я однажды был с человеком.
этот человек был идеален
от кончиков пальцев ног
до прядей на висках.
и я был с этим человеком долгое время, гораздо дольше, чем позволено быть людям,
которые друг друга не любят.
и нас постоянно спрашивали:
- почему вы вместе, раз без любви?
- почему вы вместе, раз любить просто напросто оба не способны?
- почему вы хотя бы не попытаетесь влюбляться в других?
почему-то после таких вопросов мы очень много смеялись, а он меня обнимал чуточку крепче, чем позволено людям, которые друг друга не любят.
и он был таким прекрасным, хоть и в силу возраста немножко безбашенным и придурковатым, немного шумным и развязным, немного чувствующим больше, чем чувствуют люди,
которые не способны любить.
он собирал мне крыжовник в саду, чтобы я не уколол свои пальцы.
он нес мои покупки с торговых центров или просто забирал из магазинов с улицы неподалеку.
этот человек звонил мне три раза в день, спрашивал:
- как спалось? я тебя, надеюсь, не разбудил.
- ты хорошо сегодня кушал? хочешь приготовлю тебе твою любимую пасту?
- если понадобится помощь, то я приду.
и он постоянно заботился о моем самочувствии, о моем настроении, о моих проблемах и спрашивал:
- у тебя все хорошо? точно? а если почестнее?
а если почестнее, то когда мы целовались я чувствовал абсолютное ничего. и когда мы целовались так, что уже не хватало воздуха, и я начинал задыхаться, а голову кружило каким-то приятным шафе,
я отстранялся и
ни черта не чувствовал.
а у него взгляд был - туманный, пьянящий, будто политый дымкой пепельной.
на пятый месяц я решил, что уже, наверное, можно предложить:
- давай переспим.
и он отреагировал так, как точно не реагируют совсем ничего не чувствующие люди.
- нет.
и задрожал. ему тогда вот-вот собиралось исполнится семнадцать.
- почему?
ведь уже можно, ведь уже пора перейти на последнюю стадию.
- тогда все закончится.
- закончится что?
- остатки моего напускного безразличия к тебе закончатся.
и я тоже задрожал. мне было тогда шестнадцать.
потом он позвонил мне в последний раз и спросил,
почему у нас нет криков, ссор и истерик,
почему я не ревную его к девушкам, что так и просятся залезть к нему в трусы.
почему я смотрю так, будто совсем ни черта не чувствую.
он сказал:
- давай расстанемся.
я смотрел какой-то фильм про космонавтов и мне очень мешалась трубка, зажатая меж моим плечом и ухом.
я ответил:
- давай.
и он закричал так громко, так отчаянно, что не хочет меня бросать, что может мы еще поборемся за свои чувства.
- но как же можно бороться за то, чего никогда не было?
и он сбросил трубку в последний раз. он сбросил абонента, которого с утра целовал в щеку.
моя мать сказала, что я дура, мой отец извинился перед ним при встрече.
а мне никто, совсем никто не посочувствовал.
только он, встретив меня в переулке, меня пожалел, спросив, простил ли я его.
- мне не за что было на тебя обижаться.
и он больше не был импульсивным, не повышал тон и вырос в плечах,
и, боже, он стал еще в тысячу раз прекраснее.
- а я вот тебя так и не простил.
улыбка не сползала с его лица. он вырос из своего максимализма, вырос и совершенно просто стал взрослым, оставив меня, такого измученного и маленького, далеко позади.
- так страшно, родная, когда ты совсем ни черта не чувствуешь.
комок завял бутоном в моей горле, маргариткой, одной из тех, которые он дарил мне на годовщину наших безликих и пустых отношений.
- почему?
- потому что невозможность простить тебя заставляет меня двигаться дальше.
и я понял, что так и стою посредине своей комнатушки и жду человека, который стоит напротив меня.
- почему мы были вместе? - произнесу я однажды вслух.
- потому что так проще бороться с одиночеством, - себе же отвечу.
сглотнув свою безвкусную ложь, я прокручу один диалог, который определенно и совершенно точно, заставил меня дрогнуть.
однажды меня самый прекрасный человек спросил,
брошу ли я курить ради него.
и, кажется, я засмеялся так, что хрустнула моя челюсть.
потому что, мой милый,
оказывается, я брошу все,
чтобы просто иметь возможность поцеловать твой мизинец
на левой стопе.
