В тебе запоют мои птицы

Кричать

Синева, блеск воды, Нет ни дней, ни часов, ни минут. Облака в тишине, Словно белые птицы плывут. Только я и ты, Да только я и ты, да ты и я. Только мы с тобой, Да только мы с тобой, да мы с тобой. Было так всегда, Будет так всегда. Все в мире — любовь, Да лишь она, да лишь она. Пусть плывут века, Словно облака. Любви не будет конца Во все времена. стихи Александра Градского

Если бы Гермиона Грейнджер владела искусством легилименции, то мысли Драко Малфоя в ту ночь не обрадовали, но многое объяснили бы взволнованной девушке. Но если она провела бессонную ночь волнуясь и примеряя на себя новую, пока еще неизвестную роль, то в соседней спальне творилось что-то совершенно невообразимое. Драко не мог сомкнуть глаз, хотя лежать и таращиться в темноту для него было равным глубокому сну… из которого так же упрямо, как теперь и наяву, не хотела уходить Гермиона Грейнджер. Юноша то и дело подносил к лицу собственную ладонь. И если волей Божьей он лишился зрения, то обоняния у него не мог отнять никто. Будто июльский полдень запутался меж пальцами — аромат высохшего на солнце сена, точно неуловимое воспоминание о беззаботных днях — нотка мяты. Да, раньше, когда он еще был здоров, Вииво часто заваривала мятный чай, и они с родителями пили его из пузатых белобоких кружек, сидя прямо на прогретых за день досках террасы. И лишь тревожный шлейф лайма напоминал, что дело не в лете и прошлом, а в настоящем, что оставило на ладонях дивный аромат девичьих духов.

Гермиона Грейнджер. Сколько дней, недель и месяцев, сложившихся теперь в года, он пытался изгнать из головы ее образ? Совсем не классическая красавица с тонким, слишком длинным носом и несколько выступающими передними зубами занимала его мысли с тех самых пор, как он увидел ее лицо в облаке непослушных, вьющихся волос. Им было всего по одиннадцать. И у него всегда находились причины думать о ней. Тысячи причин. Сначала удобные: статус крови, принадлежность к древнейшему роду, такая комфортная непреодолимая пропасть, позволявшая кривить губы при одном ее появлении. Потом отговорки стали менее похожими на правду. Он объяснял свои мысли о ней гормонами и тем, что такие, как она, вполне могли бы сойти на роль любовницы. В самом крайнем случае. К тому же она часто попадалась на глаза, шпионила, и это обстоятельство позволяло комфортно презирать и называть такими страшными словами, от воспоминаний о которых алый сок смущения заливал бледные щеки. Теперь причин думать о ней не осталось. Никаких. Все глупости давным-давно вытравлены многими часами размышлений. Более или менее приемлемые, стерты ластиком отчаяния. Ибо Драко понимал — она нужна ему, а он ей… скорее всего нет. И все же вспоминая послевкусие поцелуя, июльский полдень возвращался к юноше, даря всепоглощающий солнечный свет. Слишком назойливый, слишком теплый. Он не мог заснуть после полуночи, и даже когда часы преодолели рубеж утра, он то ложился в постель, то снова резко вскакивал на ноги. Слишком мало фактов оказалось в его распоряжении, а он, Драко Малфой, привык полностью контролировать ситуацию и даже… свои чувства. Нет сомнений, что она целовала его. Целовала в ответ, и нарушившееся дыхание красноречиво показало, как ей нравились касания ЕГО губ. Но что теперь? Что будет дальше? Нет, Драко больше не боялся взять ее за руку при родителях, он мог совершенно спокойно и в любой момент сказать ей о своих чувствах. Но что он мог предложить ей взамен ее руки, ее слова согласия? Не жизнь, а существование рядом? Когда он и сам не знает, доживет ли до утра и не станет ли это утро последним. Мужчины Малфои традиционно приводили женщину в свое родовое гнездо твердой, уверенной рукой. Отдавая за женскую руку и сердце все имеющееся. У него не было самого главного. Сил. Он не мог придумать, как вести себя дальше и что говорить, даже тогда, когда часы известили о времени спускаться в столовую к завтраку. Но если бы Драко Малфой мог видеть… синие тени бессонной ночи залегшие под глазами Гермионы подсказали бы. Без слов. К несчастью Драко Малфой не мог видеть, а Гермиона… никогда не решилась бы сделать последний шаг самостоятельно. Ведь одно дело сражение против Нагайны или поиск крестражей, другое, когда без особых причин при виде хорошо знакомой белобрысой макушки, сердце трепещущим мотыльком в горле не давало выхода словам. Впервые за все дни он не приветствовал ее галантно и выглядел разбитым в небрежно накинутой рубашке. Раньше ровный ряд застегнутых пуговок взбегал под самое горло, теперь же через распахнутый верх виднелся изрядный участок тонкой кожи с причудливой вязью вен. И за все время, что Гермиона провела в Малфой-Мэноре, лицо юноши впервые выглядело рассеянным, а он будто машинально занял место рядом с ней. — Сегодня мы сделаем небольшой перерыв в работе. Молчание, последовавшее за этой фразой, было истолковано Драко, как немой вопрос. — В воскресенье Гринготтс работает до полудня. Нужно успеть. — Успеть к чему? — Ни к чему, а к кому. Гоблин, обслуживающий нашу семью, задерживаться не любит. Сегодня отличный день, чтобы передать тебе средства, которые я хотел бы вложить в центр реабилитации. — И чем же так хорош именно этот день? Тем, что нет дождя? — попыталась пошутить Гермиона. — Для меня любой день хорош тем, что он уже наступил, — в голосе Драко прозвучало что-то почти забытое и грубое. Почти свысока. Как раньше. Но тут же, спохватившись, он закончил более мягко. — Родители вернутся со дня на день, и я не хотел бы посвящать их в наши дела. И несмотря на то, что фраза «наши дела» прозвучала камерно, почти интимно, на сердце девушки мгновенно вернулась тревога. Ведь всего несколькими часами ранее от Драко исходило необыкновенное тепло. Теперь же глаза юноши приобрели привычный оттенок курящего облаками февральского неба. Дальше они завтракали в полном молчании, и Гермиона всего лишь раз пыталась нарушить его. — Я не хотела бы делать что-то втайне от твоих родителей, Драко. — Пирог с почками сегодня необыкновенно удался нашей Вииво, ты не находишь? — холодно спросил он.