Клетка

Рождество

  Время близилось к Рождеству. Если и есть в этом мире люди, которые воистину любят этот праздник, то это не я. С самого детства тянется пелена ненависти ко всем этим елкам, игрушкам и подаркам. Куча невыносимых воспоминаний одолевает в один миг, и боль накрывает волной. Немощно хватая воздух ртом, задыхаясь от нахлынувшего дерьма, пока остальные выбирают подарки.

На улице моросит, снегом не пахнет, хотя синоптики и обещали минус. Если нельзя верить людям, то почему можно псевдоученым? Люди могут верить всему и вся, лишь бы не ближнему своему. И это вызывает у меня странное чувство собственного превосходства. Я обошел их всех. Я не верю никому. Это чувство вымерло во мне, как и многие другие, атрофировалось в ходе эволюции. На работу ходить не нужно. Министерство подарило нам целую неделю праздничного отпуска, половину которого мы просто успешно провалялись в кровати, изредка выходя из квартиры, чтобы раздобыть пищи или узнать последние новости из «Пророка».

Запах чая ворует мои мысли, возвращая меня в реальность. Бергамот. Мне нравится, что этот запах заполняет комнату. Никакой ванили или клубники.

— Откуда у нас чай? — меня покоробило от этого малознакомого, чужого слова. Нас.

— Я купила, — совершенно спокойно отозвалась она из-под пледа, перелистывая страницу ежедневной газеты, не обращая на меня никакого внимания. Что-то меня задело. — Ты сказал, что не будешь, я спрашивала и незачем теперь так смотреть, - словно прочла мои мысли.

Я удивился. Не помню, чтобы отказывался от чая.

— Мерлин, думаешь, я тебя обманула? — она внимательно уставилась на меня. — Может, хоть еда заставит тебя слушать меня чаще, — она всунула мне в руки горячую чашку чая, — на, сидишь, как гиппогриф, над моей головой и выглядываешь, какого бы хорька пожирнее утащить.

— Ме-е-рлин упаси, — я хотел было возразить, что сравнение с гиппогрифом уж очень обидное, но чай начал согревать мне руки, заполняя своим теплом мой внутренний холод. Я поежился от контраста температур.

— Иди ко мне, — я в недоумении посмотрел на Грейнджер, а она лишь распахнула свой плед в приглашающем жесте. По правде говоря, эти пять дней мы практически не общались, перекидывались парочкой заурядных фраз. Она читала книги, которые могла найти у меня дома, а я читал ее. Словно какая-то магловская передача: «В мире Грейнджер».

Все с ней кажется таким близким и далеким одновременно, чужим и родным. Возможно ли такое, если да, то как это называется?

— Вкусный чай. — Она до сих пор держала руки раскрытыми. Я перевернулся и улегся на ее ноги, отставив допитую кружку чая в сторону.

Сплин – двое не спят.

На улице была изморозь, а внутри начиналась оттепель. Грейнджер водила рукой по моим волосам, дочитывая до конца газету.

— Тебе обязательно что-то читать, — я пытался вывести ее на разговор, любой, но нехотя, ведь так тяжело огрызаться, когда кто-то копошится в твоих волосах. Всю злость внутри будто купировали, закупорили, зарыли.

— Да, я просто не знаю, куда девать глаза, когда нет рядом книг, — она игриво прошлась взглядом по моему телу. Грейнджер умеет шутить. Много я о ней не знал, — на самом деле, я просто люблю быть в курсе событий.

— А слабо вот так вот отказаться от всех новостей, закрыться в квартире и не выходить год? — во мне проснулся ребенок, который задавал много бессмысленных и очевидных вопросов.

— Как ты после войны? — она так спокойно об этом спросила, но откуда ей было это знать.

— Следила за тобой, — видимо, она увидела мой задумчивый взгляд или опять прочла мои мысли, — шучу. Люблю быть в курсе событий.

Такая очевидная и загадочная Грейнджер. Она приподнялась и подошла вдруг к окну, которое было занавешено плотными синими шторами.

— Как думаешь, на улице уже темно? — отрешенно спросила она.

— Уверен.

— Завтра ведь Рождество, Малфой, — с тоской произнесла она. — А на улице дождь.

— А вот и нет, — вспомнил я прогнозы синоптиков, застав ее врасплох.

— Проверим? — лукаво.

— Одевайся, Грейнджер.

Через пять минут мы стояли перед дверью, ожидая, кто все-таки решится открыть ее. Мы не выходили на улицу уже два дня, так что то, что творилось там, оставалось большой тайной. Хотя я был почти уверен, что там дождь, внутри теплилась надежда, что все покрыто белым одеялом. Надежда. Стало вдруг смешно, и я резко открыл дверь. Наступила кромешная тишина.

— Грейнджер, — удивленно спросил я, не заметив ее реакции. Я посмотрел на нее, а она зажмурила свои глаза, словно маленький ребенок, которому выносят торт на День Рождения.

— Ну что там? — Она действительно не подглядывала, видимо, была честным ребенком. Я тихо вышел во двор и набрал в руку кучку мокрого снега. В тот момент мне показалось это жутко уместным, сдерживая смех, я кинул лепешку прям ей в живот.

— Не может быть, — она широко раскрыла глаза, которые залились счастьем, неподдельным. Немного детским. Секунду она стояла на улице, а потом побежала ко мне и толкнула меня в огромный сугроб, лежавший сзади. Под пальто попал снег. Мерзкое ощущение, холодная струйка начала медленно стекать вниз, доставляя невероятное мучение.

— Ну все, ты напросилась! — я резко схватил ее за руку и потянул на себя, она мигом упала рядом, залившись смехом. Мы молча лежали и смотрели на серое небо, которое укрывало нас мягкими снежинками. Было так спокойно, как в детстве, когда мы с матерью выходили погулять зимой в сад.

— Малфой, — задумчиво спросила она, — как можно не понимать кого-то полжизни, чтобы потом слышать даже его мысли? — она обратила на меня свой взгляд, который не требовал ответа, потому что его не было, либо же мы его не знали. Но я прекрасно понимал, о чем она говорит. Впервые в жизни я чувствовал, что меня кто-то понимает, как себя.

***

С утра меня разбудил телефонный звонок, необходимо было отъехать на пару часов, пообщаться с директором «Меджикбилд» по поводу подписания контракта. Видимо, он не мог выбрать время лучше, чем в семь утра в воскресенье. И как это Грейнджер не проснулась от таких назойливых звонков, видимо, чистый воздух особенно хорошо влияет на ее сон. Я глянул на то, как она зажимает мою подушку между своих ног, пара ссадин еще виднелась на бедре, напоминая о «любви» гражданского мужа.

— Урод.

Я начал собираться, как всегда контрастный душ, костюм, выглаженная рубашка — спасибо заклятию, часы. Мои счастливые часы, которые были со мной на каждом совещании. Да, у меня была счастливая вещь. Мне их подарила мама перед сдачей СОВ.

— Черт подери, где они?!

Я заглянул в ванную, они лежали на тумбе и показывали полвосьмого. Я конкретно опаздывал, поэтому вернулся обратно в комнату, застежка как назло не застегивалась.

— Прошу, — Грейнджер вскрикнула на всю комнату, и я уронил часы. Боясь посмотреть на циферблат, я медлил. Сломались.

— Драко, прошу, не надо, — она всхлипывала во сне. Я кинул сломанные часы на кресло и подошел к кровати, бережно дотронувшись до ее руки. Она мигом распахнула заплаканные ресницы.

— Ты куда? — испуганно спросила Гермиона.

— На встречу с Бригзом, я ненадолго, что с тобой? — буднично, без капли заботы спросил я.

— Где часы? - она игнорировала мой вопрос. И откуда она знала о них, я не рассказывал. — Ты их на собеседование надевал и на встречу с французами, выходит, счастливые, — а она смышленая.

— Сломались. — В ее глазах промелькнуло опасенье. — Да что такое? — меня это начинало раздражать.

— Это плохая примета, — она сглотнула.

— Впервые слышу эту глупость, так что тебе приснилось? — я изрядно опаздывал.

— Пустяки, возвращайся скорее, — как только двери за Малфоем захлопнулись, она подошла к креслу и подняла часы. Семь пятнадцать.

***

Бригз оказался еще тем мудаком, вытягивал из меня всю информацию о нашем отделе, чуть ли не расписание кто когда в туалет ходит. Я бы поглядывал на часы, намекая ему на то, что мы уже почти пять часов сидим за бессмысленным делом, повторяя и так известные истины. Мало того, мы поехали в его офис, который находится в двух часах езды от моей квартиры, плюс обед. В итоге электронное табло показывало полшестого вечера, супер!

Почти десять часов своей жизни убил на этого придурка.

— Мистер Малфой, поймите, я не придираюсь к мелочам, — ага, именно этим ты и занимаешься, — просто мне важно знать все тонкости дела, я хочу быть в курсе событий.

Я вдруг вспомнил о Грейнджер, как она там, может, стоило ее предупредить? В дверь кабинета постучались.

— Мистер Бригз, можно ехать домой, сегодня Рождество вообще-то. — Глаза шефа округлились, будто он узнал, что Земля круглая.

— Какой же я идиот! — наконец он сказал хоть одну стоящую вещь за весь день. — Прошу прощения, мистер Малфой, я не знал, совсем вылетело из головы, заработался. Где контракт, давайте, я подпишу, мой водитель завезет вас по пути домой.

— Все нормально, я не праздную Рождество, — эти слова заставили Бригза посмотреть на меня, как на садового гнома во фраке.

— У вас есть семья? — странно, но вопрос застал меня врасплох.

— В какой-то степени, — помедлив, ответил я.

— Вы очень странный человек, мистер Малфой, думаю, ваша спутница либо любит вас, либо сумасшедшая, если вы не празднуете Рождество.

— Второе, однозначно. — Я забрал контракт и поехал домой. Дорога была утомительной, вокруг мигали праздничные огни, которые ослепляли глаза. Хотелось приехать домой и уснуть, свалиться замертво.

Подходя к квартире, я услышал ужасные рождественские мотивы. Надеясь, что это из соседней квартиры, я вставил ключ в замок.

Как только отворилась дверь, в нос ударил запах корицы. Худший из всех мне известных. Именно он ассоциировался у меня с кровью. В голове сразу появилась картина.

Нарцисса украшает елку, складывая огромные подарки. Вокруг в гостиной горят огоньки, а по радио играют рождественские песни. Мать вешает на елку палочки корицы, эта традиция передается из поколения в поколение. Я играюсь с домовиком.

Слышится хлопок аппарации, и к нам заходит отец. Лицо перекошено от злости.

— Что происходит, Нарцисса? — размеренно спрашивает он.

— Рождество, — непонимающе отвечает мать.

— Я же говорил, чтобы в этом году ничего не было. — Он опустил взгляд в пол, еле сдерживая гнев. — Поражение Лорда, а мы празднуем Рождество?

— Люциус, у нас ребенок, ему важен этот праздник, он ждал его целый год, — шепчет женщина, чтобы я не слышал, но слова доносятся до меня.

— Он уже взрослый, хватит самовольничать. — В гостиной раздается удар пощечины, и из носа матери начинает капать на ладони кровь, покрывая корицу с золотыми лентами в ее руках.

Терпкий аромат смешивается с соленым. Мама начинает плакать, пока отец с помощью магии рушит елку и срывает все гирлянды, не замечая меня.

Я прихожу в себя, отталкивая воспоминания далеко внутри.

— Никакого Рождества, — звучат эхом слова отца в моей голове.

Я прохожу в зал, но мои глаза застилает белая пелена слез и обиды. За мать, за себя. Посреди комнаты стоит то, что я боялся увидеть больше всего. Огромная елка с цветастыми шарами, а на столе палочки корицы. Едкий запах бьет мне в нос, а сознание дорисовывает к нему солоноватый — маминой крови.

— Что ты, черт подери, делаешь? — я, расставляя паузы, спросил Грейнджер.

— Рождество, — тихо ответила она, не понимая, что происходит.

— И? – злость поднималась все выше.

— Семейный праздник, — шепотом произнесла она, — я подумала...

— Ты подумала? – я залился смехом. - Ты подумала, мы семья? Грейнджер, тебе никто не давал права вмешиваться в мою жизнь, поняла? — я начал кричать на нее, а перед глазами стоял образ матери.

— Прости...

— Что? Что ты сказала? — ехидно спросил я. — Ты изуродовала мою квартиру, сделала из нее обитель гомиков, со всеми этими лампочками и корицей. — Я опрокинул вазу, издававшую ненавистный аромат. В голове пульсировала злость, она наполняла меня изнутри, забирая остатки рациональности.

— Я все уберу, — виновата шептала она, сматывая гирлянду. Подобную той, которой отец душил мою мать. Воспоминания овладели мной.

— Вон отсюда! — я взвыл на всю квартиру.

— Драко, — она заплакала так же, как плакала Нарцисса, умоляя сына уйти из комнаты посиневшими губами, — пожалуйста.

— Я не знаю, что ты нафантазировала себе там, Грейнджер, но этого нет. Никакой семьи нет! — я схватил ее за кофту и поволочил к двери. — Убирайся к своему Уизелу и там устраивай все эти сраные праздники, поняла? — я неистово кричал, пока она волочилась сзади, задевая вещи на своем пути.

— Драко, не выгоняй меня, прошу, пожалуйста, мне... Мне некуда идти, — он еле слышно повторяла эти слова, как мантру, — мы... мы ведь...

— Нет, Грейнджер, нет никаких мы, — я вытолкнул ее из квартиры, — нет никакого Рождества.

Я захлопнул дверь и опустился на пол, молча до боли сжав в руке гирлянду, следы от которой я наблюдал на шее собственной матери, пока она отмывала свою кровь от гранитного пола в гостиной, повторяя:

— Нет никакого Рождества.

Часы показывали семь пятнадцать.