Записки маньяка

Из дневника неизвестного последователя

Недавно в поле моего зрения попали весьма интересные записи одного расстрелянного заключенного. В качестве практики мы разбирали тюремный архив, и в нашу задачу входило уничтожение некоторых устаревших, уже не имеющих ценности документов, в том числе и неприобщенных к делам записей, что оставались от заключенных. 

Мне в руки попала одна интересная папка. Точнее, попала не в руки, а благополучно грохнулась всем своим солидным весом прямо под ноги. Из-под пожелтевшей от времени картонной обложки показалась потертая фотография расчлененного тела девушки. «Неужто дело самого Джека Потрошителя?» — подумал я в тот момент, но мои фантазии разрушило выведенное каллиграфическим почерком совершенно невзрачное имя «Джеймс Майер». Я осторожно открыл папку, став разглядывать страницу за страницей. Стоило отдать должное этому Джеймсу Майеру, он оказался весьма изобретательным убийцей. И донельзя жестоким. Казалось, он не убивал, он издевался над жертвами, получая удовольствие от процесса. Такие тоже не редкость — особенно сейчас, когда мир повально сходит с ума. Мое примитивное воображение уже нарисовало образ этакого мясника с бешеными глазами, огромными ручищами и выпирающей вперед, как у бульдога, нижней челюстью. Но тот, кого я увидел на фото в качестве преступника, с треском разорвал все возможные стереотипы. Кровожадный маньяк, убивший за три года своей деятельности (страшно даже подумать!) четыреста девяносто восемь человек, оказался тощим парнишкой, «типичным ботаником» с самым что ни на есть ангельским лицом. Я долго вглядывался в черты на фото и никак не мог соотнести их со словами «убийца», «маньяк»... С плотного, выцветшего клочка бумаги на меня смотрел человек с совершенно чистыми, буквально детскими глазами, словно спрашивал: «За что меня расстреляли? Разве я сделал кому-то плохо?» Длинные светлые волосы, собранные в небрежный «хвост», и соскользнувшие к самым ноздрям нелепые круглые очки с огромными линзами преумножали эффект невинности. Я окончательно потерялся в лабиринте собственного воображения, стремившегося увязать все в единое целое: этого молодого человека на старом фото и четыреста девяносто восемь вскрытых, выпотрошенных, разобранных, словно мозаика, тел. Отвлек меня доковылявший на шум надзиратель. Он тут, казалось, еще со времен Первой Мировой просиживал штаны, ничуть не изменяя своему вредному и хмурому виду. 

 — Не трогай это, — строго сказал он мне. — Пожалуй, лучше я спрячу это дело. Здесь особый прецедент. Не надо его сжигать.