Единое

Юнги

Юнги последние лет десять, наверное, просто витал одиноким духом над надгробиями, иногда кидая в адрес какой-то молчаливой плиты едкое «чо, братан, не влом столько спать?», отлично зная, что человек под землёй мёртв и ему не может быть влом. Единственное развлечение этого юноши – это гонки с порывами ветра и выискивание жертв в проезжающих машинах. Коль удача своей беззубой улыбкой всё всё поворачивалась к нему, Юнги находил себе энергетическую подпитку в каком-то идиоте, который по тупости своей не задерживал дыхание, и вселялся в него, ставя себе цель свести того с ума и довести до самоубийства.

За одетыми в чёрную рубашку плечами нечисти уже был опыт издевательств над бесстрашными подростками, которым ничего не будет, если они подышат кладбищенским воздухом.

Девушкам существо вселяло похоть; развязность; заставляло быть верными одному ему – их искусителю; а после, удостоверившись в том, что жертвы ничьи ласки принять не могли и не хотели, он...просто оставлял их. Больше не являлся. Юнги следил за ними. Он ясно видел то, как они, желая его, издыхали от возбуждения, звали, кричали, просили появится. Но дух просто витал рядом, не показываясь им на глаза и наслаждаясь тем, как они едва ли не умирали на его глазах. Верные девушки не получали желаемой разрядки, ибо их искуситель переставал вселятся в других и ублажать их. Они даже не могли изменять, ведь одним своим словом Юнги мог сделать их мучения ещё тягостнее, ещё ужаснее, просто запретив им прикасаться к себе. Не чувствуя в себе своего дьявола, каждая из них постепенно сходила с ума, становилась нервной и грубой. И в один момент – абсолютно каждая из них не смогла этого выдержать – Юнги появлялся в самый последний раз; в самый последний раз вбивал каждую из них в матрас, а после говорил, что больше не появится. И не появлялся. А они умирали, убивали себя, не сумев смириться с тем, что потеряли свой наркотик. Ломка не проходила ни у одной.

С парнями дело обходили несколько иначе. Они, начинали «видеть будущее». Появляясь в облике старого духа, Мин настойчиво убеждал их в том, что у них появилась способность видеть будущее. Этот «дед» являлся непрестанно. Где бы жертва не находилась: будь то хоть магазин, тротуар, школа, квартира – дух всегда появлялся и этим пугал их. И ведь как бы глупо это не было, но всё же срабатывало. Они начинали верить. Юнги на протяжении лет двух-трёх вселял в их головы неправильные предсказания (прим. ав.: правильные он давать в силу неумения не мог, ибо сам таким не владел), но психологию знал хорошо и мог понять верный путь с лучшим исходом событий. На протяжении этих пару лет жертвы начинали понимать, что предсказания лживы и переставали следовать им. И именно этого добивалась нечисть. Когда в один день случалось то, что могло на раз изменить жизнь парней – такой момент и был переломным – Юнги всегда вселял в них правильный вариант. В силу тупости люди выбирали другой. А после убивались, когда осознавали, что было бы, послушай они «голос разума». Эти мысли уничтожали изнутри. Каждый до единого кончал одним и тем же – «в моей смерти никого не винить»

И то же самое Мин Юнги собирался сделать с Чимином – свести с ума. Но иным способом.... Он собрался вселить страх. Морально искалечить. Развить фантазию бедного мальчика до такой степени, чтобы он начал видеть то, чего нет. Двумя словами – сделать шизофреника.

Первый удар по нервам – и сразу в яблочко! Чимин настолько сильно встрепенулся, только увидев его....и сразу позвал мать. Юнги никогда не был обделён умом, поэтому ему не составило труда выяснить, что мать для этого ребёнка – самый главный человек, к которому он всегда будет обращаться. Ведь юноша мог заорать громче, попросить остановить машину, прокричать отцу о том, что  рядом с ним кто-то сидит и заумолять помощи. Но вместо этого этот плаксивый ребёнок выдавил жалкое «мама». Сломать волю такого человека проще простого.

По крайней мере...так считает Юнги.

Но Юнги гуманитарий и склонен больше к психологии и юмору, чем к математике. Поэтому его подсчёты не всегда верны.

И сейчас он, полностью подчинив себе тело Чимина, сидит где-то рядом с ним в позе господина – коим он и являлся, довольный и спокойный тем фактом, что никто, кроме жертвы не увидит его, если, конечно, Юнги не решиться принять облик человека. А решался он на это только когда насиловал своих жертв.

Ну.. впрочем ...назвать это насилием язык не поворачивается, раз уж сами жертвы были всеми конечностями «за».

Во всей работе разочаровывало лишь то, что теперь его(Юнги) душонка привязана к Паку и далеко нечисть отлететь не может.

Благо, уже было темно и младший не мог сейчас начать надоедать духу своими визгами, расспросами и молитвами деве Марие, Аллаху, Кришне, Будде...да хоть Зевсу!

Одно то, что ещё несколько часов Мин может просидеть в тишине и спокойствии, словно бы прощаясь с прошлой скукой, уже радовало. Ворчливый двадцати трёх летний юноша, замерший в этом возврасте после смерти и переставший расти, он характером стал похож на деда-циника, который не прочь поворчать и почитать книгу.

Доехав до ворот дачи, мужчина открыл их и въехал во двор, останавливая машину. Юнги вылетел из окна, потягиваясь. Словно бы за ним вышел и отец этой семьи, открывая дверь пассажирского сиденья и желая разбудить сына. Но Юнги знает, что не выйдет. Знает и ухмыляется, следя за тем, как мать шикает на мужа, прося пожалеть их малыша и поднять его в комнату, чтобы уложить там же, ибо он устал.

Такая навязчивая заботливость была смешна Мину, который в своё время не получал подобного. Отец поднял Пака на руки и повёл на второй этаж в его комнату. Там же раздел, уложил и выключил свет, оставляя его одного. Ну...почти одного. Благо, в комнате уже были книги подроста, что оживило призрака (прим. ав.: извиняюсь...) и тот решился переключиться на свою страсть. Всё равно делать нечего.

–––(продолжение следует)–––