьте осторожны.
Вот тебе и раз! А мы-то уж думали, что навсегда вырвались из лап Паппенгейма! Неужели придется снова встретиться с нашим заклятым врагом?
Как бы там ни было, а пока с удочками на плечах, подобрав около Просны старое ведерко, мы шагали вперед, как заправские удильщики.
Плохая изъезженная дорога в рытвинах и ухабах все время шарахалась от Варты и удалялась на юг. У реки снова начинались болота. Достаточно было отойти на шаг влево, как под ногами выступала вода. А тракт все время петлял, и мы вынуждены были свернуть с него на маленькую тропинку, чтобы удалиться от болота, а потом идти параллельно Варте.
Чувствовалось, мы уже не в Германии. Не только разъезженные грунтовые дороги, но и убогий вид запущенных и местами сильно порубленных лесов, мелкие клочки тощей песчаной земли, где трудились женщины, нищие деревни с крохотными избушками и жалким подобием дворов говорили об этом.
«Польское генерал-губернаторство Германской империи» – так было написано на вывеске в одной деревне.
И тут нацисты! Мы решили рискнуть и пошли прямо через деревню, но при выходе нас задержал польский сотник[61]. Из его объяснений мы поняли, что нас ведут к войту[62].
– Давайте выдавать себя за немцев... – предупредил я ребят. – А Белка пусть разыграет из себя глухонемую.
Нас ввели к войту. Краснощекий и пузатый, он читал сквозь очки какую-то бумажку.
– Тут написано – четверо... А их только трое, – снимая очки, проговорил он, обращаясь, видимо, к своему помощнику.
Я понял, о чем говорили поляки и решил, что уже по воем селам гуляют бумажки, в которых предлагается задержать четверых русских.
– Где у вас четвертый? – спросил войт.
Мы пялили на него глаза, делая вид, что ничего не понимаем. Вошел еще один поляк, поговорил с войтом, и вдруг мы слышим, как поляк на ломаном русском языке спрашивает:
– Где четвертый?
Я растерянно улыбнулся и проговорил:
– Их ферштее нихт[63].
– Что? Вы немцы? – удивился войт и начал, перевирая слова, угодливо говорить: – Извините, молодые люди. Мы вас задержали потому только, что имеем бефайль[64] изловить четырех русских, бежавших из Германии. Мы вас не держим, – улыбнулся он. – Вы свободны.
– Ауфвидерзеен! – чванно, как и надлежит гитлерюгенду, произнес я, и мы вышли из кабинета. Белка сделала вид, что не слышит, и долго стояла перед войтом, потом оглянулась и, не видя нас, сделала книксен войту и убежала.
Навстречу нам по дороге тащился воз со снопами. Подойдя ближе, мы увидели, что вместо лошадей его тянут, надрываясь, три женщины: одна впряглась в оглобли, две других, накинув лямки на спины, что есть силы тащили телегу за веревки, привязанные к оси. Воз попал в рытвину, и женщины никак не могли вытащить его на ровную дорогу.
– Давайце одпочнемы[65], – проговорила та, что была в оглоблях.
Полячки остановились, отирая пот с измученных лиц и недружелюбно оглядывая нас. Мы молча кивнули им и уперлись плечами в телегу. Кое-как удалось помочь бедняжкам преодолеть рытвину. Не давая возу остановиться и крича нам «дзенькуе»[66], женщины потащили его дальше.
Скоро мы были в поле, откуда полячки везли снопы. До чего же убогими показались нам после полей Камелькранца узкие полоски тощей, низенькой и редкой ржицы, в которой буйно разрослись васильки да как капельки крови виднелись красные цветы куколя! Местами рожь была убрана в копны, но чаще всего мы видели, как женщины неловко взмахивали косами. Каждый раз, как мы равнялись с ними, женщины прекращали работу и долго смотрели нам вслед.
В лесу дорога извивалась меж елями и спускалась вниз, пока не вывела нас к реке. Мы остановились на деревянном мосту, разулись и опустили измозоленные ноги в студеную воду.
– Ох, и устала! – проговорила Белка. – Так бы вот села и сидела, пока война не кончится.
Из леса следом за нами выскочил мотоцикл.
– Полицай! – вскричал Димка.
Мы живо вскочили, и Белка приготовилась было бежать. Я остановил ее: разве убежишь? Только навлечешь на cебя подозрение.
– Давайте немного порыбачим, – тихо предложил я, и ребята вмиг меня поняли.
Димка бросился к берегу копать червей, а я, поймав кузнечика, быстро подсел к речке. Полицейский пересек мост и заглушил мотор.
– Ну, как клюет? – крикнул он по-немецки.
– Пока еще только пробуем, – как можно спокойнее ответил я.
Он слез с машины и направился ко мне. Я понял, что у войта возникли сомнения относительно того, кто мы такие, и он послал полицейского вслед за нами. Чтобы отдалить разговор, я стал ловить кузнечиков, а сам все время наблюдал за полицейским. Он снял головной убор, и я неожиданно увидел лысину, что было довольно странно, если учесть, что полицейский казался сравнительно молодым. Он лежал на высоком берегу и тоже все поглядывал в нашу сторону.
Димка и Белка копали червей. Я подошел к ребятам и, делая вид, что рассматриваю крючок, шепнул:
– Осторожнее!
Когда я поднимался на берег, полицай, глядя мне в лицо серыми, навыкате, глазами, спросил:
– Вы откуда?
Чтобы приготовить ответ, я рванулся к удочке и, схватившись за удилище, подождал немного и подсек. Ничего на удочке, конечно, не было. Наживив крючок, пришлось забросить его снова.
– Что вы спрашиваете? – спросил я, отирая руки, но, оглянувшись на удочку, снова побежал к ней.
– Да не клюет, не клюет, – улыбнулся немец, видя мою шитую белыми нитками ложь. – Ты давай отвечай: откуда вы?
Моя околесица насчет того, что мы из деревни («тут, недалеко...»), что пришли половить рыбки, так как дома почти нечего есть, что отец у нас на фронте, не убеждала...
– Да, – улыбнулся полицейский, – складно ты врешь.
В это время у Димки клюнуло, он стал выводить рыбу, а она возьми да и сорвись.
– Эх, черт возьми! – забывшись, крикнул Димка по-русски.
– Вот и попались! Откуда вы знаете русский язык? – прицепился он к Димке.
– Да что вы, господин полицейский? Какой же русский? Мы сроду его не изучали, клянусь вам богом!
– Ну-ка, иди сюда! – поманил немец Димку. – Повтори, как ты оказал?
Димка простодушно посмотрел на него:
– Я сказал так: «Эх, черт возьми!» Мы научились этому ругательству у русских пленных...
Долго мы выкручивались, пока полицейский не улыбнулся:
– Молодцы! Ловко врать научились! Только вот что: эти удочки бросьте, потому что по ним вас сразу можно узнать. Вы – беглецы. Бежали из имения Фогелей, что недалеко от Грюнберга. Я должен бы вас доставить в управление. Говорите спасибо, что на меня напали. Я не буду просить за вас награду. Но впредь будьте осторожнее. Ауфвидерзеен!
Мы опешили и стояли, как вкопанные. Полицейский был уже на другом берегу и, обернувшись, крикнул:
– Чего стоите? Уходите!
– Вот тебе и еще один честный немец, – проговорил я, когда мы отошли от реки: —Интересно, на кого он работает?
– На нас, на кого еще? – бойко ответила Белка, которая уже бежала впереди, несмотря на усталость.
Между тем небо хмурилось, по нему скользили серые тучи. Вдалеке громыхал гром. Мы торопились, чтобы дойти до следующей деревни, но гром гремел сильнее, гроза приближалась. Я оглядывался, ища удобного укрытия от дождя. Мы забрались под густую развесистую ель.
По дороге, опираясь на палку, ковылял старик. Увидев, нас, он крикнул:
– Добже! И я з вами поседзем, пуки дещь пшестане[67].
Старый поляк, помнивший еще царских солдат, знал немного по-русски. Как мы ни хитрили, поляк был не таким наивным, чтобы не понять, что мы – беглые русские.
Видя его хорошее отношение, пришлось юсе рассказать.
– Мы тоже живем плохо, – подумав, проговорил он. – Но немного можем вас продержать. Идемте к нам!
– Куда?
– Здесь есть небольшая деревня...
– Что вы, пан Вацлав, мы пойдем в Россию. Только нам надо знать: есть тут дороги, которые идут параллельно Варте?
– О, это совсем близко! – проговорил старик. – Километра три еще надо пройти.
– А немцев у вас много?
– Этого добра хоть отбавляй! В каждой деревне. Совсем житья не стало.
Дождь прошумел, только с деревьев капало, и мы встали, чтобы идти дальше.
– До свидания! – помахали мы старику.
– До видзеня[68], – ответил он.
Километра через три-четыре, как и сказал пан Вацлав, мы вышли на широкий тракт, который вел куда-то влево. На перекрестке под железной крышей стояло изображение божьей матери, как говорят поляки, матки боски.
– Старая знакомая! – ухмыльнулся Димка, вспомнив польское кладбище у Фогелей.
Это было первое изображение матки боски на дорогах Польши. А сколько маток босок видели мы потом, трудно даже оказать. На всех перекрестках, у колодцев, на большой дороге или просто в лесу, стояли эти молчаливые свидетели отсталости простых поляков.
Мы смотрели на матку боску. Она склонила свою русоволосую голову, и во взгляде можно было прочесть страдание, смирение и какую-то безутешную грусть.
– Смотрите, – сказала Белка, – матка боска не плачет, но в уголках ее глаз слезы.
– Не зареви сама, – предупредил Димка.
– Глядя на нее, можно и зареветь, – улыбнулась Белка. – Ух, сколько, наверно, слез пролито около!
Я вынул из кармана ту бумажку, что дал мне Отто, – правильно ли мы идем? Но на чертеже не было Турека, а только реки и около рек – города Шримм, Конин и Коло.
– И что тебе дался Турек? – возмутился Димка. – Ты давай веди нас в Россию.
– А где она, Россия? Ты знаешь, где она?
Димка посмотрел на небо:
– Жалко солнышка нет, я бы тебе показал... Низкие серые тучи нависли над головой. Вороны каркали и летали над бором.
– Будет затяжной дождь, – угрюмо произнес Димка. – Вороны каркают к дождю.
– Иди ты, – вырвалось у меня. – Не каркай!
Из леса послышался рокот моторов, и через несколько минут к нам выехали одиннадцать мотоциклистов, на которых сидели запыленные немецкие солдаты.
– Хайль! – приветствовали мы их.
Первый мотоциклист на ходу крикнул:
– Скоро будет деревня?
– Скоро...
И снова мы вышли к развилке. Опять – матка боска. Дорога делилась на четыре ответвления. По которому же идти?
Мы выбрали не очень торную дорожку и двинулись по ней.
Дождь усиливался. Мы промокли насквозь, так что бояться дождя уже не приходилось. Через несколько километров наткнулись на домик, где жил, наверно, лесник. Огромная овчарка лаяла на нас с крыльца. Мы постояли немного около домика и пошли дальше. Дождь лил, как из ведра. Скоро впереди что-то забелело. Мы ускорили шаг, и перед нами открылась та же развилка на четыре дороги.
Я опять достал свою схему. Она совсем размокла. Следы карандаша расплылись фиолетовыми пятнами. Ничего уже нельзя было разобрать.
Мы заблудились. Вечерело. Под елями, где было темно весь день, стало еще темнее. Вороны теперь не каркали, а молча убрались куда-то в лес. Пора было и нам на ночлег, но – куда? Я окончательно закоченел, да и мои товарищи не проявляли особой жизнерадостности.
– Что же мы стоим? – вскричал, наконец, Димка. – Вы, может, ждете, что вас кто-то пригласит в дом обсушиться и погреться? Никто не пригласит, даже матка боска.
– Пошли! – махнул я неопределенно рукой и стал на одну из четырех дорог.
Мы брели мокрые и измученные, пока в стороне от дороги не зачернело что-то.
Я подошел и с радостью крикнул:
– Идите сюда! Здесь стог.
Спички у Белки размокли, мы не могли и думать о костре. Сняли мокрую одежду, легли под влажное сено.
Дождь перестал. Не успели мы согреться, как около стога послышались шаги, и к нам в сено полез кто-то. Дотронулся до моей ноги, замер. Мы затаили дыхание, он – тоже.
Наконец неизвестный громко, тонким голосом, произнес по-польски:
– Кто тут? Вылазь! – судя по голосу, мальчишка, а по властному тону, каким сказаны слова, – великан.
Мы предстали перед ним полуодетые. Взошла луна, и мы увидели небольшого мальчика с автоматам, направленным на нас.
– Кто ту ест?
Я растерялся и не знал, что отвечать:
– А ты кто?
– Партизан, – гордо ответил он.
– Партизан? – выскочила Белка, уже успевшая натянуть на себя платье. – А мы так давно хотели встретить партизан.
Мальчик, видимо, растерялся.
– А кто вы? – повторил он свой вопрос не столь властным голосом.
– Мы из Германии, пробираемся домой в Россию.
– В Россию? – с каким-то уважением произнес мальчик. – Пошли. Идите впереди меня. И если не врете...
Натянув на себя холодную, мокрую одежду, мы отправились вперед. Часа через два оказались в самой гуще леса на небольшой полянке, где слабо горел костер.
– Пароль? – окликнули нас из темноты.
– Варшава, – проговорил мальчик.
Он подвел нас к огню, у которого лежало несколько человек, принялся расталкивать одного из спящих:
– Пан Витек! Пан Витек! Проснитесь, пан Витек!
– А? Что такое? Это ты, Стась?
Пан Витек вскочил на ноги и протер кулаком глаза. Мальчик, держа перед собой автомат, докладывал что-то, все время кивая на нас.
– Садитесь, – бросил пан Витек и сам сел на бревно около костра. Мы удивились: пан Витек отлично говорил по-русски.
– Рассказывайте, откуда вы, кто, как попали в наши края?
Нас окружили партизаны. Они выходили откуда-то из темноты и усаживались перед костром.
– Так это вас ищет полиция? – рассмеялся пан Витек, и его морщинистое лицо помолодело. – В прошлый раз Стасик принес нам объявление военного коменданта...
Когда мы сказали, что видели недалеко отсюда немцев на мотоциклах, пан Витек, который был командиром партизанского отряда, встревожился. Он быстро подозвал к себе двух человек, коротко что-то проговорил. Те сразу скрылись в темноте.
– А вы, я вижу, мокрые до нитки. Идите со Стасиком – он вас просушит, обогреет и накормит.
И снова Стасик вел нас куда-то в темноту. Теперь он шел уже впереди. Пароль следовал за паролем, пока мы не пришли в землянку. Стасик снял домотканый пиджачок, и при свете керосиновой лампочки мы увидели худенького белобрысого паренька лет шестнадцати-семнадцати в белой рубашке, подпоясанной широким ремнем с буквами «РУ» на медной пряжке.
– Откуда у тебя этот ремень? – поинтересовалась Белка.
Паренек, мешая польские слова с русскими, объяснил, что это подарок. Был у них в отряде ученик ремесленного училища Ваня Цыплаков. Ваня выскочил на полном ходу из поезда, в котором немцы увозили русских, и три месяца воевал в отряде, где сейчас воюет Стасик. Был он комиссаром, и Стасик так с ним подружился, что почти усвоил русский язык. Однажды, когда их отряд окружили немцы, Ваня предложил Стасику побрататься и отдал свой ремень, а себе взял плохонький Стасиков ремешок.
– Из шлеи я его сделал, – грустно усмехнулся Стасик.
– А где он, Ваня, ваш комиссар?
– Погиб. Вместе с командиром. Они стреляли до тех пор, пока у них оставались пули. А потом, когда немцы подошли вплотную, Ваня выхватил гранату и подорвал себя вместе с командиром. Ну и гитлеровцев, конечно... За нашим отрядом они гоняются уже давно, только ничего у них не выходит...
Где-то затрещали автоматные очереди. Стасик быстро накинул пиджачок, схватил автомат:
– Опять нагрянули...
Мы выскочили из землянки. Стрельба слышалась левее, виднелись вспышки винтовочных и автоматных выстрелов,
– Хальт! – послышалось вдруг из кустов. Стасик моментально застрочил из автомата. Мы упали на землю: вокруг нас жужжали пули, но Стасик быстро успокоил немца. Мы нашли его в кустах, одетого в серую офицерскую куртку. Наш проводник нагнулся и со смешком произнес:
– Вот вам и оружие!
Мне достался немецкий автомат, Димке – пистолет. К сожалению, воспользоваться ими не пришлось. Отряд немецких автоматчиков был истреблен, так как пан Витек приготовился встретить врага, как надо.
– Мы отходим сейчас в район Турека, – сказал командир отряда. – А ты, Стась, проведешь ребят до Конина, покажешь дорогу и возвратишься...
Всю ночь мы колесили по лесу. Снова пошел дождь. Такая же дрянная погода была и на следующее утро. Только к середине дня выглянуло солнце. Я никогда не думал, что ему можно так обрадоваться, как радовались мы. Выбрав сухой склон, Стасик предложил снять с себя одежду и просушить ее.
Во второй половине дня поляк вывел нас на мощенную камнем дорогу, и когда впереди показались строения большого города, распрощавшись, быстро скрылся в лесу.
