До греха не доведи

Мой смертный грех - тщеславие

  Тейт прекрасно знает, что её смертный грех — тщеславие (и чуть-чуть гордыня). Она слишком любит себя, чтобы не заморачиваться по поводу мелочей и не искать конфликтов на пятую точку, когда оскорблено её эго. И выходить из них победительницей (не всегда, чаще всего она получает пизды от тётки).

Вот и сейчас — ей даже почти всё равно, когда Маргери тычет ей в лицо своим наманикюренным толстым пальцем. Они стоят около дорогого брюссельского торгового центра (конечно, станет её тётка одеваться на рынках, ага), и Тейт вынуждена выслушивать визгливый ор (грешок за душой тётки — тоже тщеславие). Именно поэтому она сейчас и оскорблена — как это, неужели своевольная племянница снова её ослушалась? Непорядок, юная леди! Она так и говорит (а Татум слышит: «Как же она заебала всё делать не по-моему!»):

— Непорядок, юная леди! Мы с твоим отцом вкладываем такие деньги в тебя, твое образование, воспитание, а ты такие фортеля выкидываешь! Дрейк был нам нужен — ты знаешь, какие связи у его матери?

— Она что-то такое орала в истерике, когда я уходила, — Тейт бормочет и шаркает носком берца по скользкому полу. Она чувствует себя нашкодившим котёнком — и это сильно бьёт по самолюбию, которому так хочется уже быть взрослым. Она хочет разораться и устроить истерику, но Тейт привыкла подавлять эти порывы и идти в обход: иначе все карточки окажутся заблокированными. Она хочет до ужаса новое платье, а не выслушивать вот это вот всё. — Разве у вас с отцом нет связей?

— Ну вот теперь уже меньше! — Маргери кривит моложавое лицо, и Тейт пробивает током отвращения: какая же она змея. Понятно, почему она так беспокоится о Дрейке. — Я уже говорила тебе, несносная девчонка, что его мать очень влиятельна, и теперь нам может быть закрыт путь в разные компании, многие сотрудничества по всему Брюсселю будут прекращены! Немедленно вернись к Дрейку!

Она вертит сумочку от Prada в руках, прожигает требовательным взглядом болотных глаз, а тон не терпит возражений. Тейт чувствует себя запертой в ловушке, ей так и хочется сказать: «Мне похуй», но она лишь делает виноватое лицо. С тёткой надо быть очень осторожной. А платье новое хочется. Очень. Ведь скоро то самое свидание.

Перед глазами Тейт уже стоят многочисленные витрины с дорогими платьями, особый запах нового шмотья и собственное слегка нелепое отражение в зеркале. Ей до зуда в пальцах надо снова услышать легкую музыку из колонок и перемерить всё в арсенале магазина. Тщеславие — оно такое, а на тряпках Тейт просто помешана.

— Я даже не подумала, она вообще не похожа на кого-то могучего и великого. Только жалкие шавки орут об этом на всю округу и используют для манипуляций, — говорит Тейт, а потом, не в силах терпеть, подходит к тётке и обнимает надушенное тело, превозмогая отвращение. Она отточенным жестом вытаскивает карточку из сумки тётки и тут же отстраняется. За время её бунта она стала первоклассной воровкой. Пиздец настигнет потом, а сейчас ещё есть время. — Нафиг мне этот сопливый Дрейк? Я вам с отцом найду кого-то получше. И повлиятельнее. Так что будь спокойна, Маргери.

И наконец сбегает от этой змеи, не в силах сдерживать ухмылку. Лицемерие — у всей её семейки оно в крови, как и чёртово тщеславие. Всем хочется сохранять подобие хорошей, элитной семьи, чтобы каждый нищеброд в Брюсселе завидовал их богатству и видимому благополучию, а потому все выворачивают шеи, чтобы вот как сейчас миловаться и обниматься, когда на самом деле хочется шею свернуть вовсе не себе. И Татум такой расклад вполне устраивает, если бы ещё в её жизнь так яро и пошло не лезли. И бабки давали вовремя.

Свидание наступает скоро, и Татум к нему готова на все сто. Она в новом сверкающем платье, в элитном ресторане, с мужчиной её мечты — ну разве не сказка? Разве только не из сказки здесь то, что Тейт наслаждается не самой компанией Максимилиана, а тем, какими взглядами его провожают женщины. Похоть, зависть. Смотрите все: и вот это мое, понятно? Она ему руку кладёт на сгиб локтя, словно территорию свою помечает. Максимилиана, успешного, красивого мужчину, совсем не смущает возраст своей спутницы — гораздо больше его интересуют деньги её отца. Тейт это знает, разумеется.

Ей ведь хочется скорее быть красивой, обожаемой, не любимой, а почитаемой, как богиня. Чтобы ее носили на руках, благословили её и её деньги, трахали (хорошо, что она уже не девственница). Её интересует тоже не Максимилиан, а то, что он может ей дать.

— Присаживайтесь, Тейт, — он галантно отодвигает стул, и Тейт старается сесть изящно, но подростковая угловатость даёт о себе знать. Макс улыбается очень обаятельно, не обращая внимания на её неловкость и искусственность, повисшую в воздухе этого ресторана. Здесь всё дышит фальшью — эти начищенные люстры, огоньки, белоснежные скатерти и учтивые официанты. И на излишнюю пафосность этой девочки гораздо лучше и вовсе не смотреть — симпатичная, при деньгах, приличная, а угрызения совести перед женой можно и заглушить. — Что будете заказывать? Может, устрицы? Здешние устрицы великолепны.

— Нет нужды обращаться ко мне на «вы», Макс, я младше вас лет на двадцать, — учтиво улыбается Тейт и изящно перебирает пальцами (и это единственное, что получается у неё хорошо). Она бросается ядом незаметно, а Макс слегка напрягается — слишком самолюбивая, с характером. Не очень-то покладистая, с хитринкой в карих глазах. Внушает какую-то опаску, а Макс любит спокойствие. Да и встанет ли у него на ребёнка, пусть он и считает себя взрослым? — И я пробовала устрицы здесь. Ничего великолепного в них нет. Отец приводил меня сюда. Гораздо вкуснее их подают в «Роше».

— Всё время забываю, насколько вы молоды и невинны, — он трогает дорогой галстук и снова улыбается, чуть виновато. Льстит, как дышит. Татум становится противно — когда она с ним познакомилась на одной из отцовских вечеринок, он понравился ей больше. Позёр. И, очевидно, не любит проблем, избегает их десятой дорогой. А она — сплошные проблемы. Похоже, им не по пути. — Меня завораживает ваша молодость, Татум. Вы прекрасны.

«Конечно, сам-то уже пиздюк старый, развалина тупая», — думает слегка злорадно Тейт, просматривая меню и заказывая у девушки-официантки самое дорогое блюдо. Просто назло. Максимилиан слегка напрягается, но не возражает, а Тейт находит помимо льстивости, лицемерия и лощёности в нем еще одну черту — жадность. Поэтому и любит он тех монашек, которые за ромашку отдадутся. Наверное.

— Я же говорила не называть меня на «вы», я чувствую себя своей тёткой, — раздраженно говорит Тейт и скрещивает руки на груди. Он ей не нравится всё больше. — И я не невинна. Так что успокойтесь, вы не совратите цветочек.

Обычная и банальная история — девочка лишилась невинности просто так, с левым мужиком, чтобы набраться опыта для старшего мужчины. Только Татум убила двух зайцев сразу — ещё и потратила баснословную сумму со счета Маргери, разозлив её неимоверно. Тейт бесконечно горда собой — это ж надо такое придумать!

Мужчина тут же зачем-то начинает извиняться и заводит очередной скучный разговор, расспрашивает о школе. Тейт нарочно зевает пару раз (не такой уж он и шикарный мужчина, обычный пиздабол, у которого еще и проблемы с деньгами — иначе стал бы он за ней ухлёстывать?). Девчонка начинает раздражать мужчину, который уже и не знает, как подступиться к ней (гораздо больше ему нравятся легкие победы и крепости, которые сдаются от малейшего натиска и не разыгрывает из себя сливок высшего общества), а Тейт этот придурок уже бесит.

Они в какой-то момент просто смотрят в разные стороны, не зная, как продолжить разговор. И тут Тейт замечает свою одноклассницу (курицу пузатую, которая ужасно бесит её) с Дрейком. Та ухмыляется и показывает средний палец Тейт незаметно от остальных. Татум тут же вспыхивает — унижений она не терпела. Она же, черт возьми, дочь своего отца, и у них в крови тщеславие.

Она встает из-за стола, полная решимости, и направляется к их столику с твёрдым намерением окунуть эту лохушку педальную в суп. У той округляются глаза — она такого поворота не ожидала.

— Привет, Дрейк, у меня дома полы грязные, может, справишься? У тебя отлично получится, думаю, — у Тейт от злости голос слегка вибрирует. Очевидно, придурок опять за ней следит. Отомстить решил, дебил. Сейчас смотрит на неё щенячьми глазками и прожигает ненавистью Макса, который зачем-то увязался за ней.

— По какому праву ты унижаешь его? — пищит девушка, выпучив глаза.

— По такому, выёба вонючая, — передразнивает Тейт. — Лучше бы тебе завалить ебало и помочь своему дружку. А еще лучше съебать отсюда и не показываться мне на глаза, заебали, честное слово. И палец твой, пизда, я раздроблю и по кусочку в жопу твою жирную засуну, поняла?

— Ты... — девушка тоже встает. Посетители начинают присматриваться к конфликту, а Макс сгорает от неловкости и шока. Хотя чего было ожидать от этой грубиянки? — Ты не можешь нас выгнать. Если сама так хочешь, свали.

— Чё ты там пропищала, лохудра? — Тейт прикладывает ладонь к уху. — Где там твой маленький пальчик? Застрял в анусе? Ещё раз покажешь его, я тебе вообще все руки оторву. И ты, осел, уёба лесная, я тебе непонятно вчера всё сказала? Харе меня преследовать, долбоёб! Я слышала, как ты звонил тётке и выведывал всё. И дырку эту тупую привел? Думал, я от ревности сдохну и под ноги тебе упаду? Не выдумывай, я ж не ты, чтобы собой полы протирать!

— Ты кого дыркой назвала? Щас получишь, дура! Что хочу, то и показываю!

— Ах ты пизда малолетняя, мало тебе в школе было? Да я мать твою на хуе вертела, не видишь, как она стонет и кончу мою заглатывает? Да твой батя у меня под каблуком, нахуй, в жопу я его ебу!

Они орут, девушка пытается разорвать платье Тейт (и рукав она, кажется, отрывает), а Татум ломает ей нос. Вся ее ладонь в крови, и она счастлива — как же она скучала по школьным срачам! Но продолжить они не успевают, обеих выгоняет охранник вместе с Максом. Они еще пару минут визжат на улице, осыпая друг друга проклятьями, а потом расходятся в разные стороны. Макс жалуется и съебывает в испуге и отвращении от Тейт (да как же так, монашка не отдалась за ромашку, отпиздила какую-то тёлку, говор у неё как у сапожника, а голосок прокуренный, не журчит, как у дам высшего общества). Тейт едва сдерживается, чтобы не дать ему пинка под зад и бредёт по темной улице, дрожа от холода.

Косметика, которая делала её лицо взрослее и гламурнее, смазалась, обнажая маленькую девочку, укладка растрепалась, рукав от платья оторвался, замерзшие ноги на каблуках подгибаются (в свете фонарей на безлюдных улицах она, наверное, похожа на девицу легкого поведения, потерпевшую нападение, из американских комедий). Надежды на поклонение и любовь разбились о её придурошный нрав и избыточное тщеславие.
И тогда у нее рождается очередная гениальная идея.

* * *

Тот никчёмный публичный дом встречает её холодом (и как тут вообще можно трахаться?). Она заказывает Нильса снова, так же доплачивает и сидит в коридорчике, ожидая, когда он закончит с клиенткой, дрожа от холода. Наконец довольная женщина средних лет выходит из комнаты, надевая дорогущую шубку и окидывая Тейт презрительным взглядом. Та только ей рожу в спину корчит, как маленькая, а затем заходит к Нильсу. Тот расслабленно лежит голый на кровати, раскинув руки в стороны.

— И не противно тебе было трахаться с этой жирухой? — Тейт прыгает спиной на широкую мягкую кровать рядом с Нильсом. Тот не двигается, обессиленный, еле дышит, но голову поворачивает и пялится удивленно на профиль Тейт. — Кончил хоть?

— Опять ты?

Они лежат вместе и просто отдыхают. Смотрят на лампу и не вытирают слезы, текущие по щекам из-за яркого света — сил нет. Хочется разговаривать словно старые друзья — так они и ощущают себя, как будто даже притворяться не нужно. И только это спокойствие.

— Опять я, — вздыхает Тейт. — Мои надежды на феерический секс с ровесником моего отца не оправдались. Он слишком... обыкновенный?

Нильс встаёт и идет к столику. Наливает себе какой-то алкоголь. Тейт просит и себе бокал и откровенно любуется им. Широкая атлетичная спина, узкие бёдра, выточенные ягодицы.

— У меня аж дух от тебя захватывает, засранец, — она приподнимается на кровати, когда он садится напротив неё. Пока она пригубливает из бокала что-то горькое, приходится терпеть его цепкий пристальный взгляд. Он сейчас не кажется хохмачом, как тогда — слишком серьёзный. — Вот куда вас таких красивых рожают? Ты бы гораздо большие деньги за моделинг получал, чем за поеботу эту. Начерта тебе проституция?

— Это... интересно, — он пожимает плечами, закрывается, явно не желая развивать эту тему. — У меня тоже от тебя дух захватывает, — и снова возвращается к себе. Насмешливо поигрывает бровями, а Тейт давится напитком от смеха. Ему, кажется, нравится её смешить: в уголках губ появляется улыбка. Он продолжает: — Ты откуда такая красивая вылезла, а, мелкая?

— Я не настолько уж младше тебя, — хмурится Тейт и поправляет лямку своего платья. Нильс смотрит на ее оголившееся плечо каким-то странным взглядом. — Это неважно всё. С одной курицей попиздилась.

— Кажется, склоки — это твоя натура, — взгляд внимательных глаз продырявливает ей башку, кажется. Нильс смотрит после на ее губы и прикасается к запёкшей крови. Тейт слегка вздыхает от боли. — Ты что-то говорила про ровесника твоего отца. Поэтому и хотела лишиться девственности, чтобы набраться опыта? Только он не стоил того, да?

— Какой ты догадливый, — ворчит Тейт и снова ложится на спину, которую ужасно ломит после долгого сидения с прямой осанкой — легче по привычке сутулиться, но тётя с неё за это скальп снимет. — Ага. А почему не трахнулась с кем-то забесплатно? Да мне по кайфу тётку злить, тратить её деньги. Сегодня вот кредитку спиздила, завтра мне пиздец.

— Часто в твоём возрасте у девочек... как бы это сказать, завышенные ожидания, — он говорит так серьезно, как психолог, который намного старше ее. Тейт закатывает глаза и поднимается со стоном. — Ты понимаешь, о чем я? Хотя с сексом всё гораздо лучше, чем было в первый раз, рано разочаровываться.

— Не знаю-не знаю, начинаю думать, что всё в жизни приукрашено, и секс, в том числе, — упрямо не соглашается Тейт и надувает больные раненые губы. — Ты лучше не беси меня и давай трахнемся, или тебе отдых нужен от той бабы?

— Ничего мне ненужно, — говорит Нильс и целует её. Только о ране забывает, и Тейт от него отстраняется с визгом.

— Поосторожнее нельзя? — спрашивает раздраженно, грубо, держась за губу и чуть не плачет. — Ты вообще нежным умеешь быть или только по садо-мазо?

Он тихонько смеётся. Бережно берёт за подбородок, поднимает лицо и долго-долго смотрит в глаза. И черт знает, как у него получается так насмешливо-серьезно (Тейт, кажется, пропадает). И шепчет:

— Я постараюсь.

Ласково и с такой нежностью, от которой в груди всё немеет, целует ее. Осторожно прикасается к губам языком, Тейт чувствует его вздох и отчаянно не может поверить, что так можно без чувств, бездушно-фальшиво (она никак не может осознать, что хочет, чтобы у него были чувства). Она ощущает, что он еле сдерживается, по его вздохам и по тому, как он вцепляется пальцами в её шею (она даже почти хочет, чтобы он её задушил — но он всего лишь нежно-бережно, словно из хрусталя сделана, словно чуть надавишь — сломается, разобьётся — обхватывает длинными тонкими пальцами цыплячью шейку). И обещание ведь сдерживает, оказывается, нежным у него получается быть не хуже, чем грубым (даже кожа вместе с сердцем плавится).

Он её другой рукой спускается к плечу, снимает остатки рукава. Поглаживает кожу — а у Тейт разряды вместе с мурашками и чем-то щемящим в груди. И вот как, как он это делает? Как он может так притворяться, что действительно ее хочет нежно? Целует, словно самое дорогое вино пьет — смакует сладкую кожу, наслаждается каждым медленным мгновением, но не давит, хотя Тейт по его сбитому дыханию и порывистым слегка движениям чувствует, что ему хочется напора. Хочется своих любимых животных инстинктов.

Он останавливается резко и смотрит огненным антрацитовым взглядом прямо в глаза, нетерпеливо, чуть порыкивает, дышит порывисто и вцепляется одной рукой в короткие платиновые волосы, а другой в рёбра, давит до хрустящей боли. Спрашивает хрипло:

— Чего ты хочешь?

Вот теперь это больше похоже на его работу — то было слишком правдиво, слишком щемяще и чуть-чуть больно от неверия, от невозможности всего этого.

Похоть — это просто похоть.

— Я хочу, чтобы ты поклонялся каждому миллиметру моего тела. Хочу, чтобы ты любил меня. Я хочу, чтобы это было правдиво — чтобы ты действительно хотел меня. Чтобы... — она осекается. Она хочет пищу для своего тщеславия и чуточки гордыни. И еще хочет немножко его чувств — настоящих чувств. — В общем, ты же хороший актер? Это в чем-то твоя работа. Так что давай.

И он исполняет это на ура. В этот раз толчки медленные, он целует ее везде — так, что она задыхается от всего: от удовольствия, от чего-то еще... и от нежности, которая появилась к нему. Ей понравилось до дрожи прижиматься к твердому горячему телу, забывая обо всем, понравилось пропускать сквозь пальцы его шелковистые волосы, понравилось словно не чувствовать пульса и воздуха в легких, словно не чувствовать, что она на Земле. И кажется, он ощущал то же самое: но Тейт знает, что только кажется.

Она всё же меняет своё мнение о сексе. И когда она после говорит это ему, неловко-смущенно, что на нее вовсе не похоже, Нильс долго смеется.

Она обещает прийти снова.