Не давай иму имя!

Часть 3

В его маленькой жизни было мало воспоминаний. Наверное, потому что большинство событий ему просто не хотелось помнить: грязные переулки гетто, где он родился и вырос, постоянный голод, жестокие драки за случайно найденную еду, безумный страх перед охотниками, которые время от времени появлялись на улицах и исчезали, увозя в фургонах живую добычу. Однажды он тоже не успел скрыться от них — его ноги слишком ослабели от голода, поэтому он не мог бежать достаточно быстро. Он хотел бы забыть, но в память глубоко и прочно врезались грубые руки охотников, которые так больно сжимали его тело, мешок, натянутый на голову, тесные клетки карантина, равнодушные лица каких-то чужих в белых халатах. А потом его, связанного, сунули в корзину…
В этой новой жизни, бо́льшую часть которой приходилось проводить на цепи, он видел совсем немного — только комнату, в которую приходили разные альфы, и ванну, куда его отводили помыться. Здесь не было голода, но забыть теперь хотелось гораздо больше. Мучительно хотелось забыть унижение, стыд, жадные взгляды, жадные, ощупывающие его кожу пальцы, боль, разрывающую тело, и снова стыд. Он уже не просил сжалиться, зная, что его не станут слушать, он понимал, что сопротивление только распаляет их похоть, он видел, как они сильны и неумолимы, поэтому оставалось только терпеть, ни на что не надеясь.

Лишь однажды он испытал незнакомое чувство — когда почувствовал внутри себя новую жизнь. Его тогда охватили нежность и… да, наверное, он мог бы назвать это любовью, если бы знал, что это такое, но это длилось недолго, потому что однажды он очнулся от тяжёлого забытья и осознал, что той жизни больше нет. Тогда ему расхотелось цепляться и за свою собственную. Бороться стало не за что, и он, замерев, просто лежал в ожидании конца.

Но был ещё один взгляд, и он был непохож на другие. Эти ярко-голубые глаза никогда не скользили по его телу — они стремились только встретиться с его глазами, и так странно было видеть отражающуюся в них боль, и тревогу, и что-то ещё, чего он не мог определить. А потом к непонятному взгляду присоединились голос, звучащий так мягко, и прикосновения, такие бережные. Это был альфа. Непохожий на других альфа. Он был не такой крупный и не такой сильный, как те, которые приходили к нему, он никогда не брал его, а его рук не хотелось бояться. Вскоре он привык к ним, в его нежных объятиях он успокаивался, страх и боль отступали, уходили прочь, и только мучительное чувство стыда не оставляло его ни на миг.