Внешний раздражитель

Он

Просыпаться от того, что все бесит, как смысл жизни.

Бесит, что все тело чувствуется, как камень, но и провалиться обратно в сон не получается.

Бесит, что все происходившее в ближайшие часы или даже дни покрыто мраком.

Бесит этот дебил Алекс Тернер со своим Арктик Манкис. Он забыл, что вчера поставил их песню на рингтон.

В дорогой Бэхе холодно, как и всегда по утрам в этом английском аду, и он чувствует себя буквально приросшим к мягкому креслу. Как вчера, когда он отрубился прежде, чем завестись.

Десятка разрывается этим Артик Манкис под лобовухой, грозясь разнести то ли стекло, то ли барабанные перепонки вибрацией и звуком.

Он пытается выпрямится. Хочет вытянуть и размять длинную затекшую шею, но незамедлительно утыкается головой в потолок.

Он ненавидит свой рост.

Звонит мама.

И это странно.

Он сначала путается и думает, что его ищет Мара, девчонка из бара, которой он обещал встречу, а потом понимает, что дело дрянь. Трубку он взять не может не только потому, что хрупкие посиневшие пальцы похожи на металлические прутья. Просто в глотке Сахара, и каждое произнесенное слово, он знает по себе, будет говорить о нем намного больше своего значения.

Ведь многозначительно молчать он умеет слишком хорошо.

Правда сейчас не до этого. Сообщения отца, который интересуется сыном еще реже, чем мать, развеивают алкогольную дымку, ясно давая понять, что сегодня случится что-то особенное, и для него, конечно, ничего хорошего не предвещающее. Родители ждут его дома как можно скорее, чтобы сообщить какую-то жутко важную новость, а потом всем вместе переться в Miles&Ranberg по каким-то семейным делам.

Он снова откидывает айфон куда-то под лобовуху.

И да, голова болит до ужаса, в ушах за ночь как будто успело очутиться по осиному рою, и тело почти не слушалось, но он не то что собирался спокойно ехать домой, если надо, он поехал бы и в универ, и его приняли бы за трезвого и профессора, и копы.

Только вот Парижский университет, в который набираться духа родины и с глаз долой отправил отец, был с горем пополам окончен, а предков его театр одного актера обмануть не мог.