Хочу начать сначала

12

Все люди — мазохисты. Мучение доставляет нам удовольствие. Да возьмите хотя бы секс. Во время оргазма дыхание учащается, частота сердечных сокращений увеличивается до ста восьмидесяти ударов в минуту и более; значительно повышается артериальное давление. Такой режим работы сердца сравним с экстремальной физической нагрузкой. И все это ради чего? Ради нескольких секунд наслаждения. Я весь дрожал, очнуться от яркой вспышки белого света никак не получалось. Мне было интересно, сколько ударов в минуту делает сердце. Сто пятьдесят? Двести? Последнее куда ближе к реальности. Дыхание немного успокоилось, и я с трудом смог приподняться на локтях, чтобы посмотреть Гермионе в глаза. Тело тряслось, как желе. Кровь я почувствовал по запаху раньше, чем увидел. Ее голова была чуть откинута, и красная жидкость струями стекала на подушку. Первая мысль, что пришла мне в голову, была из ряда ненормальных: я таки исполнил мечту своей трехмесячной давности и затрахал Гермиону до смерти. Но ее сердце бешено колотилось подо мной. Вскочив с постели, я бросился в ванную. В панике прошерстил глазами шкафчик над раковиной, уставленный зельями. Вот оно! Нужное. Склянка полная, я им никогда не пользовался. Вернулся в комнату и стер кровь (Мерлиновы яйца, как ее было много!), освобождая дыхательные пути, поднес бутылочку к носу и приподнял Гермионе голову. — Герм! Герм! — я осторожно хлопал ее по щекам. Она моргнула. Один раз. Другой. Потом посмотрела на меня такими глазами, будто видит в первый раз в жизни, и… заплакала? Слезы скатывались по лицу непрерывным потоком, стирая остатки крови. Она закрыла рот рукой, пытаясь спрятаться в трясущихся ладонях. — Герм! — хотел обнять ее, но Гермиона вывернулась. Тогда я крепко схватил ее за плечи: — Что случилось? Тебе больно? Не молчи ты, ради Мерлина! В ее глазах был… страх? Ужас? Замешательство? Отвращение… — Мне… я… — залепетала Гермиона. — Я… мне нужно… душ, — наконец, выдохнула она, вырываясь из моих рук. — Ладно… — с сомнением пробормотал я. — Идем… Еще три минуты назад все было прекрасно. Мы занимались любовью. Не тем грубым сексом, к которому я привык, а именно любовью, от которой у меня в груди все горело, как не горело ни от одного, даже самого извращенного сексуального приключения. А теперь она плакала и не признавалась, в чем причина. Может, попробовать… нет, это нечестно по отношению к ней. А по отношению ко мне честно молчать?! Все-таки… ладно! Была не была! Я попытался настроиться на ее волну. Когда одновременно нельзя использовать ни палочку, ни заклинание вслух, Легилименция становилась особо тонкой наукой. Скорей всего, именно поэтому у меня и не вышло. Хотя чаще всего получалось… Просто я сейчас не был настроен на творение магии. Убедить себя в этом оказалось довольно легко. — Нет! — с запозданием, но резко ответила Гермиона. — То есть… ты понимаешь… то, что случилось… в смысле между нами… я… мне… я должна побыть одна, — она усиленно прятала глаза. — Прости, — добавила , чуть помедлив, и, прикрываясь простыней, быстро проскользнула в ванную. Звук щелкнувшей задвижки меня слегка удивил. Да мне бы даже Алохомору не пришлось использовать, чтобы открыть дверь, если б я того пожелал! Гермиона вела себя как минимум странно. Заплескалась вода, но шум был… смешанный с чем-то еще. Я бы мог поклясться, что слышал всхлипы, как будто она заперлась в ванной, чтобы поплакать. Но с чего ей плакать? Я хотел покопаться в себе, но внутренний голос молчал. Прошел уже почти час. За это время я успел привести комнату в порядок: сменил наши окровавленные, пахнущие сексом простыни, собрал одежду и бросил ее на стул. Гермиона наконец соизволила выйти из ванной. Нет, не так. Она сначала выглянула оттуда, словно хотела что-то проверить, потом с ее губ слетел легкий вздох разочарования, и бочком она, плотно обернутая все той же злосчастной простыней, протиснулась в комнату. Глаза были опухшие, красные. — Герм, — я подошел к ней. Беспокойство гложило меня все больше. Гермиона сразу покраснела и отпрянула. Я оторопел, но потом сделал еще одну попытку: — Герм. — Она дернулась немного назад, но встретила в виде преграды стену. — Что случилось? Я сделал тебе больно? — Нет, — глухо прошептала она и сглотнула. Соврала. — Тогда что? — не сдавался я. Мне казалось, что ответ мне известен, что он лежит на поверхности, но то ли беспокойство мешало до него добраться, то ли я слепо отказывался смотреть правде в глаза. — Драко… я… — Гермиона снова сглотнула. — Давай поговорим утром, — выпалила она на одном дыхании. — Объясни сейчас, — вырвалось у меня. Признаться честно, я боялся услышать ответ до дрожи в руках и уже был готов дать ей время до утра, лишь бы оттянуть неизбежное. — Драко, пожалуйста, — она неуверенно коснулась моей руки пальцами, опять сглотнула (гиппогрифа за яйца, как мне это не нравилось!), потом решительно сомкнула пальцы вокруг запястья, — давай поговорим утром. — Ладно, — я нахмурил брови. — Пойдем спать. Я направился к кровати и уже влез на свежие простыни, когда заметил, что Гермиона не последовала за мной. Она еще стояла у двери в ванную, тяжело дыша. Снова нервный глоток. Меня уже начинало это бесить. Сглатывание — признак того, что человек нервничает. Значит, что-то скрывает. Значит, неизбежно врет. — Герм, идем, — мягко сказал я, протягивая к ней руку. На этот раз она только сделала глубокий вдох и, не отпуская простыни, медленными шагами подошла к кровати. Но какое у нее было лицо! Как у Дюймовочки перед первой брачной ночью с Жабом! Гермиона скользнула на край кровати и опустилась на подушку. — Герм, эта простыня не самая чистая, — с деланным отвращением сказал я и ненавязчиво потянул за грязный шелк, обертывающий ее тело. Она не смотрела на меня, но послушно раскуталась и кинула лоскут рядом с кроватью. — Здесь холодно, — хриплым голосом сказала она. Гермиона дрожала, как шпага, случайно покинувшая руку владельца и застрявшая в стене. Я молча взял палочку и бросил в камин привычное «Инсиндио», потом накрыл ее одеялом и прижался сзади, пытаясь согреть своим теплом. В моих руках она задрожала сильнее. — Герм… — тихо позвал я. — Знаешь… когда мы с тобой разговаривали на башне, я не сказал тебе одну очень важную вещь, — было почти слышно, как она задержала дыхание. У меня у самого воздух застыл в легких от того, что я собирался произнести! Я наклонился к Гермионе, поцеловал ее в шею и прошептал на ухо: — Я люблю тебя. Очень. Это был не просто порыв сердца (хотя и он, мантикору мне на голову, тоже). Таким нехитрым способом я обезопасил себя. После этих слов, о чем бы она не хотела «поговорить утром», наши отношения не закончатся тем крахом, на грани которого они неожиданно оказались час назад. — Спокойной ночи, — дрожащим голосом сказала она. — Спокойной ночи, — я уткнулся в шею Гермионы и быстро провалился в сон, отогнав все сомнения. * * * Проснулся я от того, что стало холодно. Уже какое-то количество времени я пытался натянуть на себя одеяло и нашарить рядом уютное и теплое тело Гермионы, чтобы, покрепче обняв ее, забыться сладким сном. Первое не спасло, а второе никак не получалось. Когда я открыл глаза, в комнате было привычно темно. Камин давно погас, и в нем зловеще тлели только несколько угольков. Я потянулся к прикроватному столику и включил лампу. Попутно рука нашла клочок пергамента. Прежде чем развернуть его, глянул на часы. Восемь утра. Куда могла деться Гермиона в такую рань? «Наверное, пошла стащить чего-нибудь съестного на кухне, чтобы устроить романтический завтрак и разрулить то, что было вчера», — с улыбкой подумал я. Внутренний голос напряженно молчал. Собственно, я не слышал его с моего с Гермионой разговора на Астрономической башне. Местами мне было даже жаль. Казалось, я потерял верного друга. Ему даже и письма не напишешь… Письмо! Я вспомнил о пергаменте, который сжимал в руке. Развернул его. Наверху была огромная растекшаяся клякса. За ней несколько строк. Почерк торопливый, размашистый, но, все же успокаивающе знакомый — ее. «Драко, Прошлая ночь» Я невольно улыбнулся. Наверняка там что-то вроде: «Прошлая ночь была волшебной. Мне еще ни с кем никогда не чувствовала себя так хорошо. Ушла, чтоб раздобыть чего-нибудь нам на завтрак. Скоро вернусь. Люблю, Г.». Сердце приятно загрохотало, заставляя дыхание учащаться. От вчерашнего беспокойства и следа не осталось. Ладно, нужно дочитать, пока меня не разорвало от счастья. «Драко, Прошлая ночь была» Я поморгал, чтобы убедить себя, что правильно увидел текст. «Прошлая ночь была ужасной ошибкой. Нам лучше не видеться. Прощай, Г.Г.» По-видимому, я забыл, как нужно дышать, потому что голова начала отчаянно кружиться от недостатка кислорода. Сердце стучало, но тоже как-то неуверенно, будто раздумывая: «А стоит ли?». Не знаю, сколько времени я пялился на гребаную бумажонку, но локоть, на который я опирался затек и дрожал от напряжения. Осознание правды давалось мне с особым трудом, хотя сосать у жизни приходилось частенько. Я всегда думал, что у меня еще есть возможность что-то изменить и судьба однажды подкинет козырные карты. Как ни гадко было признавать, но эту раздачу я проиграл вчистую. Оставалась только слабая надежда на то, что Гермиона не уехала и мне удастся перекинуться с ней парой слов. И самые приличные из них звучали как: «Гиппогриф меня задери, ну, и какого соплохвоста произошло?! Неужели ты…?». Договаривать не было смысла, все и так стало прозрачно, как дракловы Поттеровские очки. Я натянул брюки и футболку с длинными рукавами, отыскал свою последнюю нетронутую сигарету и сжал в кулаке палочку. Найти ботинки так и не удалось, я плюнул на это и отправился на поиски своей «любимой» босиком. По дороге закурил. С сердца немного отлегло, только когда я дошел до середины сигареты. — Ты совсем офанарел! — мой спасительный наркотик грубо вырвали изо рта. — Тебе, конечно, многое здесь позволяется по просьбе мистера Поттера, но курить в школе! — Бруннер весь изошел праведным гневом. — У тебя мозги на месте вообще?! — Отдай сигарету! — заорал я, прижимая профессоришку к стене и вымещая злобу на нем, повинном, как мне казалось в тот момент, во всех моих неприятностях. Бруннер смотрел на меня без ужаса, с загорающимся в глазах гневом. Только на этот раз глаза были голубые. Профессор затушил сигарету о стену и раскрошил ее в труху прежде, чем я успел спасти остатки никотина. Я зарычал, как раненный зверь, и тряхнул Бруннера, четким движением отправляя его на пол. У профессора не было ни единого шанса удержаться на ногах, но и лежа он не собирался сдаваться. Как Поттер, химеры на него нет… Я подлетел к Бруннеру и занес кулак. — Гермиона уехала! — гаркнул мужчина без тени страха за свое здоровье. Моя рука остановилась в сантиметре от его так и не зажмуренных глаз. — Когда? — прохрипел я. — Час назад. Поговорила с директором МакГонагалл, собрала вещи и уехала. — Сегодня есть поезд до Лондона? — удивился я. — Нет. Она попросила меня аппарировать ее, — Бруннер поднялся с пола. Последняя фраза профессора привела меня в замешательство. Если она попросила аппарировать ее, то моя первая, страшная мысль, заставившая мир колыхнуться в драклов тысячный раз, была в корне не верна. Гермиона не могла аппарировать сама, значит, она не вспомнила свою «прошлую жизнь». Но тогда я не понимал вообще ни соплохвоста! Мужская логика наткнулась на стену женской… Я встал с пола, отчаянно потирая висок, пытаясь успокоить пульсирующую под кожей вену. Вроде бы Бруннер что-то кричал мне, только я не слышал, быстрыми шагами направляясь в Башню Гриффиндора. — Парооооль? — нараспев спросила меня Полная Дама. — Открывай, старая кошелка! — заорал я. — Неверный пароль! — злобно отрезала толстуха. — Тогда как тебе такой: моя палочка разносит в клочья твой портрет?! — Львиная храбрость, — помог мне приторный голос из-за спины. — И незачем так орать, — Бруннер кинул на меня строгий усмиряющий взгляд, что я опять почувствовал себя мальчишкой, наказанным за шалость. Я ворвался в гостиную. Естественно, там никого не было. Дернулся в направлении женских спален, но лестница подо мной тут же превратилась в скользкий скат. Как мне хотелось заорать «Редукто» в этот момент! Бруннер спокойно подошел ко мне, подал руку, которую я, разумеется, не принял, и махнул палочкой на скат, мысленно произнеся заклинание. — И не вздумай приставать к старшекурсницам, — серьезно сказал он, едва сдерживая поганую улыбочку, и удалился. Чтобы взлететь наверх, мне потребовались три секунды. Еще пять, чтобы отыскать комнату Гермионы. Никогда бы не подумал, что она, настолько педантичная во всем, могла оставить после себя такой кавардак! На кровати валялась одежда: платья, юбки, кофты, затесалась даже пара кружевных бюстов в дополнение к трусикам. Эпицентром взрыва стала зеленая шелковая простыня и мужская футболка. Моя. Но во всем этом хаосе из женских побрякушек не было ответов на мои вопросы. Да что там ответов! Даже крошечной зацепки не было! Не зная, что делать дальше, я спустился в подземелья. Пошел к прикроватной тумбе, на которой еще лежала записка. — А! — коротко со свистом выдохнул я, наступив на что-то острое. Опустил глаза и поднял сережку. Крепко сжал ее в руке и неосознанно сунул в карман. Пакуя вещи, я был в гневе. Когда я стоял на пороге когда-то ее, а теперь опустевшей, квартиры, уже просто в ярости! — Алохомора! — от безысходности закричал я, направляя палочку на замок. Дверь не просто открылась. Она слетела с петель, пропуская меня в квартиру. Наверное, мысленное «Редукто» было лишним. Я вошел внутрь. Квартира была маленькая, до тошноты эргономичная, словно сошедшая со страниц каталога ИКЕА*. Но и здесь был бардак, как будто кто-то сбегал впопыхах. Лишь рабочий стол был в порядке. Как бельмо на глазу, на нем выделялся неестественного зеленого цвета пергамент. Подошел к столу. Письмо адресовано мне. «Драко, когда ты будешь читать это письмо, меня уже здесь не будет». Позади себя я услышал шаги и уже собирался обернуться, как что-то тяжелое опустилось на затылок, и я вырубился.