Ты снимаешь?

-1-

На улице шел дождь, а у Чонгука не было с собой зонта. Не найдя другого варианта, он забежал в переход метро. Тот пустовал, что было весьма странным в это раннее утро. Там находился лишь один парень, который стоял у стены и в тусклом свете рассматривал различные рекламные баннеры. Чонгук косо осмотрел незнакомца, который, к удивлению, выглядел совершенно сухим, и пристроился у той же стены. Приглушенный шум дождя успокаивал, прикрывая собой сигналы автомобилей откуда-то сверху. Чонгук не любил ездить в метро, но не имел ничего против его перехода, в котором он будто бы отрывался от шумной реальности.

— Интересно, это вкусно? — послышался голос незнакомца, и Чонгук удивленно покосился на него. Низкий глубокий голос повторяющейся пластинкой засел в голове. У Чона сердце, разбитое когда-то вдребезги, на несколько секунд ожило и забилось как ненормальное. А потом вновь застыло, прирученное здравым смыслом. Быть такого просто не могло. Парень все еще смотрел на постер, на котором был изображен очередной фастфуд.

— Вы это мне? — спросил Чонгук, осматривая незнакомца. Светло-бежевое пальто скрывало фигуру, черный ворот от водолазки почти полностью закрывал длинную шею, а маска на лице прикрывала улыбку, — Чонгук уловил ее в темных, как вороново крыло, глазах, когда незнакомец чуть обернулся и кивнул. От теплоты в чужом взгляде стало одновременно не по себе и как-то странно притягивающе.

— Я не знаю, — Чон обвел взглядом поджаристую курицу на рекламном баннере, — Я никогда не пробовал.

— Вот как, — усмехнулся незнакомец, переводя взгляд на стену, — Я тоже.

Чонгук не знал, стоит ли ему что-то говорить, поэтому предпочел молчать. Несколько минут, проведенных в тишине, заставили его изрядно понервничать. И дело было не в том, что он опаздывал на работу, — так он делал постоянно из-за своей привычки всегда ходить пешком, — а в том, что парень, который скрывал свое лицо под маской, периодически смотрел в его сторону. От этих коротких взглядов становилось холодно так же, как и от бетонных стен, окружающих его. А еще за последние два года таких странных людей на пути у Чонгука было бесчисленное множество.

— Всего доброго, — сказал незнакомец, когда пару человек все-таки спустилось в переход, и двинулся в сторону выхода. Чонгук проводил его недоверчивым взглядом, про себя подмечая, что дождь на улице все еще не закончился, а у парня с собой не было зонта...

***

Рутина затянула Чонгука с головой: бесполезные отчеты, нравоучения от директора, насмешки со стороны старших коллег и одинокая квартира, в которую он возвращался каждый поздний вечер. От серых будней хотелось выть волком, но он успешно держался, вспоминая, для чего все это было нужно.

Дома ждал любимый щенок, который к его приходу устраивал дикий погром в поисках своей любимой игрушки, а потом поджидал довольный под дверью. Впрочем, эта черта маленького Ентана ни капли не злила Чонгука. Наоборот, заставляла не забывать время, которое было наполнено разбросанной повсюду одеждой, не убранными в коробку игровыми дисками и подгорелыми яичницами. Но бывали дни, когда воспоминания делали только хуже. Тогда Ентан не устраивал беспорядки, его миска, наполненная кормом с утра, оставалась нетронутой, а сам он скулил у порога, ожидая своего хозяина. Дверь открывалась, и щенок видел Чона, вот только скулить не переставал. Грустно смотрел сначала, а потом, поджав уши, ложился под дверью. У Чонгука сердце сжималось, а на глаза наворачивались слезы, потому что он прекрасно помнил, что в этой квартире на одного должно было быть больше.

Он молча поставил портфель прямо у маленького шкафчика для обуви, где ее было больше, чем на одного человека, проверил на кухне миску Ентана, а потом взял щенка на руки и пошел в спальню, к ноутбуку. Не отпуская собаку, он тыкнул на единственную папку на рабочем столе, которая называлась «ТэГуки», и прикрыл глаза, в который раз чувствуя неприятную и покалывающую боль в районе груди. Дальше он почувствовал, как начала вырываться собака, поскуливая уже от радости, а потом до боли родной и приятный голос вдруг произнес: «Ты снимаешь?». И от этого хотелось просто бежать и прятаться, кричать во весь голос, но он не мог даже пошевелиться, лишь комок в горле безустанно подрагивал с каждым новым словом, доносящимся из динамика. Он не хотел открывать глаза, но воспоминания сами собой воспроизводили видеоряд, подстраивая его под низкий и радостный голос. Как бы Чонгук хотел не помнить всего этого хотя бы на один день.

Но он помнил.

Он помнил, как, впервые взяв камеру в руки, бежал к соседнему дому, потому что хотел, чтобы именно он первым оказался в его объективе. Он помнил, как после этого не мог снимать никого другого: руки постоянно дрожали, когда какая-нибудь одноклассница просила сфотографировать ее, и фотографии получались смазанными, — когда же в объектив попадал он, руки переставали дрожать, камера становилась легкой, а очертания фигуры в ней отпечатывались в памяти Чонгука, словно на пленке. Чон помнил, как, спустя годы, он все равно продолжал слышать, когда доставал камеру, смущенное: «Ты снимаешь?», — и каждый раз был будто первый. Но он и подумать не мог, что в ту пятницу, видео из которой было помечено роковым числом и являлось последним и самым ценным в папке, услышит это смущенное «Ты снимаешь?» в последний раз.

Чонгук не выдержал и распахнул глаза, когда Ентан резко и радостно начал лаять, потому что слышал в видеозаписи свое имя. А перед глазами Чонгука улыбающийся Тэхен, который пытался скрыться от снимающей его камеры. Как бы Чонгук хотел вновь поймать его смущенное «Ты снимаешь?» в свой объектив. Вместо этого Чон пытался не разрыдаться прямо здесь, наблюдая, как Тэхен готовил яичницу, стоя у плиты в его любимой кофте. У них даже вещи на двоих были.

Ентан стал прыгать и не мог сидеть на месте, наблюдая за лицом своего настоящего хозяина и периодически заглядывая за экран ноутбука, потому что ждал, когда же его любимый человек выйдет из этой коробки и обнимет его. Чонгуку от такой картины плохо до тошноты. Он покинул спальню, оставляя все свои воспоминания в ней же, и прямо в одежде зашел под холодную воду. Потому что только так он мог не чувствовать холода в своем сердце. Потому что все тепло пропало тогда с Ким Тэхеном, в пятницу апреля, два года назад.