Охота на Пиранью

Пейзаж перед битвой

Прохор свое слово держал – едва они с Ольгой, ощутимо отяжелевшие от съеденного и выпитого, покинули гостеприимного (чертовски гостеприимного!) хозяина, кандалы сняли с обоих. Правда, охранник вместо прежних двух шагов держался от них не менее чем в пяти метрах, и Кузьмич старался не подходить близко. Прекрасно понимая ход мыслей старика, Мазур решил немного поиграть у него на нервах – благо был, как-никак, несколько хмелен – и бодро окликнул: – Кузьмич, старче божий! А знаешь что? Сердце мне вещует: если я тебя, паскудника старого, сейчас пришибу, мне за это ничего и не будет – я ж нынче, как прима-балерина! – Тьфу на тебя! – отплюнулся Кузьмич, но осторожность удвоил. И в тюрьму уже не зашел, остался около крыльца, предупредительно распахнув дверь. Охранник тоже не пошел в глубь коридора, встал возле двери. Зато караульный, несший службу возле камеры, вел себя крайне беспечно: мельком глянув на входящих, вновь приник к окошечку, похохатывая и ухая от избытка чувств. Из камеры доносился шум нешуточной свалки. Карабин караульного оказался прислонен к стене, в пределах досягаемости, но Мазур бросаться к нему не стал: изучил уже здешнюю методику, карабин, вероятнее всего, опять без патронов, а даже если и заряжен, жизнь этого усатого и жизнерадостного болвана предметом серьезного торга ни за что не станет – стоит вспомнить, как легко списали в тираж незадачливого Мишаню, будто костяшку на счетах перебросили... Поэтому Мазур, хладнокровнейше скрестив руки на груди, рявкнул: – Мне что, в коридоре стоять? Караульный нехотя оторвался от окошечка. Внутри кричали, послышался женский визг, хлесткие удары, что-то со стуком разлеталось по полу – и всему этому аккомпанировал неумолчный звон железа. Догадаться было немудрено. Ну так и есть – в камере увлеченно дрались. Эскулап и толстяк возились на полу, сплетясь в невообразимую фигуру, молотя друг друга как попало и по чем попало. Похоже, они бы и рады выйти из клинча, но надежно перепутались цепями и распутаться уже не могли. Виктория ошалело металась вокруг, то пыталась помочь благоверному выпутаться – в прямом смысле слова – то наудачу проезжалась извечным женским оружием, ногтями, по физиономии толстяка, уже украшенного по щекам и лбу несколькими влажно-алыми полосами. Мазур, обогнув дуэлянтов, запрыгнул на нары и быстрым взглядом оценил обстановку. Одна пластиковая бутылка так и лежала на нарах неоткупоренной – хороши гуси, это они после первой моментально пошли вразнос... Закурил, созерцая потасовку. Поймал себя на том, что искренне презирает этих людей, а это плохо, это в нем что-то новое прорезалось – с каких таких пор начал с презрением относиться к другим только оттого, что они оказались слабее в нелегких жизненных испытаниях, ибо не прошли кое-какую суровую школу? Положительно, в этом узилище на поверхность души поднимается довольно грязная пена, о наличии которой в глубинах подсознания вроде бы и не подозревал... – Да помогите же! – отчаянно закричала Виктория, повернув к нему заплаканное лицо. Мазур вздохнул, неторопливо слез с нар, постоял над звенящей грудой буйной человеческой плоти, набрал в грудь побольше воздуха и боцманским голосом заорал: – Пр-рекратить! Поубиваю, суки! Груда не сразу, но распалась – на двух встрепанных и перемазанных кровью мужиков. С угрожающим видом Мазур стоял над ними, пока не остыли, но цепи все еще соединяли их, будто сюрреалистических сиамских близнецов. – Ну-ка, распутались помаленьку, – сказал он уже мирно. – Вот так... рученьку сюда, доктор, а вы, мсье Чугунков, сделайте пируэт вправо, цепочка-то и размотается... Чует мое сердце, толстый, что ты опять в зачинщиках... – Я бы вас попросил! – рявкнул толстяк. – Я кандидат наук... – Люблю интеллигенцию, – сказал Мазур, похлопал его по плечу. – Но если вы, господа интеллигенты, разброд и шатание вносить будете в спаянные ряды заключенных, я на ваши степени и дипломы не посмотрю... Вика, с чего это они так развеселились? – Он ко мне полез, – угрюмо сказала Вика, кивая на толстяка. – А Алексей... – А Алексей вознегодовал, – понятливо кивнул Мазур. – Ну, ясно. Толстый, у тебя определенно эротическое буйство началось, и перманентное, как революция у проститутки Троцкого... Смотри у меня. – Ты у меня сам смотри! – заорал толстяк, дыша перегаром и смахивая кровь со щек. – Вы почему оба без цепей? Ты, вообще, кто такой? Почему распорядок не для вас писан? Вы кто такие оба? Истерия – штука заразительная. Мазур видел, что у бедолажной четы Егоршиных лица мгновенно стали злыми и подозрительными. И прикрикнул: – Ну-ка, без митингов! Нашли крайнего, все тут в одинаковом положении... Унялись, а то уйму! Они унялись, успели уже выработать здесь условный рефлекс на командирское рыканье. Но Виктория, поправляя волосы закованными руками, все же спросила не без надрыва: – А в самом деле, почему вам такие вольности? – Как себя поставишь, – отрезал Мазур. Увидел, что потные, раскрасневшиеся дуэлянты жадно поглядывают на нетронутую бутылку водки, подобрал ее и кинул в угол, к своему месту. – Нет уж, хватит с вас, голубки, всем скоро силы понадобятся, а от похмельных от вас толку чуть... – Вы хоть знаете, что нам тут готовят? – спросила Виктория. – Знаю, – сказал он мрачно. – Тем более, не водку надо жрать, а вспоминать навыки бега... Бывает хуже, мог бы он добавить. Когда под тобой нет глубины, а низко над волнами несется вертолет с подвесным гидролокатором, и вслед широкой цепью идут мотоботы, а с них спиной вперед рушатся в воду чужие аквалангисты. Или когда твои парни в отчаянной спешке подрывают портовые арсеналы и секретное оборудование, которое никак нельзя оставлять противнику, а «Саладины» полковника Касема уже рычат моторами совсем рядом, так, что их пулеметы лупят прямой наводкой по ожидающему твою группу, последнему эсминцу, а тебе еще нужно поднять на воздух три пакгауза, собрать всех, погрузиться и выйти из залива. После этих веселых передряг бескрайняя тайга, пусть даже с идущей по пятам погоней, покажется землей обетованной... – Знаю, – повторил он мягче. – Но главное, без соплей... – Думаете, есть шанс? – она смотрела на Мазура с пугливой надеждой. – Он всегда есть, – буркнул Мазур, отвернулся и полез на нары. – Наговорит он тебе, – бормотал толстяк. – Лично мне эти два индивидуума крайне подозрительны, да и прецедент есть... – Цыц! – рявкнул Мазур, и кандидат неизвестных наук покорно умолк. Что не понравилось Мазуру в самом себе – так это гаденькое сознание превосходства над собратьями по несчастью. Радость оттого, что других унижают, а с ним, наоборот, обходятся даже уважительно... Нашел чему радоваться, балда. А ведь, когда-то прочитав в исторической книжке, что благосклонный взгляд надсмотрщика был для галерного раба нешуточной наградой, не поверил. Оказалось, так оно и есть... Пора было обдумать предстоящее. Прохор, конечно, человек психически ненормальный, но от этого не легче. Даже труднее, пожалуй. Масса психических болезней основана на том, что в мозгу поселяется одна-единственная бредовая идея – а дальше субъект действует с несокрушимой логикой, дьявольской изобретательностью и целеустремленностью. Вроде резвящихся годами сексуальных маньяков. Или наполеоновского генерала Мале, который, выбравшись из сумасшедшего дома, ухитрился исключительно силой убеждения поднять солдат, арестовать нескольких министров и на несколько часов стать хозяином Парижа, пока власть предержащие не очухались от шока и не сообразили, что это не военный переворот, а самодеятельность безумца... Во всяком случае, окружение Прохора состоит отнюдь не из безумцев. И возможности у них по сравнению с Мазуром широчайшие. Прохор вскользь упоминал о двух охотничьих сезонах. Коли уж до сих пор здешние охотничьи забавы остаются тайной для большого мира – логично заключить, что ни один из тех, кому выпала роль дичи, из тайги не выбрался. А это, в свою очередь, подразумевает изощренное мастерство в организации охоты. Что это может быть? И в чем тут подстраховка? Решительно непонятно... Есть великолепный вариант – захватить вертолет. Худо-бедно водить вертушку Мазур умел, хулиганские фигуры высшего пилотажа проделывать вряд ли сможет, но уйти уйдет. Однако на такой исход рассчитывать всерьез не стоит – аэродром еще нужно искать, и неизвестно, сколько там народу... Значит, выход один: смирнехонько принимать условия игры, десантироваться в тайгу, а уж там усиленно играть в кошки-мышки... Благо тут два варианта: либо посвятить все силы и выдумку примитивному бегству, либо рубить хвост кусками[4] по наработанному обычаю... – Настроение? – тихонько спросил он Ольгу. – Паршивое, честно говоря, – ответила она полушепотом. – Бред какой-то... – Ничего, – сказал Мазур. – Ты, главное, малыш, держи хвост пистолетом, а остальное приложится... – Дай водки! – дико заорал толстяк. – Водки дай, говорю! Ведь подыхать придется! – Подыхать лучше всего на трезвую голову, – непреклонно сказал Мазур. – Сиди, доцент... После полудня в замке проскрипел ключ. Дверь распахнули, и успевший уже надоесть голос Кузьмича объявил: – Выходите, гости дорогие. Опять по тайге прогуляемся, покажу вам поучительное зрелище... На сей раз верховых охранников было целых пятеро. Повозка, как быстро определил Мазур, катила в те же места, где совсем недавно им показывали выставленного «на комарики» беднягу штабс-капитана – ну да, так и есть, справа меж деревьев показалась та самая поляна, только деревянная конструкция на сей раз пуста. Пахнуло гниющим мясом, вокруг повозки сразу заклубилось невесомое облачко гнуса, Кузьмич пшикнул из ярко раскрашенного баллончика, и мошки ненадолго отвязались. Проехав метров пятьдесят, повозка остановилась. Раздался звон цепей – с остальной троицы кандалов так и не сняли, скорее всего, просто по забывчивости, потому что психологическая обработка определенно кончилась. – Пойдемте, милые, – сказал Кузьмич, держась подальше от Мазура. – Вот тут кое-кто недвусмысленно заявлял, что он, стервец, ни в какой охоте участвовать не намерен ни в каком качестве. Сяду, кричит, под елочку – и режьте меня... Резать никого не будем, нешто это дело – резать ножичком живого человека? А вот что мы сделаем, если кто примется лодырничать и нагло отлынивать, я вам сейчас покажу... Вперед! Вскоре обнаружилась тропинка, уводящая в чащобу, и конвоиры повернули процессию туда. Закованные едва тащились, обуреваемые похмельем, водка выходила потом, и Мазуру с Ольгой приходилось приноравливаться к их черепашьим темпам. Мазур не без труда подавил в себе желание молниеносно достать оказавшегося ближе других Степана, забрать автомат и начать игру прежде времени. Натренированные рефлексы так и рвались наружу... Тропа расширялась, а тайга чуточку поредела. На полянке Мазур увидел колодец, прикрытый шатровой крышей на четырех столбах – простых, без всяких выкрутасов. Тут же стояли две больших избы, столь же незатейливых, но срубленных на совесть. Из труб поднимался раскаленный воздух, внутри звенела посуда, но встречать прибывших никто не вышел. Мазур задрал голову. На двух высоченных столбах, отстоящих друг от друга метров на двадцать, растянута довольно сложная антенна. Судя по высоте столбов, форме антенны и ее ориентировке относительно сторон света – отсюда можно без труда держать связь и с Шантарском, но столь ценное наблюдение в быту полностью бесполезно. Предположим, удастся сюда прорваться и вызвать кое-кого из знакомых – что дальше? Самолет прилетит самое малое через час, а за это время избу сто раз спалят вместе с засевшим в ней «морским дьяволом»... Нет, не стоит тешиться наполеоновскими планами. Цель одна – попасть в тайгу, а там охотнички посмотрят, как умеет вести себя на суше зубастая рыбка пиранья... – Направо, – прикрикнул конвоир. – Мимо скамейки – и по тропке, по тропке... Тропинка вскоре уперлась в высокую стену из ошкуренных бревен, успевших уже потемнеть, – похоже, мощная изгородь без малейшего просвета сооружена самое малое полгода назад. – Направо, – последовал окрик. Все двинулись направо вдоль ограды, пока не оказались перед проемом. Оттуда несло смешанным запахом падали и гнили, за проемом был неширокий помост, окруженный деревянным заборчиком, нависший над огромной ямой. – Все туда, – сказал Кузьмич. – Посмотрите сейчас, что бывает с лодырями... Марш! Едва они вошли на помост, сзади с грохотом захлопнулась высокая калитка, лязгнул засов. На противоположной стороне квадратной ямы Мазур увидел такой же помост, окаймленный таким же хлипким заборчиком. Посмотрел вниз. Яма была метров двадцати в длину и в ширину – и глубиной метров в десять. На дне валялись кости, ветки, какой-то мусор, падалью воняло вовсе уж нестерпимо, и что-то живое, большое, сильное с недовольным ворчанием заворочалось прямо под помостом, заскреблось по бетонированным, отвесным стенкам ямы. Дружно взвизгнули женщины, и Мазур сообразил наконец что это и есть пресловутая медвежья яма. Сам инстинктивно отшатнулся от невысокого барьерчика – а остальные уже жались у запертой калитки. Но медведя прекрасно было видно и оттуда. Он косолапо вышел на середину, громадный, неуклюже-грациозный, встал столбиком, шумно нюхая воздух, развернулся в сторону людей на помосте, коротко, утробно прорычал. И остался на том же месте – видимо, давно успел сообразить, что людей с этих двух насестов ему ни за что не стащить, а потому не стоит и суетиться. Медведь – животное умное, не зря таежный кочевой народ верит, что человек именно от косолапого амикана[5] и произошел... Как любил говаривать майор Султреков, поддавши, «аю-аю – это вам не баю-баю». Мазур подошел к краю, осторожненько попробовал барьер держится вроде бы прочно. Медведь разглядывал его с нехорошим интересом, пустив из пасти струйку слюны. В тайге, в это время года косолапый почти всегда безопасен – но этот, Мазуру чутье подсказывало, особенный... На противоположный помост вышли несколько человек. Медведь враз повернулся к ним. Кузьмич махнул картузом и крикнул: – Вот вам, господа, и полная свобода выбора! Кто не хочет играть в хозяйские игры, перекрестись и сигай вниз! Один вот лодырничать настроился... Он посторонился. Двое вытащили на помост отчаянно бьющегося человека – странно, но он не кричал, молча пытался вырваться. И тут же верзилы, рывком вздернув его в воздух, перевалили через барьер. Стало видно, что под мышками у него пропущена петля, он повис на толстой веревке, отчаянно суча ногами, обеими руками вцепившись в эту самую веревку, попытался даже по ней взобраться – но веревку быстро вытравливали, человек опускался все ниже. И тут он завопил так, что волосы вставали дыбом. Медведь оживился, рысцой направился к тому месту. Мазур застыл, сжав тесаные доски барьерчика. Нечеловеческие крики проникали под череп, там, на противоположной стороне ямы, перекинули через ограду свободный конец веревки, и она полетела к земле, свиваясь клубком. Еще один жуткий вопль, короткое рявканье зверя – и медведь навалился на жертву, послышался хрип, крики смолкли, слышалось лишь довольное урчание. Мазур обернулся. Никто не смотрел вниз, все четверо, пряча лица, сбились в кучу у запертой калитки – сработал, должно быть, сохранившийся с первобытных времен инстинкт. Ему самому стало жутко, но он справился с собой, потому что слишком часто видел, на что способны люди в отношении себе подобных... Покосился через плечо. Медведь, пятясь задом, волок неподвижное тело прямо под помост – там у него, видимо, было нечто вроде берлоги. Следом, размотавшись на всю длину, тащилась веревка. Кузьмина и его людей на помосте уже не было. Когда их выпустили с помоста, охранники без команды отступили подальше – Мазур догадывался, что вид у него не самый добродушный. Ему нестерпимо хотелось кого-нибудь из них убить, голыми руками, как прекрасно умел. И неглупый Кузьмич не рискнул сесть на повозку – пошептавшись с одним из своих, забрал у него коня. В седле он, несмотря на годы, держался неплохо, поводья держал уверенно. Толстяк начал явственно поскуливать, и Мазур хлопнул его по шее, чтобы, не дай бог, не распространил истерику на остальных – Ольга и без того едва сдерживала слезы, а на Викторию вообще не хотелось смотреть. * * * ...Вертолет взлетел над заимкой, когда повозка выехала из тайги. Поднявшись метров на пятьдесят, чуть клюнул носом и понесся по прямой, с шелестящим свистом прошел над повозкой, обдав могучей воздушной струей. Лошади заржали, метнулись вправо-влево, но тут же успокоились. Проводив вертушку взглядом, Мазур засек направление, в котором она удалилась чисто машинально, как будто это могло на что-то пригодиться... Похоже, вертолет тот же самый. Один из распахнувших ворота караульщиков шустро подбежал к тяжело слезавшему с коня Кузьмичу, зашептал что-то, тыча рукой в сторону терема. Кузьмич выслушал, обернулся к вознице и махнул в ту же сторону. Повозка покатила к парадному крыльцу, окруженная всадниками. По-прежнему держась поодаль, Кузьмич распорядился: – Слезайте, миряне, люди на вас посмотреть хотят... На крыльце показались несколько человек – все в пятнистых камуфляжных комбинезонах и высоких ботинках, впереди вышагивал Прохор, одетый точно так же. Мазур разглядывал незнакомцев так, словно собирался запомнить навсегда, а они таращились на выстроившихся неровной шеренгой пленников с восторженным ужасом и легкой брезгливостью цивилизованных людей, угодивших в становище первобытного племени. Определенно это и были иностранные друзья Прохора – мужики уже не первой молодости, все четверо, но подтянутые, с прекрасными зубами, розовощекие, а сухопарой светловолосой женщине Мазур готов был дать с ходу лет двадцать пять, но присмотрелся к ее шее и набавил еще двадцать. Все пятеро в этой одежде вовсе не казались ряжеными, комбинезоны сидели на них на удивление ловко – словом, все выглядят опытными охотниками, крепкими на ногу, сухопарая баба, опережая события, уже смотрит, словно прицеливается по бегущему... На рукаве у каждого красовалась большая черная нашивка, круглая, с золотым ободком, изображением золотого арбалета в центре и аккуратными мелкими буквами «Охотничий клуб „Золотой арбалет“». Шрифт латинский: Gunning-club «Golden Arbalest». Ну да, правильно, в английском «gunning» означает именно ружейную охоту. Хотя, если уж быть лингвистом, тут более уместно «to poach»[6], подумал Мазур. И уточнил про себя: ну коли уж пошла такая игра, гады, я вам тоже могу устроить «cubbing»...[7] Поймав взгляд сухопарой блондинки, он усмехнулся и кивнул – небрежно, чуть ли не презрительно. Должно быть, дама поняла нюансы – поджала губы, вздернула подбородок. Что-то тихо спросила у Прохора, тот ответил ей погромче, на английском. Мазур расслышал «спешиэл форсиз» и осклабился. Потом громко спросил: – Прохор Петрович, а вы их предупредили, что собираетесь дать мне пушечку? Прохор, ухмыльнувшись, спокойно перевел. Тот, что стоял с ним рядом, высоченный, поджарый, обиженно вскинулся, даже сделал шаг с крыльца, громко бросил: – Переведите этому команчу: так даже интереснее, и добавьте, что я охотился на носорога без подстраховки... – Команч и так все понял, – ответил Мазур по-английски же. – До встречи, сэр... Высокий выдержал характер – сделал ручкой, ослепительно улыбаясь, кивнул: – О, разумеется, сэр, до встречи... Как насчет завтрашнего дня? – Почту за честь, сэр, – сказал Мазур. – Вы знаете, где меня искать, сэр? – Конечно, сэр... – Черт, каков экземпляр! – не сдержавшись, воскликнула сухопарая. – Нет, мальчики, этот индеец мой, и если кто-то сунется меж ним и моим ружьем... – Не могу вам ответить тем же, леди, – оскалился Мазур. До нее не сразу, но дошло, возмущенно задрала голову и ушла в дом. Прохор благостно улыбнулся и кивнул: – Великолепно, майор, вы сразу взяли нужный тон, я рад, что все вы подружились... Не смею задерживать, – и перешел на английский. – Пойдемте, господа, прошу к столу... – Ну, прошу до горницы! – заторопился охранник. Уходя с остальными, Мазур внутренне кипел, но старался этого не показывать. Больше всего его взбесила именно эта вальяжная непринужденность заморских визитеров, заранее смотревших на него, как на будущий трофей. Положительно, в двадцатом столетии человечество немного одурело... И наплевать сейчас, что его собственные предки были ничуть не лучше, что таскали в баню крепостных девок и зашивали в медвежью шкуру проштрафившихся мужичков, а потом спускали борзых или меделянцев... Теперь во дворе – конец двадцатого века и охотиться на людей забавы ради есть безусловное извращение... Потом ему в голову пришла немудреная и унылая мысль: а может, Бог все же есть, и происходящее – как раз та самая пресловутая расплата «за грехи отцов»? Ольге – за все лихие грехи былых Вяземских, особенно опричных сподвижников Ивана Грозного, а ему – за все, что натворили в прошлом гонористые и скорые на расправу шляхтичи с Поморья? Нет, чересчур унылая была мысль, и верить в нее никак не хотелось... Не хочется полагать у Бога, в которого хоть и не веришь, но смутно уважаешь, такой жестокости – предположим, сам Мазур и заслужил кое-какое возмездие за прошлые художества, но Ольга-то в чем виновата? В камере все было по-прежнему, никто и не подумал убрать рассыпанную по полу и нарам закуску. Мазур положил еще подальше в угол нетронутую бутылку – может, удастся прихватить ее с собой, вдруг и позволят. И в качестве дезинфицирующего средства пригодится, если случатся какие царапины – но, главное, можно распрекрасно обработать след, если пустят собак... Табачку еще нужно выпросить побольше – с той же благородной целью... – Но это же не может быть всерьез... – медленно, растягивая слова, с нехорошим надрывом сказала Виктория. Она сидела на нарах и слегка раскачивалась взад-вперед. – Фантасмагория, бред, проснуться нужно... – Не получится, – серьезно сказал Мазур. – Так что возьмите себя в руки, тут голову терять никак нельзя... Он показал взглядом доктору – мол, что ты сидишь, как истукан, успокой бабу, – но тот восседал со столь потерянным видом, что бесполезны были любые намеки. Врезать хотелось, и все тут. Бог ты мой, хотя бы одного дельного мужика в напарники, не обязательно из своих – просто настоящего парня, не нытика. Может, оказавшись на воле, доктор оклемается, и из него выйдет толк? Доктор в тайге – вещь полезная... – Алексей, – сказал Мазур мягко. – Вы по каким болезням доктор? – Что? – тот недоумевающе уставился на него. – А... Хирург. Вещь в тайге полезная, повторил мысленно Мазур. Мало ли что. Сам он неплохо был научен оказывать первую помощь, но возможны неприятности, когда не обойтись без профессионала. Вот только как их намерены швырять в тайгу – всей кучей или вразбивку? Клацнул замок, дверь распахнулась. В камеру затолкнули человека и поддали ему в спину так, что он пролетел до середины, упал, завозился, пытаясь встать. Получалось плохо – он тоже был закован по рукам и ногам, однако цепи совсем короткие, чуть ли не наручники. Мазур совсем было собрался встать и помочь, но вдруг узнал «штабс-капитана». – Ого, – почти весело сказал он, не трогаясь с места. – Какие люди в гости к нам... – Кузьмич! – взвыл новый жилец, пытаясь на четвереньках добраться до двери. – Христом Богом прошу, сука, посади в соседнюю! – Сиди, ваше благомордие, – весело посоветовал в окошечко Кузьмич. – И убьют, так невелика потеря – потешат душеньку напоследок. А у меня ты давно в печенках сидел, так что нет к тебе никакого расположения... И окошечко звучно захлопнулось. «Может, в самом деле удавить гада?» – лениво подумал Мазур. Так ведь, чего доброго, не уберут, до утра оставят, будет тут валяться... Штабс после долгих усилий поднялся-таки на ноги, прижался к противоположной стене и взвыл: – Ну, подходи, суки! Подходи! Кто первый? Лицо у него было опухшее – памятка от жизнерадостных таежных комаров – глаза самую чуточку отсвечивали безумием, однако не похоже, чтобы окончательно рехнулся. Толстяк с кровожадным выражением лица на четвереньках пополз к краю нар, волоча звенящие цепи. – А-атставить, – громко сказал ему Мазур. – Не люблю тех, кто храбер задним числом... Толстый бросил на него злой взгляд, но вернулся на место. Штабс презрительно прищурился – пожалуй, он лучше владел собой, чем показалось сначала. Тогда с нар вознамерилась было слезть Виктория, однако Мазур без церемоний придержал ее за цепь, пожал плечами: – Мне что, нянькой при вас состоять? – Пустите! – она дернулась, повернулась к мужу. – Ну, а ты что сидишь? Опять будешь свечку держать? Знаешь, что он со мной делал? И как? Слизень... – В ее голосе прозвучало такое презрение, что Мазуру стало неуютно. – Иди, свечечку попроси, у тебя хорошо получается... – Вика... – доктор, побагровев и рыская взглядом, попытался взять ее за руку. Она гневно вырвалась: – Иди ты! – кивком указала на Ольгу. – Почему ее здесь никто не трахает? А? Почему ее не трахают, а надо мной собственный муж свечку держит? Ой, ты и мразь... Подойди, дай ему в морду! – Вика, да кончай ты, – ухмыляясь, посоветовал штабс. – Подошла бы лучше, да отсосала, кто знает, вдруг последний раз оргазм ловишь... И не смотри ты так страдальчески, я ж помню, что колодой ты не лежала, а примерно с середины процесса очень даже активно подмахивала... Доктор полез с нар. Пригнувшись и подобравшись, штабс сказал крайне многообещающе: – Ну подойди, фершал сраный, без яиц останешься... Ну? Доктор неловко затоптался у нар и потому безнадежно упустил момент, когда следует без всяких колебаний бросаться и бить. Мазур мысленно плюнул, Викторию ему было по-настоящему жаль. Штабс молча скалился, и вид у него был по-звериному внушительный. Уже спокойно, зная, что драки не будет, с улыбкой процедил: – Нет, Виктоша, может, и правда перепихнемся напоследок? Все ж приговоренные, что в этикет-то играть? – Ну, хватит, – сказал Мазур громко. – Лично я намерен отдыхать, а потому попрошу тишины. И если ее не будет, я ее сам постараюсь создать... Всем понятно? – О! – сказал штабс удовлетворенно. – Наконец-то в камере появился толковый капо, душа радуется... Мазур слез с нар, вразвалочку подошел к нему, мирно постоял рядом, глядя, как тот нервничает, потом сделал неуловимое движение ногой. Штабс рухнул, как подкошенный, но Мазур успел его подхватить, бережно опустил на пол, присел рядом и тихо сказал: – А с тобой мы сейчас, выкидыш сучий, побеседуем. Я у тебя буду спрашивать все, что знаешь про охоту, а ты – отвечать подробно и серьезно... – Не пойдет, – сказал тот спокойно. – И на хрен мне это сдалось? Умри ты сегодня, а я – завтра, вот тебе и вся простая житейская мораль. – Знаешь ведь кое-что? – Ну и знаю, а смысл? – Водки дам, – сказал Мазур. – Целехонькую бутылочку, гульнешь напоследок. Вообще, обсудим варианты... – В напарники зовешь? – Возможно, – сказал Мазур. – Хоть ты и козел, а придется... – Не пойдет. Не нужен мне ни напарник, ни водочка – я уж лучше завтра на трезвую голову попытаюсь сдать себе хорошую карту... – Ладно, – сказал Мазур. – Коли так, так дак... Методику спецназа по части душевных бесед с пленными знаешь? У меня времени нет, попробую самое простенькое и надежное – берется спичка, заталкивается головкой наружу в твой окаянный орган, и поджигается, понятно. Запоешь, как Шаляпин, вот только писаться потом не сможешь... Ольга, кинь спички! Он не блефовал – коли уж попался такой «язык», грех было не использовать ситуацию, тут не до гуманизма. – Кузьмич! – диким голосом заорал штабс. – Пытками секреты вытягивают! Замок лязгнул мгновенно – должно быть, старец бдил возле окошечка, из поганого любопытства живо интересуясь развитием событий. Целясь в Мазура из двух автоматов, заставили влезть на нары, а штабса выволокли, слышно было, как отпирают соседнюю камеру. – Ну, за тобой глаз да глаз нужен, майор, – покачал головой Кузьмич. – Только решишь, что ты успокоился, – ан опять сюрприз... – Ешьте на здоровьичко, – кивнул Мазур. В камере стояла тишина. Виктория лежала лицом вниз, плечи подрагивали. Доктор с толстяком тоже устроились ничком. Ольга стояла на коленях в углу нар, уставившись в потолок, шевеля губами. Мазур хотел спросить что-то, она отмахнулась, и это продолжалось минут пять. Наконец она села нормально, принужденно улыбнулась и сказала важно: – Кирилл, я молилась. Плохо получается, почти что и не знаю ничего, а вдруг поможет... Ты бы тоже... – Я хоть и крещеный, а неверующий, – сказал Мазур вяло. – Боюсь, не поможет. А тебя и не крестили даже, малыш...