~Минифф BTS~

Бумажки (намджины)

Пальцами аккуратно пройдясь по бумаге, он отрезал кусок, ведь нужен был квадрат. Снова диагонали, параллели и куча другого, от чего ком становился в горле. Каждая форма, каждый изгиб, всё так осточертело, а это всего лишь трёхсотый из нужных пятисот. Руки до сих пор дрожат, а сердце... Уцелело ли оно вообще? Джин сомневался... Так же, всего несколько месяцев назад, слабыми, родными и изуродованными руками делал и Намджун. У него выходило намного лучше.

Журавли. Хиросима. Нагасаки.

Ким ненавидел эти слова, ненавидел всем тем, что осталось от его души.

Слёзы подкатили к красным глазам. А к губам приклеилась улыбка, потому что в голове – портрет. Портрет Джуна. Ямочки, губы, цвет волос блондинистый, ненатуральный. У Сокджина вновь истерика, нервный тик. Ему прописали курс успокоительных, он сам прописал себе голодуху и сигареты. Исхудал, не спит, не двигается почти, сидит, лежит и всё.

У Кима не осталось никого. Абсолютно. Вся семья и друзья... Все жили в Японии, все погибли. Сокджин проклинал командировку, в которой был в тот ужасный день. А самое глупое, был он в той стране, что погубила его жизнь.

– Джун... Джун, Джун-и... – снова бредит во сне.

«– Джин, это ты? – шепчет Ким младший, инстинктивно переводя пустой взгляд с куска бумаги, что валялся рядом, на вошедшего в палату.

Намджун ослеп, не чувствует запаха почти, слух слабый. Волосы жидко покрывают череп, руками шевелить ему больно из-за ран, что осыпают плечи. Кости проступили, ибо питаться с каждым днём всё сложнее, горло у него обгорело, а желудок не воспринимает пищу. Радиация.

– Да, – пытается уверенней звучать старший, – я.

– Я бы сказал, что рад тебя видеть, но... Хах, – Намджун пытается улыбнуться. У старшего крышу сносит. Как? Как Ким может говорить так радостно, когда... когда... умирает. Соль на рану ему сыплет. Но Сокджин молчит, устремляет взор на журавлей...

«Тут их сотни», – думается.

– Джун, зачем? – голос ломается.

– Что? – как ни в чём не бывало.

– Зачем ты тратишь своё последнее время на глупую бумагу? – проступает слеза.

Тишина. Солнечный свет весело разделяет палату лучами, будто и нет горя, будто всё хорошо. Пройдёт.

– Я жить хочу...

Джин на колени падает, а Намджун дёргается из-за внезапного звука удара, пугается, окликнуть старается своего посетителя, а Ким старший нервно смеётся. В голове непонимание, страх жуткий, грусть цепким плющом его мысли сковывает.

– Да ты умрёшь! Ты что не понимаешь?! – внезапно, не ожидая от самого себя, парень орёт со злостью, раньше ему невиданной. – Не понимаешь, что не спасёт тебя ничего?!

Намджун молчит.

– Какой идиот наплёл тебе эти сказки про журавлей?! Ты умрёшь, погибнешь...

Крики постепенно переходят в плач. Тело парня содрогается, в лёгких воздух заканчивается. Младший ждёт, пока Джин успокоится, но понимает, что не дождётся он того момента.

– Джин, – шепчет, – Джин-и...

Сокджин затих.

– Вот знаешь, – грустные нотки появляются в голосе, – когда меня не станет... Частичка моей души будет жить в этих бумажках... Я буду жив, буду рядом...

Слова выбивают землю из под ног старшего, он замирает, смотрит на юношу, а тот отвернулся к окну.

– Ч-что? Т-ты...

– Я знаю, что не успею сделать тысячу, доделаешь за меня?...»

От звона будильника, кажется, голова сейчас лопнет. Джин поднимается и идёт к столу, обходя кучи проклятых журавлей.

Ещё один, возможно после этого он будет спокоен...

Тысячный. А на душе горечь...

___________________________________

Воу, да, я живая.