«He is your soulmate»

118/..

🌙

Разве на душе не должно быть хорошо?

Знаете, это чувство, когда спустя долгое время, ноги вновь касаются родной земли, а лёгкие заполняет столь знакомый воздух, сочетающий в себе потерянное прошлое, болезненное настоящее и бескрайнее будущее.

Чонгук счастлив ощутить себя на должном месте. Ощутить свободу слов, действий и мыслей.

Чонгук счастлив.

Должен быть.

Ты
внутри
меня
где-то
до
сих
пор.

Эта игра закончилась. Больше нет смысла просить принять, тянуть, сшивать.

Это финал. Финал без очевидной концовки.

Аэропорт позади, как и болезненный груз, тянущийся от самой Калифорнии до Сеула.

— Чонгук? — Хосок вдумчиво смотрит парня, не решаясь сделать шаг к вызванному такси — Ты домой? Тебя подбросить?

Сам он выглядит не лучше.

— А? Нет, спасибо... — Чон улыбается, игнорируя тянущее под сердцем чувство растерянности — Я сам. Спасибо за всё, Хосок.

— Ладно... Ммм, ещё увидимся? Возможно... Когда-нибудь.

Сеульский ветер приветливо ласкает чужие макушки, а вызванный таксист, слегка прокашливается, намекая на нетерпимость и желание завершить заказ.

— Да, конечно. Удачи.

— И тебе... Мне жаль, что у вас так вышло...

— Не ври — улыбается брюнет, закрывая дверь чужого такси.

***

Ноги заметно отекли, а дорожный чемодан и вовсе осточертел.

Этот район далеко не самый благополучный, но старинная корейская архитектура и каменная брусчатка заставляют задуматься о переезде.

Где-то слышится ночная мелодия певчих цикад, стук одиночных капель из ржавых труб очередного корейского заведения с дешевой жаренной курицей и скидками на полпорции свинины в маринаде.

Пройдя чуть больше квартала, Чонгук замечает сломанный фонарь, рядом со знакомыми воротами, где дверной звонок, скорее всего, до сих пор заедает.

Надо бы самому починить.

Пальцы уверенно жмут на обшарпанный пластик, разрезая ночную тишину неприятным звоном.

Ноги сами привели сюда. Руки напрочь игнорировали раздражающий смартфон, где, скорее всего, уже набралось десяток сообщений от родных и близких.

Никого не хочется видеть.

Никому не хочется отвечать.

Ни с кем не хочется делиться.

Ты
внутри
меня
где-то
до
сих
пор.

— Чонгук? — девушка глазами хлопает по-детски, испуганно как-то — Ты...

— Наын, — Чонгук лишь сейчас расслышал собственный голос, что дрогнул предательски, выдав хозяина в одно мгновение — Мне...

Наын видит, как дрожат чужие пальцы, как передние зубы касаются обкусанных губ, пока глаза, уставшие, но такие глубокие, растерянно бегают по ночному двору.

Она понимает.

Крепко обняв потерянного и сломленного юношу, позволив быть слабым и впервые, столь открытым.

Она правда понимает.

— Мне так больно, Наын, мне так больно — Чонгук вдыхает лёгкий аромат кондиционера для белья и детского шампуня, напрочь игнорируя соленный привкус, что, кажется, даже лёгкие забил — Наын...

— Тише-тише — девушке жаль, что она такая маленькая, что не может дотянуться, не может укрыть Чонгука от всего на этом свете — Ты дома, Гук-а, ты дома... Мы со всем разберёмся, хорошо?

***
— Я дома... — Хосок с улыбкой отмечает, что в родных стенах совершенно ничего не изменилось.

Даже кепка Юнги, забытая на верхней полке в коридоре, все так же напоминает об ушедшем прошлом.

— Мам, пап? — парень тихонько заходит в гостиную, думаю о том, что родители могли просто уснуть.

Но нет.

Госпожа Чон тут же вскакивает с дивана, подбегая к родному сыну, а вслед за ней и Господин Чон.

Хосок не понимает, почему они молчат, почему не прижимают к себе, почему не устаивают допрос...

— Мам? Пап?

— Тебе очень больно? — старший Чон по-отцовски укладывает ладонь на остром плече своего сына, глазами, столь любящими, смотря на испуганное лицо — Иди сюда.

Мужчина крепко прижимает к себе опешившего сына, что до последнего держался, напрочь игнорируя дрожащие губы и невольные всхлипы.

— Мы любим тебя, Хосок-и, мы так любим тебя — женщина нежно целует каштановые локоны, обнимая единственного сына и дорогого мужа — Можешь поплакать, сынок, мы понимаем. Мы всё понимаем, золото.

— Маааам... Паааап... Маааам... Мне так больно, так больно... Папочка, мне так больно! — ребёнок крепче сжимает отцовский свитер, ощущая слёзы горькие и объятия столь родные — Мамочка... Папа...

— Мы с тобой, сынок — мужчина аккурат целует родную макушку, прижимая своё драгоценное сокровище, как можно ближе — Мы с тобой.