Дневник плохой девчонки

20 июня

    Автобуса не было довольно долго, и, когда я добралась до Ратуши, Лаура уже меня ждала. Пока я ехала, она успела купить продукты по списку и готова была идти к своей бабульке, так что мы решили сначала сделать дело и получить вознаграждение, а потом смело гулять и радоваться жизни.
Мы шли по Пилесу и лизали мороженое. Я спросила:
— Лаура, что бы ты делала, если бы узнала, что твоя мама влюбилась?
— Моя мама? Как это — влюбилась? Она же пока не в разводе.
— Ладно, пусть не твоя мама, на самом деле я не имела в виду твоих родителей. Что ты думаешь насчет мам вообще?
— A-а, вообще... Ну, раз они замуж выходят, значит, бывает, что и влюбляются... Хотя... Мне-то откуда знать? Нашла кого спрашивать...
— Не смейся, Лауруте. Можешь себе представить, как кто-то целует пальчики твоей маме?
— Да как-то не очень... Не видела такого.
    Лаура уставилась на меня, явно ничего не понимая.
— А как ногти обкусывает? — безжалостно продолжала я.
— Ты спятила?
— Хотя, конечно, не всякая женщина может подарить своему дружку такое наслаждение!
   И Лаура  вытаращилась на меня так, будто в первый раз увидела привидение. (Во второй раз, известное дело, на него уже не очень интересно смотреть.)
— Ты совсем сдурела.
— М-м... — промычала я и выразительно повела глазами.
— Что означает это твое «м-м»? Ты что, хочешь сказать, твоей маме кто-то обкусывает ногти?
    Я видела, что подруга умирает от любопытства, и потому решила еще немного ее подразнить. Потупилась, глубоко вдохнула, потом медленно выдохнула — и Лаура не вытерпела:
— Так скажешь или нет?
    Я продолжала загадочно молчать.
— Послушай, Котрина (мексиканских сериалов насмотрелась!), не зли меня! Начала говорить — договаривай до конца.
    Сжалившись над ней, я сказала:
— Ну ладно. Только поклянись, что никому ни слова!
— Само собой!
    Дальше разговор шел примерно так:
— Моя мама — шлюха.
— Брось...
— У нее есть любовник.
— Да ты что...
— Он на восемь лет ее моложе.
— Ого.
— Наш сосед.
— Правда?
— Скрипач.
— Черт возьми!
    Мы обе умолкли. Лаурино мороженое подтаяло, и она на ходу оставляла за собой ровные белые кружочки, прямо как в сказке про Ионукаса и Гритуте. Если что — нас нетрудно было бы найти по этим следам!
— А ты откуда знаешь? — немного помолчав, спросила Лаура.
— Видела собственными глазами.
— Что видела? Как они... ну... это самое...
    Такая уж она, Лаура, — не может, как нормальный человек, произнести слово «трахаются» (родительское влияние!), потому все время  блеет, как овца.
— Можно сказать, видела, — не поднимая глаз, проговорила я.
— Застрелиться!
— Вот именно.
— И как ты теперь будешь жить?
    В Лаурином голосе я расслышала жалость, и у меня опять заныло под ложечкой. Дойдя до Кафедральной площади, мы сели на лавочку и стали смотреть, как вокруг катаются на роликах. Лаура вытащила сигарету.
— Собственно, может, и ничего страшного... Ведь у многих женщин есть и мужья, и любовники...
— Моя мама не из таких! — обозлилась я. — Кроме того, никакого мужа у нее нет.
— Это как раз плохо... — покачала головой Лаура.
— Почему?
— Потому что она свободна как ветер, и, значит, этот скрипач запросто может на ней жениться. Ты не думала, что вскоре у тебя появится новый папочка?
— Ну уж нет! Замуж она не выйдет.
— Ты-то почем знаешь?
— Если бы она это сделала, я бы ушла из дома!
    Парочка на соседней скамейке с любопытством поглядывала в нашу сторону.
— И куда бы ты делась? — заинтересовалась подруга.
— Не знаю... Куда-нибудь уехала бы. В Америку, например, или еще дальше.
— Ага, размечталась... Он что, такой страшный, этот ее скрипач?
    Что тут ответишь? Гвидас, конечно, не сказать чтобы очень страшный, скорее наоборот, но ведь не это главное. И зачем я вообще завела этот разговор...
— Не страшный, а ненормальный, раз как некрофил какой-нибудь со старухами связывается!
— Ну, это ты загнула! Не такая уж твоя мама старая. И к тому же очень красивая. Помнишь, что сказал Валентинас, когда увидел вас вместе?
— Если бы меня в принципе волновало хоть чье-нибудь мнение, то его мнение в этом списке было бы последним.
    Лаура хихикнула и, не обращая внимания на мои слова, продолжала развивать тему:
— Никогда не забуду! Я тогда просто обхохоталась! Помнишь, как он, наш неподражаемый Валентинас, взял да и выдал: «Если бы пришлось выбирать, кого из вас клеить, я бы, дорогуша, выбрал твою мамулечку!» Ха-ха-ха! — заливалась моя лучшая подруга, словно какая-нибудь полоумная идиотка.
    Я молчала, но это было затишье перед бурей. Лаура все не унималась:
— Да перестань ты! Видела бы сейчас свое лицо! Ну не злись!
    Нет, я радоваться должна!
— Ты же знаешь Валентинаса... — ненаглядная моя Лауруте никак не могла заткнуться. — Он же настоящий бабник! И ни возраст, ни вес для него значения не имеют, лишь бы только...
    Все. Мое терпение лопнуло, и я решительно поднялась.
— С меня хватит. Позвони, когда и тебе надоест.
    У Лауры вытянулось лицо.
— Котрина, ну перестань! Я же просто пошутила...
— Деликатности у тебя не больше, чем у бульдозера, да и в твоем чувстве юмора я теперь глубоко сомневаюсь.
    Повернулась и пошла. Лаура спрыгнула со скамейки и, прихватив тяжелую сумку с продуктами, поплелась за мной следом. Через десять шагов мы уже шли рядом, почти помирившись. Мы никогда надолго не ссоримся... За это я Лауру и люблю.
    Когда мы пришли к бабульке, она еще спала, и мы решили ее не будить. Проторчали мы там в этот раз дольше, чем в прошлый, потому что Лауре надо было сварить старушке два яйца и отыскать в шкафу чистую ночную рубашку.
Пока Лаура трудилась, я тихонько бродила по гостиной и читала названия книг.
    Их было очень много, особенно про театр и про актеров. Потом я вышла на балкон, посмотрела вниз, на улицу. У самого дома росла высокая береза, балкон тонул в ее густой листве, и, глядя на зеленые ветки, я подумала, что жить здесь, наверное, очень приятно...
    Из бабулькиной спальни бесшумно выскользнула Лаура с большим выдвижным ящиком в руках.
    — Ты что, мебель собралась переставлять? — спросила я.
     Лаура еле слышно хихикнула и прошептала:
— Да нет, просто хотела показать тебе кое-что. Смотри! Ты когда-нибудь видела столько бабла сразу?
    И в самом деле, такой кучи денег я сроду не видела! Ящик был доверху набит разными банкнотами: пачки, перехваченные белыми полосками, рассыпанные согни, двадцатки и десятки. Между бумажками виднелись монеты.
— С ума сойти! — еле выговорила я. — А почему она их здесь-то держит?
— Это ее ко-ше-лек, — засмеялась Лаура. —  Когда приходит время со мной рассчитаться, она говорит: «Лауруте, возьми себе за работу двадцать литов из моего большого кошелька». Ну как? Красота?
— Спрашиваешь...
— Кстати, сегодня я тоже заработала двадцать литов.
    Она взяла из ящика двадцатку и сунула в карман джинсов.
— Не волнуйся, все в порядке, мы так договорились.
    Я вытянула из ящика сотню, стала внимательно изучать.
— Слушай, а может, они ненастоящие? Может, бабулька их подделывает?
— А может, ей просто тратить их не на что...
    Я запустила в ящик обе руки, поворошила шуршащие бумажки.
— Скажи, дорогая Лауруте, у тебя никогда не появлялось желания взять отсюда больше двадцати литов? Она ведь все равно не заметила бы.
— Конечно, нет, — удивилась Лаура. — Мы ведь договорились об оплате.
    Да, христианское воспитание со всякими там «не укради!» наложило неизгладимый отпечаток на Лаурино мировоззрение, и вряд ли здесь можно что-нибудь изменить, подумала я.
    Бабулька так и не проснулась, и мы пошли в «Арку». Там, обнявшись как братья, сидели Винце с Гинце. Едва увидев меня. Винце закатил глаза и поинтересовался, как мне, типа, Валентинас в постели. Ну и дурак ты, Винце, разозлилась я, хотя всегда знала, что любой мужчина — куда большее трепло, чем любая женщина. Мы с Лаурой сели за другой столик и заказали чай. Ни пива, ни сидра мне все еще не хотелось — похоже, застряла на стадии очищения.
    И вдруг я заметила Гвидаса. Он только что вошел и оглядывался, выбирая столик. Наверное, явился сюда прямо из филармонии — в светлом костюме, черные волосы блестящими волнами рассыпались по плечам, в руке футляр со скрипкой. Совсем не такой, как в саду, — сейчас Гвидас показался мне даже старше и выше ростом. Сдохнуть можно, до чего красив! Я пригнулась и спряталась за Лауру — не хотела попадаться ему на глаза.
    — Ты что? — удивилась подружка. — Куда полезла?
— Вон там, — показала я пальцем, — мамин любовник. Лаура стала искать глазами любовника. Гвидас тем временем нашел свободное место рядом с толстой теткой и сел. Скрипку он положил на пустой соседний стул.
— Который? Тот лысоватый в очках? — спросила Лаура.
— Спятила? Конечно, нет! Другой, в светлом костюме.
— Ого!
     Лаура медленно повернулась ко мне. Рот у нее был разинут, а глаза явно не умещались в орбитах.
— Да еще и скрипач! Полный улет! Ты хоть слышала, как он играет?
    Я кивнула и одновременно простонала: «Не-е-ет...»
    Гвидас изучал меню.
— Смотри, как красиво он читает! — восторженно прошептала Лауруте.
— Неужели все буквы выучил? — радостно воскликнула я.
    Лаура серьезно на меня посмотрела:
— Знаешь, если бы он... На твоем месте я бы не отходя от кассы начала его клеить. Само собой, если бы он не был парнем твоей мамы...
    Я увидела, что к Гвидасу приблизилась официантка — на вид прямо Снежная королева. Наш красавец схватил ее за руку, притянул к себе и что-то тихо проговорил. Официантка мгновенно оттаяла — вот-вот закапает на пол — и глупо заржала. Ржание это мне мало того что не понравилось, но и показалось довольно-таки подозрительным. Ну, скажите, разве кто-нибудь взвизгивает, если его просят, например, принести отбивную с жареной картошкой? Нет! Визжат и ржут обычно в ответ на совсем другие просьбы. Совершенно ясно — Гвидас сказал этой заледенелой девице что-то такое, что показалось ей нестерпимо смешным, и наверняка речь шла не о макаронах с морскими гадами... (Потому что гады давно уже никому смешными не кажутся.) И тут встает законный вопрос: почему он ни с того ни с сего постарался ее рассмешить? Просто так никто никого не смешит, нашли тоже дурочку! Он ее клеит, обыкновеннейшим образом клеит, вот что! Хочет показать, какой он, типа, орел! Орел, как же, — мерзкий бабник, вот он кто! В который уже раз осознав, что между мной и этим старым пнем все кончено навсегда, я сказала Лауре, что пойду покурю, встала и выскользнула наружу.
— Слушай, да он же настоящий красавчик! Знаешь, на кого похож? На Иисуса Христа! (Опять это христианское воспитание!)
— Ну ты хватила!
— Вот что я тебе скажу: матушке твоей страшно повезло.
— С чего ты взяла? Ты же его и не знаешь совсем. Лаура зажмурилась и запрокинула голову — один в один гусыня, когда пьет.
    Вернувшись в кафе, я увидела, что наш красавчик уже лопает пиццу. Ага, значит, не пришлось ему долго дожидаться. Лаура сидела с ложкой во рту и как зачарованная, не отрываясь, смотрела на Гвидаса. Никогда не видела, чтобы кого-нибудь настолько заворожило зрелище поедания пиццы! Меня, разумеется, оно нисколько не интересовало, я вообще в ту сторону не смотрела, но когда последний кусочек пиццы исчез у скрипача во рту, вздохнула с облегчением. Лаура, как ни странно, тоже. Какое счастье, мелькнуло у меня в голове, какое счастье, что он заказал всего-навсего пиццу, а не сытный обед из нескольких блюд...
    На том представление и закончилось — Гвидас расплатился и наконец убрался. Заметно было, что торопится.
    Домой я вернулась под вечер. Мама была у себя в мастерской, работала. (Хм! Вот не ожидала. А как же наш любовничек?) Поскольку общаться мне совершенно не хотелось, я к ней заглянула, пробормотала, что засыпаю на ходу, и убралась в мансарду. Слишком много накопилось проблем, с которыми надо разбираться наедине с собой, а мама слишком чуткая и вмиг просекает, в каком я настроении.
    Правда, она, когда пишет, напрочь забывает про всякий там материнский долг и не обращает внимания на мои так называемые подростковые глупости. Обычно, пока она не закончит картину, мы не лезем друг другу на глаза и в доме все мирно. Что может быть лучше? Так что я вообще-то люблю, когда мама работает.