Глаза Правды

0Е2D20. 3

«Ты готов?»
«Знаешь, я не хочу опоздать на прослушивание, на которое убил столько времени».
Эдд торопливо поднимался по лестнице, ведущей к квартире Тома, параллельно читая присланные им сообщения. Гоулд не видел смысла отвечать на них, ведь он все равно был почти у цели, а до непосредственного прослушивания оставалось больше двух часов. Спешка была ни к чему, но они оба спешили. Да, все должно было закончиться сегодня – все эти безумные приготовления, переживания и неопределенность. Оставался только один вопрос: пройдет или нет? Дорога до места, где будет получен ответ, занимала полчаса, если добираться туда на метро. На такси ни у одного из них лишних денег не было. Риджуэлл с самого утра заваливал Эдда письмами по электронной почте, нервно писал ему в «Инстант Мессенджер» и вообще с вечера настаивал на том, чтобы Гоулд заночевал у него на раскладушке, оставшейся с худших времён, и уж точно не смог случайно проспать, но Эдд вежливо отказался, аргументируя это тем, что Эдуардо и так использует хрупкое телосложение и внешность Гоулда как основу для создания глупых слухов о его ориентации, а подтверждать их не было никакого желания. На самом деле, причин отказаться было предостаточно. Гоулд не хотел вспоминать, как жил у Риджуэлла, когда ему было восемнадцать, какие ужасные вещи он увидел за весь тот год в целом. Ему хотелось верить, что сейчас все хорошо. Но почему-то раньше он чувствовал себя лучше – было здорово просто находиться наедине с другом все свободное время. Можно было общаться всю ночь напролет, а потом, ещё до рассвета, вставать и вместе бродить по пустым улицам города, окольными путями добираясь до университета Эдда. Ностальгия давала о себе знать. И Эдду это не нравилось. Вспоминать – опасное занятие для него, потому что прошлое должно всегда оставаться в прошлом, ведь оно затягивает.
(«Так что же я сделал не так?»)
Будущее – отдельная, страшная тема, которая давит на психику похлеще, чем проблемы настоящего.
(«Что будет, когда я умру?»)
(я не хочу умирать)
К тому же, Гоулд не хотел, чтобы Том узнал, что по ночам Эдд истошно кричит и, дрожа и пряча лицо в руках, тихо плачет от своих кошмаров, вышедших на совершенно другой уровень за последнюю неделю. Тому хватило одного аргумента и усталого взгляда Эдда, который красноречиво выразил все остальные причины; Риджуэлл согласился. Но от этого меньше донимать Эдда не стал, а последний и не выглядел хоть сколько-то раздраженным из-за раннего пробуждения от звонков и вибрации уведомлений. Казалось, что Эдд поднялся задолго до первого «привет, уже шесть утра, ты в курсе?». Последнюю неделю Гоулд вообще искал любые причины для сокращения часов сна – он частенько оставался в университетской библиотеке до закрытия и корпел над проектом, уже сильно обгоняя составленный заранее план, сказал Мэтту, что на перекличке больше не желает спать и что Харгривз теперь может делать это каждый день вместо него. Мэтт не обрадовался, как предполагал Эдд, а с серьезным видом заявил, что тогда они оба будут бодрствовать. Во время освободившейся четверти часа они договорились вместе учиться мастерить оригами или практиковаться в рисовании, или просто болтать.
Дома Эдд наконец установил на ноутбуке хороший графический редактор и теперь работал в нем ночи напролет. Тени, залёгшие под его глазами, день ото дня становились все темнее, но ни Мэтт, ни Том не могли предотвратить это безобразие. Харгривз видел, каким испуганным выглядел его друг, когда проснулся после переклички неделю назад, и что он делал сейчас, поэтому Мэтт легко смог сложить два и два. Он понимал, что действия Эдда были довольно оправданны и логичны, но такое издевательство над собой тоже не было вариантом, так что Мэтт изо дня в день предлагал ему просто сходить ко врачу – тот наверняка прописал бы дельное успокоительное или даже снотворное, которое помогло бы ему. Харгривз пообещал пойти вместе с ним, если Эдд боится, но Гоулд отмахивался от него и продолжал настойчиво игнорировать проблему, стараясь просто забыть о том, какими реальными выглядели его сны, особенно первый, открывший эту самую череду бессонных ночей и гонок за бодростью.
В ночь на воскресенье, день, когда должно было состояться прослушивание, Эдд лежал, накрывшись самым теплым и уютным одеялом в своей квартире. До того, как лечь, он заранее закончил все запланированные на выходные дела, проветрил гостиную, принял душ с самой приятной температурой, на которую только смог настроить кран, а ещё раньше он неплохо поужинал, специально закупившись едой заранее, – в общем, сделал все возможное для того, чтобы чувствовать себя прекрасно. Он не мог подвести Тома и ходить весь день полуживым.
Не было никаких раздражающих факторов. Ринго даже было позволено спать вместе с хозяином, точнее, прямо в его руках, всего одну ночь. Мягкая шерсть и успокаивающая пульсация сердца. Тонкие белые пальцы Эдда, словно флуоресцирующие во тьме, тихонько гладили Ринго за ухом, перебирая каждую ворсинку кошачьего меха. Коты, они довольно приятные явления. Интересно, привязался ли к нему Ринго так, как сам Гоулд привязан? Наверное, нет. В этом плане собаки выигрывают битву, непрерывную и древнюю, как сама жизнь. Не завести ли и ему собаку, скажем, терьера или корги, чтобы хоть кто-нибудь любил его?
Гоулд чувствовал, что его куда-то уносит. Казалось, все слегка кружилось, как иногда бывает, когда быстро проваливаешься в сон.
Эдд внезапно обнаружил себя идущим по полузатопленному коридору. Он шел уверенно, словно знал, каким будет пункт конечного назначения, сколько времени и откуда он туда направляется. Прохладная вода капала откуда-то сверху, пополняя уровень той, что уже доставала Эдду по щиколотки, и звонкие «буль» звучали точно так же, как и протекающий кран в ванной комнате его дома. На груди Эдд ощущал приятную тяжесть, и хоть сейчас никакого Ринго не было видно, Гоулд знал, что он есть. Темнота вокруг, вязкая и аморфная, была темнотой его квартиры. Эдд без страха двигался вперёд, для верности ведя подушечками пальцев по стене, обитой деревянными пластинами. Эдд чувствовал, как мелкие занозы впиваются в его кожу, но незначительная боль вроде этой была предпочтительнее падениям в воду на каждом втором шаге. Скоро Гоулд добрался до тупика – коридорчик оказался не таким уж длинным, совсем небольшим, если полагать, что Эдд шел от самого его начала, но это будет, разумеется, ошибочным. Между стенами кто-то втиснул кресло. Оно было добротным и выглядело точь-в-точь, как кресло Тома. Точнее, это и было оно, потому что на нём, забравшись с ногами, чтобы не намочить их, сидел сам Риджуэлл, его хозяин. Он, казалось, не слышал, как Эдд, хлюпая водой в ботинках, брел к нему. Том перебирал струны гитары, сохраняя свой обычный равнодушно-унылый образ. Эдд слегка улыбнулся, отметив, что лицо Риджуэлла прямо сейчас было идеально. Ровный цвет кожи, выраженные острые скулы, мягкий и плавный переход от светлых тонов лба и переносицы к теням на щеках, подбородке. Падший ангел. Да, падший с небес. Там, наверху, он наверняка был местной рок-звездой, и он провозглашал хаос и смерть, и за это был изгнан из элитного, упорядоченного общества. Как же всё-таки качественно выполнена упаковка для души, изуродованные останки которой спрятаны внутри. Пусто внутри, так пусто, боже мой. Всеми забытое божество, которое потеряло свою истинную сущность и благодать – ему не о чем было думать, кроме как о своей потере, поэтому все его существование стало бессмысленным, ненатуральным, аморальным. Струны, схожая, тянущаяся изо дня в день мелодия, напоминающая о его былых... Былых ли? Воображаемых ли днях славы? Неужели он сочинил всю эту затейливую комбинацию боли из закорючек нот? Глупости, эта серая печаль продиктована его натурой. Он что-то тихо напевал себе под нос, почти шептал, словно кто-то мог его услышать, и он этого боялся. Слова вылетали невпопад, без тени рифмы или смысла, но приятно растягивались в сочетании с его низким, взрослым тембром:
«Просыпайся быстрей, просыпайся быстрей, мне жаль, и ты это знаешь, я извинился сотню раз, так что просыпайся, ты, сонный ублюдок, просыпайся быстрей...»
Что ж. Вполне в его репертуаре. Звучание на высоте, но где смысл? Тягучая агрессия и обволакивающая несуразица набора букв. Том резко поднял голову и посмотрел на Эдда, перестав играть. Он поджал губы и склонил голову набок, словно не ожидал увидеть здесь Гоулда. Наверное, песня предназначалась не для него, возможно, ему не стоило вслушиваться в нее. Не ему, не здесь, не сейчас. Эдд заметил, что отсутствие хорошего освещения странно сказывалось на Риджуэлле – было так темно, что даже глаза казались черными. «Святые небеса, – подумал Эдд, – они действительно черные».
Гоулд отпрянул назад с оглушительным всплеском; через пару мгновений все стихло. Тома не было видно, но откуда-то с его стороны послышалось шуршание ткани – он двигался так, чтобы Эдд смог расположиться на освободившейся части кресла.
– Вода не очень-то теплая, ты можешь простудиться, если продолжишь так ходить, – заметил Том, скалясь и обнажая белые острые клыки. – Так ты будешь садиться, Эдд, или мне заставить тебя сделать это силой?
***