Первый шаг в пекло

0.

        — Этот мир сдвинулся, Томми.

Вокруг всё плывёт. В воздухе пахнет гнилью и рвотой, а чей-то крик отдаётся звоном в ушах. Томас чувствует, как длинные пальцы Ньюта перебирают его волосы.

— Да. Действительно сдвинулся. Только такие ублюдки, как они, выпускают на поле боя детей.

Какого хрена действительно? Какого хрена вообще они когда-то ввязались в это? (Любопытство — первый шаг в пекло, как когда-то сказала Тереза, тут же охнув и удивлённо выпучив глаза. И откуда взяла только?) Томас хочет плюнуть в лицо тому, кто стоит за всем этим, возможно даже себе самому. А на деле валяется на земле побитый, перемазанный чем-то липким и странно пахнущим. Мерзко. Заслужил?

Ему бывало и похуже, Ньюту, без сомнений, тоже. После потери памяти, вроде как, должны были стать чужими людьми, а теперь всё равно знают каждую грёбаную болячку друг друга. На повестке дня неизменный кретинизм и, кажется, сломанная ключица. В самый раз.

Так приятно-больно быть смелым в глазах окружающих. Прикрываться ироничной самоуверенностью и напускной бравадой. Ему страшно, но никому об этом знать не обязательно.

Тем же лучше. Так легче.

(Только Ньют всё равно видит. И всё время чувствует фантомную ломоту в костях.)

Люди предают, люди умирают, ложь во благо разрушает доверие, жизнь ломает и расстраивает планы. К этому невозможно привыкнуть. В таких условиях ни к чему нельзя привыкнуть и ни в чём нельзя быть уверенным. А он привыкает. И оправдывает чужие слабости.

(Истинный лидер.

Герой.)

Ньют сводит брови к переносице, кривится почти насмешливо.

— Вставай давай, тебе ещё мир спасать.

— Да пошёл ты, — терпеливо выравнивает сбитое дыхание, — а чем я сейчас, по-твоему, занимаюсь? Тут ты. Знаешь же, что... — окончание фразы он произносит еле различимо, отвлёкшись на резкую боль в плече.

Ему действительно хочется... чего-то? Он не знает, что лучше: чтобы это всё прекратило существовать, или чтобы никогда и не существовало. Нет, на самом деле, он не знает вообще ничего. Ему семнадцать, у него липовое имя и пустота в голове. Ему семнадцать, ему мерещится кровь на собственных руках, а необъяснимое желание вылезти из кожи вон ради кое-кого особенного и ещё пары десятков людей не даёт нормально спать. Ему семнадцать, а странные сны и такие же странные намёки Терезы крепко держат и не выпускают из своих сетей, продолжая настойчиво давить на сознание. Ему семнадцать, его понемногу лишают рассудка.

Будни среднестатистических подростков, мать твою.

Везде кровь. Он словно пропитался ею. Рядом Ньют. Он словно существует только благодаря горячему дыханию над ухом и шершавым пальцам в волосах.

Привкус потрескавшихся губ непривычно отдаёт морской солью, он даже и распробовать не успевает, даже не понимает, откуда знает этот вкус. Просто окончательно сходит с ума, наматывает на кулак ворот засаленной рубашки, скулит от боли, словно побитая собака, второй рукой отчаянно цепляется за чужое плечо.

Это не первый раз и, он надеется, даже не последний, но всё равно пиздецки страшно. Правда, дышится теперь легче.

— Проваливай, Томми.

— Да я сдохну скорее, — шипит Томас, — закрыть, запереть, спрятать, ни за что не выпускать. Спасти. Понимаешь?

И нет бы Ньюту, посмеявшись, назвать его рыцарем на белом коне, только превратить всё в шутку почему-то не получается. Поблагодарить он тоже не может, но Томасу это, кажется, и не нужно.

Он просто ловит его пустую улыбку и хватается за это. Это не много, но уже что-то. Не получается ни двигаться, ни нормально мыслить, ни в принципе адекватно воспринимать всё происходящее, но Томас выглядит чертовски счастливым. Дурак.

(Они не были рождены свободными, но, несмотря ни на что, стали такими. Сейчас. Вместе.)