Братская любовь

10. День второй: Ханаки

Сижу в кресле, обхватив руками колени, и смотрю на спящего Китори. Брат. Братик...

Не знаю, сколько прошло времени с того момента, как проснулся, не знаю, сколько сижу вот так. Не могу разбудить. Боюсь. Мы неизвестно где, не известно, что с нами сделают, а я больше всего боюсь разбудить брата, прикоснуться к нему, посмотреть в глаза. Ведь он, как и я, всё вспомнит. Вспомнит весь тот грязный, пошлый изврат, которым мы занимались. Меня даже не заставляли, я сам. Сам! Сам потянулся к Китори, отсосал у него, а потом ловил кайф от того, что брат то же самое делает мне. Стонал под ним, блаженствовал от того, что чувствовал его член. Я вёл себя как последняя шлюха. Даже хуже. Как после этого смотреть ему в глаза? Как?!

Резкий щелчок замка, я вздрагиваю и оглядываюсь на открывающуюся дверь. Свет ночников тусклый, рассеянный, но узнаю их сразу. Невозможно не узнать. Ведь это они всю ночь трахали нас, они заставляли нас трахаться друг с другом. Они!

Они разглядывают меня и медленно подходят ближе. Вжимаюсь в кресло, стискиваю себя руками, запахивая тонкий халат и вижу, как их губы растягиваются в улыбках.

— Ханаки? — спрашивает один, присаживаясь передо мной.

В его голосе звучит ласка и нежность. Точно такую же нежность я слышал и ночью, прогибаясь под ним.

— Меня зовут Харумэ, брата — Таёдзэ, — продолжает он, беря меня за плечи. — Вы с братиком теперь будете жить здесь, а мы каждый день будем вас навещать.

Шёлк халата скользит с плеч, руки второго обнимают за талию сзади, распутывая узел пояса. Я уже не в кресле, я зажат между ними. Сильные, властные, они раздевают меня. Медленно, аккуратно раздевают. Чувствую, как мягкие губы касаются обнажённых плеч, и ничего не могу сделать, абсолютно ничего. Я даже не пытаюсь сопротивляться, а постыдный трепет охватывает всё тело.

— Не... не надо... — выдыхаю еле слышно, когда сзади в меня упирается что-то твёрдое.

— Не надо? — шепчет в ухо Таёдзэ. — Но твоё тело говорит другое, малыш.

Пальцы касаются моего вставшего члена, ласкают, а я закусываю губу, но стон всё равно рвётся наружу. Я совершенно беспомощен, дрожу в их руках, беззвучно, одними губами молю отпустить. Но бесполезно. Ладони Таёдзэ легко касаются напряжённых ягодиц, и мгновение спустя скользкий палец проникает в меня. Замираю, зажимаюсь, судорожно цепляюсь за рубашку Харумэ.

— Ш-ш... — гладит он меня по голове. — Успокойся, котёнок, расслабься. Расслабь попку. Ты же умничка. Ты знаешь, что нужно делать.

Его губы касаются моих, язык проникает в рот, завладевает им, ласкает. И я подчиняюсь, расслабляю ягодицы и чувствую, как проникает второй палец, затем третий, и, когда растяжение становится привычным, вторгается член. Аккуратно и бережно меня насаживают на него, проникают всё глубже, заполняют меня. Почти задыхаюсь от боли, но я знаю, помню, что получал от этого удовольствие, и начинаю крутить попой, менять угол, подстраиваться.

— Молодец, малыш, — слышу довольный шёпот сзади, и горячие губы нежно касаются шеи.

Харумэ разрывает поцелуй, отстраняется.

— Ты просто чудо, котёнок, — улыбается он, расстёгивая ширинку. — Маленькое, послушное чудо.

А через мгновение член, большой, налитый кровью член, касается моих губ. Я сглатываю, а Харумэ, продолжая всё так же тепло улыбаться, чуть надавливает. И я размыкаю губы, позволяю проникнуть в рот, позволяю заполнить себя. Позволяю им трахать себя...