Поезда

У них было восемь минут...

Вы когда-то всматривались в металлическую обшивку поезда?

Она покрыта, кажется, вековым слоем копоти и жира, которые уже вряд ли собираются отмывать. И нет никакого переливающегося блеска, сулящего восторженное путешествие, только черные грязные пятна, заляпавшие всю поверхность.

Чего только стоят эти огромные болты, в некоторых местах заржавевшие и потемневшие настолько, что, должно быть, вытащить их уже никогда не смогут. Да и кому это надо? Если они попросту не начинают отлетать, давая трещины в прочной, теперь уже сделанной из закоптившихся пятен, обшивке.

И вам может показаться, что все это сущая чепуха! Что в мире все не совершенно и, возможно, эта железная громадина прослужит еще тысячу лет! Но я уверяю, вы забудете эти мысли, когда услышите жуткий скрежет, исходящий в момент начала движения!

Он походит на крик человека бьющегося в агонии. У того словно ломаются все кости, которые падают на органы и, прорывая те, остаются валяться внутри бездыханного тела.

Этот железный монстр также кричит, отъезжая с места. И нет никому до этого дела, ведь это железо!

Старый материал.

И ей бы тоже не было дела, если бы из-за грязного стекла на нее не смотрел тот, за один взгляд которого можно было бы умереть. И она бы еще тысячи раз сама уезжала с этой станции, не обратив внимания на звуки и окружение. И было бы так все равно, что, быть может, кто-то бы назвал ее равнодушной.

У них было восемь минут на прощанье, а она не проронила и слова, как глупая девочка, стоя перед ним, не в силах остановить слезы!

А ее сердце пропускало редкие удары, которые можно было бы посчитать по пальцам. И руки сводило от мороза, даже сквозь толстый слой вязаной ткани. Тонкие волосы, пропитанные влагой и обросшие ледяной коркой, темной паутиной рассыпавшиеся по хрупким плечам, покрытые белоснежными снежниками, быстро сменявшими одна другую.

Но было так пугающе все равно.

Он безразлично смотрел на белоснежную кожу, совершенно не выделяющуюся среди зимы. Он словно пытался запомнить ее такой: маленькой, заплаканной, безжизненной, чтобы было не так больно и паршиво на душе.

Потому что все правильно!

И ей, дрожащей от мороза, терзаемой ледяным ветром, почти убитой тяжелым комом отчаяния, было известно, что все не вечно. Иногда она думала, что ей это понятно даже немного лучше, но почему же сейчас именно ее ресницы слиплись от слез?

Откуда вообще взялись эти слезы!

Тысячу раз он говорил, что уедет из этого города! Сто из них были выдавлены прямо над ее ухом! И с десяток он выдыхал в ее губы, когда собирался припасть к тем, чтобы зацеловать до смерти!

Даже вчера, когда она засыпала, прижатая обнаженной спиной к его груди. Когда чувствовала сильную ладонь, очерчивающую контур девичий лопатки, проснувшись. Когда дрожащими губами коснулась его шеи с десяток минут назад. Она не чувствовала такой пустоты и ранящего одиночества!

И это ведь когда должно было пройти?

Может через неделю, месяц, ну или через год?

Это точно пройдет – она убеждала собственное сознание в этом, когда услышала ужасный скрежет ржавых колес, двинувшихся по рельсам! Не могло не пройти, люби она его хоть в тысячу раз сильнее, чем Джульетта любила Ромео!

Вагоны стали двигаться, а она чувствовала пронзительный стальной взгляд, даже падая на колени и зарываясь лицом в собственных ладонях! Она, черт возьми, все еще была тут, среди грязных поездов и отчаявшейся пустоты, пытаясь выдавить из себя хоть одно слово, чтобы проститься!

У них было восемь минут, чтобы сказать о любви, чего они никогда не говорили друг другу!

У них было восемь минут, чтобы обнять так крепко, что никакая сила не разняла бы этих объятий!

У них было восемь минут, чтобы передумать расставаться!

Но время вышло. И была ли это любовь – вообще не понятно!

Поезда ведь уносят всех: любимых, ненавистных, старых, молодых, отчаявшихся, воодушевленных!

Вы когда-то всматривались в металлическую обшивку поезда?

Она покрыта, кажется, вековым слоем замерзших слез и несказанных фраз, которые никто не собирается отмывать!