До греха не доведи

Не бери с меня пример

  Нильс, движимый любопытством, еле сдерживаемым, все же надевает рубашку и джинсы. Он её не заправляет, оставляет мятой, волосы не причёсывает, весь его облик неряшлив и небрежен — но он прекрасно знает, что в этом его шарм. А вот Тейт, похоже, его фишку не просекла, она, закатив свои ореховые глаза, подходит к нему близко, так, что он ощущает запах недавнего секса. Это не соблазнительно, как пишут в романах, обычно ему становится тошно от этого (особенно когда так пахнет от допотопных, но еще верящих в свою неотразимость, старух), но на маленькой Тейт все становится каким-то завораживающим.

— Неряха, причесался бы хоть, — бормочет девчонка своим хриплым голосом, окидывая его критическим взглядом. Нильс лениво щурится и хитро ухмыляется, смотря на неё сверху вниз, схватывая и зацепляясь за малейшие мелочи в её облике.

Она едва доходит ему до плеча, но не кажется ниже — взгляд сильный, упрямый будто, словно ей всё время приходится что-то доказывать, пристальный и если в плен захватит, уже не выберешься. Линия рта неспокойна, мимика подвижна настолько, что не успеваешь схватить за хвост все мелькающие эмоции (Нильс видывал таких, все болели биполяркой). Платиновые волосы чуть выше ушей все время лезут ей на лоб, и ей приходится всё время скидывать прядки маленькими тонкими пальцами — это у нее получается особенно изящно. Слишком взрослая одежда, каблуки, но это создает какую-то искусственность, от которой становится не по себе.

Нильс заворожён.

— Меня же не оповестили, куда мы, собственно, направляемся, — пожимает плечами Нильс, в красивом голосе звучит ленца и будто раздражение (на самом деле, напускное, ему до чёртиков всё это интересно).

Он чуть ли не мурлычет ленивым довольным котом, когда Тейт пальцами причёсывает его тёмную густую шевелюру, а потом вдруг говорит:

— Почему мне кажется, что ты должен быть рыжим?

— Потому что мой натуральный цвет волос рыжий.

— А зачем краситься? — она удивленно хмурится, но не кажется, что ей на самом деле интересно знать ответ — голос звучит слишком отстраненно. Она заправляет рубашку в джинсы, словно мамочка, снова приглаживает весь его облик, с рукавов даже пылинки невидимые скидывает. Потом еще раз облизывает глазами оценивающе и решает, что теперь его можно показать в люди.

Ему нравится на это смотреть, нравится видеть эту морщинку между светлых бровей. Обычно женщины смотрят на него по-другому. Или хищно и с похотью, с восхищением и даже поклонением, или всего лишь как на средство, неодушевлённый предмет. Его это не задевало никогда, но порой так хотелось, чтобы в нем хоть раз увидели кого-то живого, такого же, как они.

Они выходят из здания после того, как Тейт, изящно покрутив кредиткой в пальцах (ему особенно нравятся её пальцы), заплатила хозяйке. На улице серость и сырость, прохлада накрывает с головой. По узкой булыжной мостовой стучат ритмично каблучки Тейт, а Нильс, поддавшись сиюмитному порыву, закидывает на узкие костлявые плечи свою тёплую руку. Он чувствует её дрожь от холода (она в тоненькой прозрачной, открывающей все то ничего, что у неё вместо груди, блузочке). А ему всё нипочем: он сам в рубашке, но словно змея, свою температуру подстраивает под окружающую среду.

Он давит ей на плечи локтём так, что она слегка вскрикивает, и улыбается.

— Ты садо-мазо увлекаешься, да? — словно невзначай, спрашивает Татум и, подняв к нему голову, поигрывает бровями, словно подросток в пубертатном периоде. Кем она, собственно, и является.

— А ты знаешь, что это такое? — парирует в ответ Нильс, словно легкого отрезвляющего леща ей даёт. Хочет поиграться, проверить, хочет устроить так любимое им состязание. А ещё снова хочется поцеловать вишнёвые губы, чтобы легонько прикусить, чтобы она снова так по-детски обиженно вскрикнула.

— Мне шестнадцать, а не шесть, — отвечает непосредственно, как ребёнок, надувает губы, и Нильс с досадой понимает, что он не выиграл. Ребёнок ведь никогда не обижается надолго и серьёзно, правда?

Она вдруг смотрит пристально в глаза, неожиданно останавливается посреди дороги, сейчас безлюдной. У Нильса сердце подскакивает до горла от серьезности на её маленьком точёном лице, и ещё до неудобства хочется отвести глаза, ведь ощущение, словно раздевают (и не так, как клиентки — дальше, глубже, сдирая кожу до внутренностей), и не хочется (только не может ведь).

— А ты знал, что у тебя глаза антрацитовые, прямо как небо сейчас? — смотрит, смотрит на него, потом в осеннюю серую мглу вперивает зрачки — и Нильсу это время, только чтобы вздохнуть. Ей это мимолетный интерес, легкая заинтересованность, а ему впервые взгляд не сквозь, а внутрь, впервые чувствовать свою живость. И это душит, впервые быть вытащенным сквозь кожу на поверхность, рассмотренным сквозь толстую линзу микроскопа и застрявшим в хрустале собственной фальши. — Лучше бы быть тебе рыжим, так необычнее будет, красивее. Ты еще и веснушки сводишь? Зачем?

— Не хочу, — хрипло. И снова захлебывается в светлых ореховых, задыхается от пристального рассмотра. В тени быть намного лучше — и удобнее. — На брюнетиков спрос больше. Бруталы с серыми глазами и накаченным торсом, как из романов женских, представляешь?

Отшучивается. Тейт это отслеживает чётко, но удавку, наконец, ослабляет.

— Не очень-то накаченный у тебя торс.

Они подходят к какому-то ресторану, у которого стоит какой-то нервный парень. Он все время поправляет галстук, откашливается и смотрит на наручные часы. Сразу понятно, что свидание у парня. Татум, перехватив руку Нильса и прижавшись к нему покрепче, развязной походочкой направляется прямо к парню — Нильс обхватывает руками её талию, подражает в походке.

Парень смотрит на них пораженно, но старается держать безразличное лицо (что получается у него плохо, неловкая улыбочка липко приклеивается к губам то и дело).

— Тейт, что...

— Ничего не происходит, — она его перебивает нервно, смотрит в торжестве и злорадстве, как ребёнок, который радуется тому, что его врага наказали. — Ты мне надоел, Дрейк. Сейчас-то поймёшь, наконец? И матери своей скажи, окей?

— Что случилось? Кто это? — всё продолжает, как попугай, талдычит. По туповатому выражению на бледном лице парня видно, что он еще не до конца осознает.

Нильс лишь расслабленно улыбается и с любопытством ждёт развязки. Авантюры он любил.

— Боже, ты даже в три года умнее был, — закатывает глаза Тейт. — Последние мозги тогда в горшок высрал? Ничего не случилось, кроме того, что мне надоел ты, размазня, твои звоночки-хуёчки, матушка твоя противная, дура сорокалетняя, её тушёная капуста по пятницам. Это мой новый парень. И передай матери: если она ещё раз вздумает шантажировать меня тётушкой, я найму киллера и прикажу ему вытащить кишки тебе и ей через уши, а потом на ближайшем дереве повесить вас на них. Денег мне хватит. Все понятно, надеюсь?

Глаза сверкают совсем уже не сдерживаемой яростью — она кулаки сжимает и разжимает, видимо, сдерживаясь, как бы не выцарапать глаза этому мальчику. Нильс еле сдерживает улыбку от страстей и напряжения.

Но нелепее становится, когда юнец словно все наконец понимает, улыбается. Так противно-слабоумно.

— А-а, Тейт, ну ты бы сразу сказала!..

На лице Татум появляется облегчение:

— Дошло наконец?

— Ну конечно! Это же твоё любимое кокетство, признавайся? Ты же меня сама сейчас позвала на свидание! Я читал, что девушки любят поддразнить, отталкивая, они надеются только приблизить...

Лицо Тейт стало таким жалким, что Нильс решил вмешаться:

— Парень, иногда женское «нет» действительно означает «нет».

— То есть это как? — недоуменно морщит лоб Дрейк.

— Что здесь происходит? О, Татум, дорогая, мы заждались, утка готова, все, как ты любишь... Сегодня даже не пересолили!

— Блять, — в сердцах ругается Тейт и с ненавистью смотрит на выглядящую радушной женщину средних лет, появившуюся из ресторана.

— Мама, по-моему, Тейт меня бросает... — и так недоверчиво, словно это последний возможный вариант.

— Господи, придурок, мы и не встречались! — с яростью выплёвывает ему в лицо и даже дергается в его сторону, но Нильс успевает схватить её за руку.

— Как же это, девочка, что же случилось? — кудахчет женщина, хватаясь за сердце.

Нильс сразу вычисляет её глупую навязчивую натуру.

— Ничего, миссис Диалло, — плюётся ядом яростно, страстно, с наслаждением наблюдая, как женщина теряется и тоже начинает злиться. — Кроме того, что я впервые потрахалась. С моим новым парнем. И этот парень не ваш сын. И не смейте звонить тёте и промывать ей мозги, рассказывая ей про моих парней и оценки! Прощайте, миссис Диалло.

Тейт и Нильс разворачиваются и стремительно уходят.

— Никому ты кроме нас не нужна, паршивая девчонка! Кому ты такая сдашься? — орёт женщина вдогонку. — Парень твой бросит тебя завтра же, а мой сыночек тебя не примет, когда прибежишь, даже не надейся! Вернись! Сейчас же! Вернись, я сказала, пока не поздно! Я могу пропихнуть тебя в колледж, у меня везде связи! Такие, которые твоему папашке и его сестре, даже и не снились!

— Сумасшедшая женщина, — бормочет Нильс, хватая её за руку.

А Тейт только поднимает средний палец.

Они останавливаются у стены. Татум вдруг упирается руками в колени и хохочет неистово, вытирая пальцами слезы на щеках. А Нильс только невозмутимо глядит на неё, опираясь спиной о холодную стену.

— Боже, сколько соков выпила из меня эта семейка, ты не представляешь, — отсмеявшись, кашляет и говорит Татум.

— Расскажи, — просто говорит Нильс.

— Да нечего рассказывать, — пожимает плечами. — Был мальчик, дружили с детства, а его мамаша ни с того ни с сего взяла, что я стала бы хорошей невестой её сыночку. И тётю ещё на свою сторону переманили, а это вообще пиздец. Терроризивали меня все эти полгода, сводили всячески с этим тупнем, свиданки устраивали, туда не ходи, там не стой... Ну, ты понял... Но теперь я свободна! Свободна!

Смеётся, танцует, кружится вместе с Нильсом, схватив его за руки. Сейчас скорлупа на ней ломается, хитиновый покров в виде неуместных понтов и взрослости разлетается на кусочки.

Потом достаёт сигарету и прикуривает, предлагая Нильсу, но тот только мотает головой и с интересом смотрит, как она выдыхает беловатый дым, делая губы трубочкой. Это и смешно выглядит, но совсем не наигранно — она действительно наслаждается дорогим винстоном. Он уже давно понял: девочка привыкла только к самому дорогому. Но, увы, дорогое не всегда самое лучшее.

— Ну и правильно, не бери с меня пример, Нильс. Тебе еще жить и жить, рубить бабки, просто трахаясь, — рассуждает, совсем, как ребёнок. Нильс усмехается сардонически: хотел бы он, чтобы все было так просто.

— Если что, ты знаешь, где меня найти, — призывно ухмыляется (он привык это делать). Она в ответ хрипло смеётся. — Для постоянных клиенток скидка, имей в виду.

— Не знаю, почему звучит так безнадёжно, — она тушит окурок об бетон и обнимает его на прощание, словно давнего приятеля. Его напоследок окидывает запахом секса и слишком взрослых терпких духов. — Увидимся ещё.

Они расходятся в разные стороны.