Аркан без имени

9

Дождь шел как из ведра, и она уже почти не чувствовала затекшие руки и ноги. Стоя на коленях в грязной луже, она не могла отвести взгляда от девяти крестов, воткнутых прямо в землю. Время и непогода не пощадили нанесенные на дерево надписи, и буквы начали бледнеть, так что некоторые имена было уже не разобрать. Она знала, что за волшебники и волшебницы были здесь похоронены. Но если она умрет на этой войне, кто тогда позаботится о них? Кто разберется в этих полустершихся буквах, обрывках слов, которые ничего уже не могли рассказать о двух блестящих и смелых молодых женщинах, сражавшихся за свои убеждения? Они... Смех Мелинды и Ромильды отдавался в голове ясным и приятным звоном, напоминая о беззаботных и радостных мгновениях жизни. От горя и потрясения ее плечи невольно поникли, а все еще текущие слезы смешались с тяжелыми каплями дождя, которые, падая на землю, развозили грязь, делая ее все жиже и жиже, превращая в ненадежную и скользкую кашу. От зрелища отразившихся в воде собственных глаз, таких тусклых, что даже она сама не смогла бы определить их цвет, своих длинных волос, ставших серыми, как небо, ее сердце забилось чаще. Она знала, что должно случиться. Это происходило всегда одинаково. А так как ей было известно, что произойдет, то она начала задыхаться, горло мучительно сжалось, она лихорадочно ощупывала шею и, наконец, вцепилась в воротник. Судорожными движениями отрывала верхние пуговицы на мантии. Бесполезно закрывать глаза — могилы не исчезают. Никогда. В последний раз она отчаянно пыталась убежать, но запнувшись за корень дуба, со всего маху рухнула на могилу родителей. Она кричала снова и снова. Ей показалось, что дождь усилился, мрачным серым покрывалом окутывая землю. В этот раз она предстанет перед ними, а потом уйдет. Да, в этот раз, она на самом деле решила все изменить, она... Но земля расползалась под ее коленями, и прежде чем она поняла опасность, успела погрузиться в грязь до середины бедра. Чем сильнее она дергалась, тем глубже затягивали тело десятки невидимых рук, холодных и влажных, словно руки самой смерти. Они не хотели, чтобы она уходила. Всегда одно и то же. — Нет! Ее палочка, ее последняя надежда, выскользнула из грязных пальцев, пока она все глубже погружалась в эту хлюпающую грязь. Руки напрасно шарили вокруг, пытаясь найти, за что можно уцепиться, но не находили ничего, а она чувствовала как ее засасывает все глубже. Грудь сплющилась от давления земли, и невозможно было даже вдохнуть. Но она знала. Знала, что скоро все закончится. И, несмотря на это, не смогла сдержаться и мысленно закричала в последний раз; грязь проникала через поры кожи, заполняла ноздри, стекала в горло, чтобы задушить ее окончательно. Да, мысленно она кричала, а глаза в последний раз смотрели на могилу сестры, единственную, на кресте которой за прошедшие семь месяцев не стерлась надпись. «Здесь покоится Габриэль Делакур» — Нет! Нет! Нет! — Нимфадора... — Неееет! — Просыпайся. Тссс, ничего... Ничего... Это сон... — Ремус... — Да, это я... я здесь... — О, Ремус! Это было ужасно! Ужаснее, чем обычно... * * * Рука, лежащая на его бедре, ощущала легкие толчки. Она плотнее обхватила член губами и начала нежно скользить к основанию, пока полностью не взяла в рот, при этом выискивая на лице мужчины малейшие изменения. Но она могла видеть только длинные черные волосы, почти целиком скрывающие его профиль, да левый глаз; правая сторона его лица была обращена к спинке старого потертого кресла. Только эти короткие движения таза и шумное дыхание, иногда случайно срывающееся с тонких губ, свидетельствовали о том, что мужчина точно не спал. Двигая рукой вверх-вниз, она скользила губами и языком по мягкой коже члена, наслаждаясь его нежной твердостью, возбужденно пробуя такой дикий, такой мужской мускусный вкус... О да, его вкус сводил ее с ума... С ним можно было делать все, что угодно, и больше ничего не имело значения — только это чистое удовольствие, это возбуждение, почти безумие от того, что он в ее власти, зависимый от удовольствия, которое она сейчас дарила. Она не думала о твердом камне, ранившем колени. Она не думала о почти пустой бутылке виски в его руке, бутылке, добытой благодаря ей. Она не думала о том, что он сидел в старом кресле, а она — на полу между его ног. Она не хотела думать о твердой и властной руке, которая грубо остановила ее, когда она попыталась раздеть его полностью, чтобы увидеть обнаженным. Она не хотела думать о том, что с тех пор как она начала его ласкать, он ни разу на нее не посмотрел. Она не хотела думать, что этим вечером он был сам не свой, слишком пьяный, чтобы ее оттолкнуть. Она не хотела думать о том, что он никогда к ней не прикасался. И больше всего она не хотела думать о том неизбежном моменте, когда он выйдет из своего забытья, когда она прочитает в его взгляде презрение к ней и отвращение к самому себе. Как это бывало всегда, когда он ей поддавался. Несмотря на это, несмотря на его презрение, опускающее ее ниже распоследней уличной девки, Габриэль не смогла противиться сладостной дрожи, когда почувствовала, что он напрягся сильнее, и теплая горьковатая жидкость полилась в ее горло. Она была готова забыть этот взгляд в обмен на те несколько секунд, когда разрешала себе думать, что он испытывал оргазм с ней. Да, она была готова унижаться ради этой кратковременной иллюзии — быть той, кто дарил ему удовольствие. Да, она была готова на все ради него. И она это уже доказала. Только помнил ли он об этом? * * * — Перси, подойди ближе. Да, вот так... Исчезни, Червехвост! Холодный с металлическими нотками голос Лорда отдавался эхом от стен Большого зала. Пожиратели, почтительно стоящие на коленях перед свом господином, не смели издать ни звука. Только жалобный писк анимага, с недовольным видом шедшего к первому кругу, нарушал тишину. — Круцио! — Заклятие прижало Петтигрю к земле. — Я был слишком щедр с тобой, Червехвост. Смотри, куда это нас привело! — Хозяин, — скулил анимаг, — пожалуйста... Я не повторю ошибок... — Само собой разумеется, — прошипел Волдеморт. — Ты больше никогда не будешь обсуждать моих решений. Круцио! — Простите, хозяин... Простите... — Простить? — развлекался Темный Лорд. — Что ж, я так добр, что дарую тебе свое прощение. Так как сегодня особенный день. — Спасибо, хозяин... Хозяин и вправду слишком добр... — Не в крысу ты должен был превратиться, Червехвост, а в поганого ползучего таракана, которым ты и являешься. Поднимись! Тотчас же кулак Малфоя, у ног которого от боли скрючился Петтигрю, обрушился на него, вынуждая встать рядом с ним на колени, лицом к хозяину. — Я могу признать и вознаградить вас за верную службу, — продолжил Темный Лорд, переводя взгляд на Перси Уизли. — Вот, например, вы. И ты тоже, Люциус, — добавил он, уловив легкую насмешку, которую его верный Пожиратель пытался скрыть под маской высокомерия. — Вы все будете вознаграждены. Перси пытался подавить тревогу, охватившую его, когда Господин кончиком палочки коснулся воротника мантии молодого человека, рядом с яремной веной. Он испытывал дикое желание сбежать, спрятаться от призрачной холодности, источаемой Господином, но не двинулся с места, зная, что трусость сделает напрасными все жертвы, принесенные им ради места в ближнем круге. Сначала ничего не происходило, затем, через несколько секунд, показавшихся вечностью, Перси почувствовал, как мантия на нем затрепетала. Несмело он опустил взгляд и тут же увидел изнанкуодежды, полностью вышитую серебряными нитями: десятки переплетенных змей то разевали пасти, то просто извивались в складках ткани. — Господин... — Перси опустился на колени у его ног, дрожа от возбуждения. — Я не знаю, что сказать... — Твоя награда. Отныне ты один из моих самых верных сторонников. Не разочаруй меня, мой гнев будет равнозначен тому доверию, которое я тебе оказываю. Кивки, которыми обменивались Пожиратели, особенно из ближнего круга, выдавали всеобщее изумление таким неожиданным возвышением. — Можно узнать, каким образом сын Уизли отличился? Это так непредвиденно, мой Лорд... — Я предвидел твой вопрос, Люциус. Итак, знай, что Перси мне сообщил о предсказании нашей дорогой Сибиллы. Откровения Темного Лорда, казалось, еще сильнее взволновали Пожирателей. — Я всегда знал, что ее дар был связан с моим существованием. Я понял еще тогда, когда она предрекла рождение этого мальчишки Поттера, — он выплюнул имя с такой злостью, что даже Люциус, правая рука, привыкший к вспышкам гнева, слегка поморщился и отступил на шаг. — Другое пророчество, мой Господин? — Да, Люциус. То, которое обеспечит мне несомненную победу над Орденом... Драко Малфой, стоявший на коленях между Флинтом и Крэббом во втором ряду, вздрогнул. — Ха-ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха! Да здравствует Темный Лорд! Да здравствует Темный Лорд! Ха-ха-ха-ха-ха! Все лица повернулись к одинокой черной фигурке, кружащейся в неком подобии танца, воздевая руки к зачарованному потолку, на котором сейчас бушевала буря, сверкали молнии. — Да, Белла... — Ха-ха-ха-ха-ха! * * * — Нельзя оставлять их там! Я и гроша ломаного не дам за их шкуру, — осунувшийся Драко Малфой прибыл на Гриммо десять минут назад и с тех пор, хмурясь, мерял шагами кухню. — Согласно пророчеству Трелони нам остается еще два месяца, — холодно ответил Гарри. — Больше двух месяцев ты хочешь сказать! — Нет, ты правильно понял, Драко: еще два месяца. — Ты намекаешь, что не собираешься вытаскивать их оттуда? — Драко был крайне удивлен. — Теперь, когда диадема расколота, я должен найти и уничтожить последней хоркрукс. Остался всего один, и я не могу позволить себе отвлекаться на что бы то ни было, — объяснил Гарри блондину спокойным голосом. — Ты свихнулся, Поттер! Мы говорим о Грейнджер! — Снейп, — тут же поправил Малфоя Гарри. — Я знаю. Малфой окинул взглядом собравшихся, призывая всех к участию, но встретил только смущенные лица. Старушка МакГонагалл печально смотрела на Выжившего, Грозный глаз уже сбросил Гермиону со счетов как «неотъемлемый ущерб», Уизел уставился на свои коленки, а Джинни держала за руку жениха... — Уверен, Гарри? — тихо спросила Молли, переводя взгляд с того, кого считала собственным сыном, на мужа, который, казалось, раздумывал. — Да, Молли, я в этом уверен. Мы должны сосредоточиться на последнем хоркруксе. И мне будете нужны все вы. Гермиона, — и Драко показалось, что он запнулся на имени молодой женщины, — не хотела бы стать препятствием нашей победе. — До сих пор мы всегда доверяли Гарри, как того просил Дамблдор, и всегда выпутывались. Думаю, мы должны и дальше следовать за ним, — Шеклболт держался рядом с Грозным глазом. — Per fas et nefas*. Артур кивнул следом за МакГонагалл и старым аврором. Малфой не мог в это поверить! Панургово стадо**, вот они кто! Дураки, тешащие уязвленную гордость Поттера! А уж предлог, чтобы отвернуть их от Грейнджер, утверждая, что она, якобы, этого хотела! Ну и подлость! Его сейчас стошнит! — Гермиона — ваша подруга, — вдруг раздался высокий женский голос. — Я не позволю ей умереть. Она, наверное, так несчастна, что не способна защитить своего сына, когда рядом нет профессора Снейпа... Это очень печально... Только Полумна была выше этой невероятной глупости, и он едва сдержался, чтобы не схватить ее в объятия и не закружить по комнате! Вряд ли Уизли оценит... — Луна... Ты не можешь броситься на помощь Гермионе, — тут же встрял ее муж. — Лена слишком нуждается в маме. Но не беспокойся, я сделаю все, чтобы вытащить их оттуда... — Мы поможем тебе, Рон, — ровным голосом сказал Ремус, который до этой минуты не произнес ни слова. — Нимфадора и я тебе поможем. — Я горжусь тобой, Рональд Уизли, — Луна сжала большую руку мужа в своих ладонях. — Рон! Ты не можешь сейчас бросить наши поиски! Волдеморт узнает об уничтожении хоркруксов — это всего лишь вопрос времени. Ремус... Тонкс... — Гарри вскочил, его глаза метали молнии. — Прости, Гарри, но Гермиона — моя подруга, — продолжил рыжий под одобряющим взглядом Тонкс и Люпина, также поднявшихся с места. — Естественно, я сделаю все, чтобы найти и уничтожить последней хоркрукс — от этого зависит наше счастье, — он послал Луне нежный взгляд, — но я не оставлю в беде Гермиону и ее ребенка! Я не оставлю мою подругу. Она моя сестра, Гарри... Драко был ошарашен. Он не предполагал получить поддержку со стороны Рона Уизли, считая его слишком слабым и зависимым от мнения Его величества Поттера! Гарри, казалось, прочел мысли Малфоя, потому что стремительно покинул комнату, на прощание так хлопнув дверью, что старенькая посуда на полках зазвенела и продолжала звенеть еще несколько секунд после ухода Избранного. — Гарри! — воскликнула Джинни, устремляясь за женихом. В комнате повисло неловкое молчание. Никто, казалось, не хотел говорить. Утомленный этим тревожным ожиданием, Драко шумно прочистил горло: — Отлично. Итак, мы вчетвером отправимся освобождать Грейнджер и ее малыша. — Малфой... — Вы знаете, что в Хогвартсе я не смогу действовать открыто, рискуя быть разоблаченным, — продолжил он, притворяясь, что в упор не видит покрасневшее лицо Уизли. Решительно, он был так смешон, когда злился! — Понятно, — проворчал Ремус. — Нас слишком мало, — Тонкс выглядела огорченной. — Да, я знаю... Поэтому нужно разыскать Северуса. — Лицо Драко посерьезнело. — Но Снейп умер! В конце концов, если бы он был жив, мы бы знали... — быстро возразил Рон. — Не уверен... Кто-то их всех похоронил, а с его именем креста не было... Впрочем, по правде говоря, до мы и Гермиону до сегодняшнего дня считали мертвой... — Всегда нужно верить в чудеса, — вклинилась Луна. Ее мечтательные глаза, казалось, улыбались, и Драко подумал, что не видел ничего прекраснее. Рон принялся ходить взад и вперед, затем встал перед блондином. — Почему? — спросил он сухо, грубо вырвав Драко из раздумий. — Ты никогда не любил Гермиону... Я бы даже сказал, ненавидел! Тогда откуда это внезапное желание ее спасти? — Не знаю, — неохотно признался Драко. * * * В последние недели она столько плакала, что, казалось, организм больше не мог вырабатывать слезы. Слезы обладали спасительным свойством, если и не полностью унять ее горе, то хотя бы немного притупить его. Ее сыну исполнилось пять месяцев, и она не видела его уже больше трех недель, с того дня когда Перси жестоко оторвал малыша от ее груди, не обращая внимания на слезы и мольбу. Полулежа на одном из диванов в гостиной, уткнувшись лицом в красные бархатные подушки, Гермиона ласкала пальцами мягкий материал, так похожий на нежные щечки ее сына, снова и снова вырисовывая контуры его личика. Она была так поглощена своим горем, что заметила вошедшего Перси, только когда он остановился в нескольких шагах от дивана, на котором она лежала. — Добрый день, Гермиона. Молодая женщина обернулась, но не поприветствовала его. — Я попросил эльфов принести нам поесть, — продолжил он, направляясь к тяжелому столу темного дерева. На столе появились две пары приборов. — Пожалуйста, присоединяйся. Она села на диване, уставившись на Перси пустыми глазами, покрасневшими от слез. — Иди сюда, я сказал, — на этот раз предложение прозвучало более грубо. Гермиона знала, что он не оставит ее в покое, пока она не присоединится к нему за столом, поэтому встала и, пошатываясь, добрела до стула, который Перси галантно отодвинул. В последний раз, когда она отказалась, он притащил ее силой. Уизли щелкнул пальцами, и на красно-золотой, в цветах факультета, скатерти появился сытный обед. Перси разложил еду по тарелкам и принялся есть, бросая на Гермиону быстрые взгляды. Зрелище того, как тщательно он пережевывает пищу, отбивало всякое желание обедать. До родов она заставляла себя есть ради ребенка, преодолевая тошноту при виде жующего Перси. После рождения сына она ела для того, чтобы ей хватило молока кормить его. Но теперь, когда она была одна, когда это чудовище похитило ее ребенка, ее ангела, последнюю искру радости, у Гермионы не осталось причин продолжать жить. Она больше не хотела есть. Она больше вообще ничего не хотела. — Ешь, Гермиона. — Нет... — слабым голосом возразила она, не поднимая глаз от тарелки. — Ты должна есть, — настаивал Перси, сверля ее внимательным взглядом. — Зачем? — спросила она, чувствуя, что закипает. — Назови мне хоть одну причину, чтобы есть! — Если ты хочешь жить... — ответил он уже не так уверенно: его удивила смена ее настроения. Уныние последних недель вмиг исчезло, сменившись гневом, Перси счел это тревожным признаком. Даже опасным. — Жить? Ты полагаешь, я живу? — закричала она яростно. Вскочила, сжав кулаки и дрожа всем телом. Перси отодвинулся от стола и вытащил из рукава палочку. — Садись и ешь. Я приказываю тебе, — его губы сжались от злости. — Ты не можешь мне ничего приказать, Перси! — Гермиона в исступлении сдернула со стола скатерть. — Ничего, слышишь! Совсем ничего! Звон бьющейся посуды не сумел заглушить истеричные вопли Гермионы и крики Перси, пытавшегося ее угомонить. — Не дергайся, или я запру тебя в комнате до конца недели. Издевательский смех вырвался из горла молодой женщины. — Запри, если хочешь! Или убей меня, если хватит мужества! Я уже и так наполовину мертва! — Гермиона схватила со стола нож. — Брось его немедленно, Гермиона! Перси вдруг охватил страх. Нож обернется против нее. Конечно, ей это неизвестно, но она сможет им никого ранить — каждый предмет в этой комнате, способный стать оружием, зачарован; соприкоснувшись с кожей лезвие станет мягким, как резина. Его пугало то, что Гермиона оказалась способна на такое, что она не хотела больше жить, и что он... что он... Подбежав к молодой женщине и пытаясь отобрать у нее нож, он потянул ее за запястье, но тем самым только приблизил оружие к себе. При виде того, как кончик ножа согнулся, ткнувшись в толстое сукно мантии, Перси охватило бешенство — сучка пыталась его убить! После всего, что он сделал для нее! Его рука с силой сжалась вокруг хрупкого запястья Гермионы, он тряхнул ее так, что едва не вывихнул плечо. Он продолжал ее трясти, и крики Гермионы только распаляли его гнев. У нее болело все тело, хрустели суставы, а запястье горело огнем. Голова кружилась и кружилась. И когда ей показалось, что она вот-вот потеряет сознание, кулак Перси обрушился на ее челюсть, отбросив женщину на холодный и твердый каменный пол. При падении она сильно ударилась головой, во рту появился острый, металлический омерзительный вкус. Вкус крови. Она хотела подняться, но голова все кружилась, перед глазами мельтешили цветные точки. Гермиона прищурилась, чтобы остановить мельтешение, но в голове все вдруг перевернулось. И больше она ничего не чувствовала. Ничего... Гермиона мягко опустилась на пол. Из разбитых губ потекла густая красная кровь. Перси, завороженному зрелищем ее падения, понадобилось несколько секунд, чтобы понять: Гермиона упала в обморок. Затем он увидел, как у нее изо рта потекла кровь, пачкая почти перламутровую белую кожу и стекая на пол. Кровь Гермионы. Мерлин, что он наделал! * * * — Снейп был в Румынии ... Драко, сидевший напротив Уизли в глубоком викторианском кресле, рассматривал свое собственное изображение на гобелене с генеалогическим древом Блэков, украшавшем стены библиотеки. — По словам моего брата Чарли. — А ты не пытался его разыскать? — спросил он нейтральным тоном. Рон не принял этот вопрос за упрек и спокойно продолжил: — Я уезжал всего на два дня, времени было в обрез, только чтобы встретиться с командирами четырех общин Сопротивления Румынии. Так что не выдалось ни минутки свободной, но Чарли был в курсе дела и ... — И... что? — Вообще-то это странно, — протянул Рон. — Черт возьми, выкладывай, Уизел! Рон нахмурился, процедив что-то сквозь стиснутые зубы. Драко показалось, он расслышал два слова: "хорек" и "высокомерный". — Да ладно, Уизли... — выдохнул он, словно извиняясь, пряча насмешку. — Ну да... В общем, несколько волшебников, которых смог встретить Чарли, говорят, что видели человека, по описанию похожего на Снейпа, в волшебных деревнях Румынии и в Молдавии. Продавец редких ингредиентов утверждает, что даже купил у него несколько зелий на юге Украины... Сердце Драко забилось. Северус жив! Его крестный, которому он всегда доверял, кто рискнул собственной жизнью, чтобы защищать его от отцовского безумия, жив! Бесполезно было скрывать волнение, охватившее его при этой новости. Драко поднялся и начал расхаживать по комнате, нервно перекатывая палочку между пальцами, разрабатывая планы поисков крестного. Видя, что Рон даже не шелохнулся в кресле, Драко встал перед ним, пронзив молодого человека сталью своих серых глаз. — Почему мне кажется, что ты не очень доволен этой новостью? Я знаю, ты ненавидишь Снейпа, — добавил он, сглотнув комок в горле. Рону показалось, что Драко был опечален этим выводом. — Но это наш лучший шанс вернуть твою дорогую Грейнджер! — Снейп, — поправил Рон. — Теперь Снейп. И я больше не в Хогвартсе, Малфой! Я изменился с тех пор... Гермиона счастлива со Снейпом, а он... другой... Не скажу, что милый, но в любом случае, он ее любит... — Тогда мне тем более не понятно... — Украинский торговец... — Рон замялся. — Ну... он сказал, что Снейпа сопровождает молодая женщина, которая якобы может быть его дочерью. Если не считать того, что их поведение не походило на поведение отца и дочери ... — Тогда это не он, — ответил Драко. — Нет. Описание подходит идеально. — Я отправлюсь в Румынию. — Лицо Драко было усталым. Разглядывая напряженные черты Малфоя, Рон испытал странное чувство. Он почти беспокоился за своего бывшего врага! Он чувствовал себя почти виноватым за то, что молодой человек ежедневно подвергался опасности один за весь Орден, за его жизнь, которой тот ежедневно рисковал — намного чаще, чем они все вместе взятые... Рону стало понятно стремление Драко разыскать Снейпа, стали понятны преданность Малфоя своему декану и восхищение им. — Как? — спросил он резче, чем собирался. — Он тебе не позволит надолго покинуть Британию... — Я придумаю, — ответил Малфой, с интересом уставившись на Рона. — Попрошусь добровольцем на операцию в Восточной Европе. — Понятно... И все-таки это опасно... — Если бы я не знал тебя так хорошо, Уизел, то подумал бы, что ты беспокоишься за меня! — съехидничал Малфой на прощание, и его тонкий силуэт растворился в темноте коридора... * * * Его разбудил холод. Влажный холодный воздух проникал сквозь толстую ткань сюртука. Огонь давно потух, в глубине очага осталось только несколько тлеющих угольков, чей неяркий свет отбрасывал на стену причудливые блики. Который час? Звон каминных часов ответил на его невысказанный вопрос. Без четверти четыре. Он проснулся посреди ночи в старом кресле и даже не помнил, оказался тут. По правде говоря, он не помнил многое из вчерашнего вечера, будто кто-то наложил на него обливиэйт. Тело затекло, во рту было вязко и противно, и казалось, что голова взорвется с минуты на минуту. Мерлин... Помассировать виски... Прогнать боль... Даже простое движение руки к виску казалось ему невозможным. Рука как будто весила тонны! Приложив усилие, он сумел ее поднять, но на полпути не сдержал, тяжело уронив на живот. Прикосновение ледяной руки к обнаженному животу подействовало на него отрезвляюще. Ощущение было настолько неприятным, что он мгновенно пришел в себя. И тут же задохнулся от ужаса. Мерлин! Нижние пуговицы сюртука расстегнуты, рубашка вытащена из брюк, а брюки... брюки тоже расстегнуты и спущены с бедер. Северус закрыл глаза. Что он сделал! Что он сделал, чтоб его черти взяли! Он был пьян, очень пьян, и ... Как он мог допустить это! Как он мог заниматься этим с той, которая вызывала у него только горечь, только ненависть, только гнев! Как он смог, если даже один вид ее вызывал у него отвращение. Он же презирал ее! Да, девчонку, потерявшую так много по своей вине. Полностью ее вина. У него было время, чтобы подумать, с тех пор как он покинул Британские острова. С тех пор как Гермиона его покинула... Только по ее вине. У него был миллион причин ненавидеть ее. Он наделал столько ошибок. Ошибок, которые никогда себе не простит. Первой ошибкой было позволить Теду выбрать хранителем тайны «Вересковой пустоши» собственную дочь. Северус пытался объяснить ему опасность такого выбора, но в итоге согласился с решением хозяина дома. Да, он ошибся, не настояв на своем. Но ведь они с Гермионой были стольким обязаны Тонксам... Он был поглощен своими проблемами и усиливал защитные чары вокруг собственного дома... И опять ошибся! Вместо того чтобы следить за девушкой, хранившей такой важный секрет, в оба глаза, он зациклился на войне, на зельях, на своей жизни (которую никогда не представлял такой счастливой), на своем будущем ребенке. Мерлин... Да, если бы он тщательнее следил за Габриэль, то не пропустил бы ее попытки посеять раздор в его семье. Подумать только, он обвинил Гермиону в том, что та переутомляется, не обращая внимания на себя и ребенка! Подумать только, он даже разозлился на нее! Мерлин... Это был кошмар! Он обидел жену и не уже не мог перед ней извиниться. Гермиона... его жена... невозможно поверить, что ее больше нет... Голова болела, и Северус обхватил ее руками. Эту боль невозможно было вынести. Она делала его безумным. Сумасшедшим... Гермиона, его красавица, которую он никогда больше не увидит. В горле родился и тут же стих сдавленный всхлип. Он чувствовал себя таким несчастным. Таким усталым. Если бы он только знал, если бы был осторожнее! Тогда, наверняка, избежал бы последней, самой серьезной ошибки: понял бы природу чувств Габриэль. Ее поведение в тот роковой вечер надо обрывом просто выбило его из колеи. Когда она бросилась к нему в объятия, Северусу потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что происходит, и оттолкнуть ее. А потом... Он не воспринял ее чувства всерьез — вот ошибка. Ни ее боль, ни ее отчаяние, ни ее обиду. Его безрассудство привело к ужасным потерям. Это он виноват. Во всем виноват. Он с трудом поднял голову и обвел взглядом помещение. Пустая бутылка виски закатилась в дальний угол. Да, он выпил намного больше нормы. Напился до бессознательного состояния. Чтобы забыть. Чтобы не забывать. Он уже не знал. Алкоголь взял свое. Опьянение уничтожило его внутренние барьеры, уничтожило его волю, обуздало разум. И он ее не оттолкнул. Не было сил. Но и смотреть на нее он не мог. Потому что она не была Гермионой. Потому что она ему противна, но главным образом потому, что она заставляла его испытывать отвращение к себе. Трус. Мерзкий. Презренный. И тогда он продолжил напиваться, представляя, что это жена его ласкала. Представляя ее рот, ее губы, ее руки. Удовольствие становилось таким острым. Так отличалось от жалкого физического удовлетворения, которое он ощутил, едва туман начал рассеиваться. Он просто захотел побыстрее закончить это, освободиться от болезненного напряжения, прекратить немедленно. Завтра, прежде чем покинуть город, он поговорит с Габриэль. Он и так слишком медлил. Следовало сделать это еще в первый раз, а не притворяться будто ничего не произошло. Сейчас он скажет ей, что подобное больше никогда не повторится. Что он этого не хотел и никогда не захочет. Никогда.