80
Как ты суров! И все же ты
Господней милостью одет.
Лишь улыбнешься - красоты
Подобной в мире больше нет.
Струится по твоим следам
Цветов прелестных фимиам.
Звезде в ее пустыне
Ты кажешь правый путь,
И твердь тобой тверда доныне.
Уильям Вордсворт, "Ода Долгу"
Во время утреннего разговора с мистером Фербратером Доротея пообещала
ему у него отобедать, как только вернется из Фрешита. Доротея часто
навещала и принимала у себя семью Фербратеров, а потому могла утверждать,
что она не одинока в Лоуике, и сколь возможно оттягивала суровую
необходимость обзавестись компаньонкой. Она обрадовалась, вспомнив по
возвращении домой о приглашении мистера Фербратера, а обнаружив, что до
сборов к обеду у нее есть в запасе лишний часок, тут же отправилась в
школу, где вступила в беседу с учителем и учительницей по поводу
приобретенного в этот день звонка, и с живейшим участием выслушала их
соображения, изобилующие мелкими подробностями и бесконечными
повторениями, внушая себе, что очень занята полезными делами. На обратном
пути она остановилась потолковать со стариком Буни, который что-то сажал в
огороде и, как подобает деревенскому мудрецу, принялся рассуждать, как
собрать с клочка земли обильный урожай и сколь многое зависит от почвы -
предмет, изученный им в совершенстве за шесть десятков лет, - рассыпчатая
очень хороша, но коли почва все мокнет да мокнет и под конец совсем
раскиснет, тогда уж...
Заметив, что она чересчур разговорилась, и опасаясь, как бы не
опоздать, Доротея поспешила одеться к обеду и пришла даже несколько ранее
намеченного срока. В доме мистера Фербратера не бывало скучно, ибо,
уподобившись Уайту из Селборна (*172), священник всегда мог порассказать
нечто новенькое о своих бессловесных протеже и питомцах, коих всей силою
красноречия оберегал от жестокости сельских мальчишек. Совсем недавно его
стараниями две красавицы козы стали любимицами всей деревни и разгуливали
на свободе, подобно священным животным. Вечер прошел в оживленной беседе,
и после чая Доротея обсуждала с мистером Фербратером, каковы могут быть
нравы и обычаи существ, беседующих между собой посредством усиков и, быть
может, способных созывать парламент и проводить в нем реформы, как вдруг
внезапно раздалось какое-то попискивание и все присутствующие удивленно
замолчали.
- Генриетта Ноубл, - сказала миссис Фербратер, заметив, что ее сестра
растерянно бродит по комнате, заглядывая под столы и кресла. - Что
случилось?
- Я потеряла черепаховую коробочку для мятных лепешек. Боюсь, ее
куда-то затащил котенок, - ответила миниатюрная старушка, попискивая, как
перепуганный зверек.
- Вероятно, это бесценное сокровище, тетушка, - сказал мистер
Фербратер, надевай очки и окидывая взглядом ковер.
- Мне подарил ее мистер Ладислав, - ответила мисс Ноубл. - Немецкая
коробочка, очень хорошенькая, но всякий раз, как я ее уроню, она ужасно
далеко закатывается.
- Ну, если это подарок Ладислава, - многозначительно произнес мистер
Фербратер, встал и отправился на поиски. Коробочку обнаружили в конце
концов под шифоньеркой, и мисс Ноубл радостно ее схватила, сказав:
- В прошлый раз она была за каминной решеткой.
- Тут задеты тетушкины сердечные дела, - сказал мистер Фербратер,
возвращаясь на место и улыбаясь Доротее.
- Тем людям, которые милы ей, миссис Кейсобон, - с чувством произнесла
мать священника, - Генриетта Ноубл предана, как собачка. Готова положить
себе под голову их башмаки вместо подушки, и сниться ей будут самые
сладкие сны.
- Да, если это башмаки мистера Ладислава, - сказала Генриетта Ноубл.
Доротея попыталась улыбнуться. Удивляясь и досадуя, она заметила, что
сердце ее судорожно бьется, а все попытки обрести прежнюю живость
безуспешны.
Испуганная этой переменой, опасаясь еще как-нибудь себя выдать, она
поспешила встать и с нескрываемым беспокойством тихим голосом произнесла:
- Мне пора идти, я устала сегодня.
Мистер Фербратер, чуткий как всегда, тотчас же поднялся и сказал:
- Да, верно. Все эти разговоры, которые вы вели, защищая Лидгейта,
исчерпали ваши силы. Напряжение такого рода сказывается после того, как
спадет волнение.
Он предложил ей руку и проводил до Лоуик-Мэнора, но Доротея по дороге
не сказала ни слова и ничего не ответила, даже когда он пожелал ей доброй
ночи.
Ее мучения достигли предела, бороться с ними не хватало сил. Она
отпустила Тэнтрип, чуть слышно пробормотав несколько слов, заперла дверь,
повернулась к пустой комнате лицом, обхватила голову руками и простонала:
- О, я его любила!
Прошел час; приступы нестерпимой боли лишили ее способности думать.
Громким шепотом, прерываемым рыданиями, оплакивала она утраченную веру,
крохотное зернышко которой, еще в Риме запавшее в ее душу, она взрастила и
взлелеяла; утраченную радость хранить верность и безмолвно даровать любовь
человеку, которого никто, кроме нее, не оценил, сладкое и смутное
предчувствие надежды, что они встретятся когда-нибудь, словно не
разлучались, и проведенные друг без друга годы станут прошлым.
В этот горький час она повторила то, что из века в век под милосердным
кровом одиночества делают все страждущие от душевных мук: в боли, в
холоде, в усталости она искала облегчения от сокрушавшего ее бестелесного
терзания - спускалась ночь, она лежала на холодном и жестком полу и горько
плакала, как малый ребенок.
Два образа маячили в ее воображении, и сердце ее разрывалось надвое,
как сердце матери, которой мнится, будто ее дитя разрублено мечом (*173),
и она прижимает к груди кровоточащую половину детского тельца, устремляя
полный невыразимого страдания взгляд к той, второй, которую уносит лгунья,
никогда не ведавшая мук материнства.
Вот лучезарное милое существо, в которое она так верила, они с
полуслова понимали друг друга, их связывало тепло взгляда, улыбки - словно
добрый дух утра, осенило оно мрачный склеп, где она была обречена отжившей
жизни. А сейчас, впервые с полной ясностью все осознав, она протягивала к
нему руки, горько плача оттого, что их душевная близость открылась ей в
момент прощания: тайну ее сердца ей открыла безнадежность.
И тут же, чуть вдали, но неизменно с ней, следовал за каждым ее шагом
Уилл Ладислав, несбывшаяся ее надежда, разоблаченная иллюзия... нет, живой
человек, о котором она даже не сожалела, кипя презрением, негодованием,
ревнивой гордостью. Гнев ее не мог легко перегореть, вспышки уязвленного
самолюбия не давали пламени погаснуть. Зачем он вторгся в ее жизнь, она и
без него не была бы пустой и бесцельной. Зачем воскуривал дешевый фимиам и
расточал пустые слова ей, по щедрости души неспособной отплатить ему столь
же мелкой монетой? Он сознательно ввел ее в заблуждение, в момент прощания
стремился убедить, что их чувства в равной степени нераздельны, а ведь
свои он уже растратил наполовину. Зачем он к ней приблизился, если его
место среди подонков человечества, у которых она ничего не просит, а лишь
сожалеет о их низости?
Но под конец ее силы иссякли, смолкли даже приглушенные сетования и
стоны, она лишь плакала, лежа на холодном полу, и, продолжая беспомощно
всхлипывать, так и уснула.
В тусклый и промозглый рассветный час она пробудилась, не спрашивая
себя с недоумением, где она и что с нею случилось, а отчетливо сознавая,
что оставлена с глазу на глаз со скорбью. Она встала, закуталась в теплую
шаль и опустилась в кресло, где не раз сидела прежде, глядя в окно; она
была достаточно крепка и, невзирая на волнение и холод, не расхворалась, а
лишь чувствовала некоторую усталость и ломоту в теле. Но пробудилась она
совсем другой: внутренний разлад не тяготил ее более, она не старалась уже
побороть свое горе, нет, горе примостилось рядом с ней, она не станет
гнать его от себя прочь, откроет ему свои мысли. А мысли так и хлынули.
Доротее было несвойственно надолго замыкаться в тесной келье собственной
беды и, упиваясь ею, думать о судьбах других людей лишь постольку,
поскольку они скрестились с ее судьбою.
Она с усердием принялась восстанавливать в памяти вчерашнее утро,
перебирая в уме подробности, вдумываясь в их смысл. Разве она была
единственной участницей происшествия? Разве оно касалось лишь ее? Она
попыталась мысленно связать его с жизнью другой женщины, к которой сама же
пришла в надежде сколь возможно разогнать сгустившиеся над нею тучи и
принести успокоение в молодую семью. Поддавшись вспышке ревности и гнева,
она с омерзением вышла из комнаты, забыв, что явилась туда движимая
состраданием. И Уилл, и Розамонда так низко пали в этот миг в ее глазах,
что ей казалось невозможным снизойти когда-нибудь до размышлений о
Розамонде. Однако низменное чувство досады, пробуждающее в женщине большую
нетерпимость к сопернице, чем к неверному возлюбленному, уже покинуло
Доротею, которая со свойственным ей стремлением к справедливости, едва
успев немного успокоиться, поспешила взглянуть на дело беспристрастно.
Воображение, которое нарисовало ей выпавшие на долю Лидгейта испытания, и
навело на мысль, что в его семейной жизни, так же как когда-то в ее
замужестве, есть скрытые и явные печали, пробудило в ней сочувствие и
жажду действия - так человеку, узнавшему точно все обстоятельства дела,
оно представляется совсем иначе, чем в те времена, когда он лишь строил
предположения. Ее собственное неисцелимое горе побуждало Доротею не
оставаться безучастной.
Быть может, наступил важнейший миг в этих трех судьбах, которые
пересеклись с ее судьбою и потребовали ее вмешательства. Ей не надо было
их искать, они ей посланы, они сами пришли к ней с мольбой. Пусть же в ее
душе воцарится справедливость и направит на верный путь ее колеблющуюся
волю. "Что мне сделать, как мне поступить сейчас, сегодня, если я сумею
преодолеть свою боль, если я заставлю ее умолкнуть и буду думать лишь о
том, как помочь этим троим?"
Много времени прошло, прежде чем Доротея задала себе этот вопрос. В
комнате светлело. Она раздвинула занавески и посмотрела на пролегающую
среди лугов дорогу, которая начиналась от ворот усадьбы. По дороге шел
мужчина с узлом на плече и женщина с грудным ребенком. На лугу двигались
какие-то фигурки, наверное, пастух с собакой. Жемчужно светилось" небо у
горизонта, и Доротея ощутила всю огромность мира, в различных уголках
которого люди пробуждались, чтобы трудиться и терпеть. Повсюду трепетала
жизнь, шла положенным ей чередом, и, частица этой жизни - она, Доротея, -
не имела права равнодушно поглядывать на нее из своего роскошного убежища
или отворачиваться, себялюбиво упиваясь своим горем.
Ей еще не было вполне ясно, что она предпримет, но смутные
предположения уже зашевелились в ее сознании, мало-помалу становясь
отчетливее. Она сняла платье, в складках которого словно затаилась тяжкая
усталость ночного бдения, и занялась своим туалетом. Немного времени
спустя она позвонила Тэнтрип, которая вошла к ней в халате.
- Как, сударыня, вы за всю ночь даже не прилегли? - вскричала Тэнтрип,
бросив взгляд сперва на постель, а затем на лицо Доротеи, щеки которой
даже после умывания были бледны, а веки - нежно-розовы. - Вы себя убьете,
право слово. Уж кто-кто, а вы бы могли немного передохнуть, это вам всякий
скажет.
- Не тревожьтесь, Тэнтрип, - улыбаясь, ответила Доротея. - Я спала
сегодня, я не больна. Мне бы хотелось поскорее выпить кофе. И принесите
мне, пожалуйста, мое новое платье. Новая шляпка, вероятно, мне тоже
понадобится.
- Они уж месяц как готовы, сударыня, и до того приятно будет увидеть на
вас хоть на два фунта стерлингов поменьше крепа, - сказала Тэнтрип,
наклоняясь, чтобы растопить камин. - В трауре свой порядок есть, уж
поверьте: три оборки на краю подола и простенький кружевной рюш на шляпке
- в этой шляпке с рюшем вы истинный ангел - вот и все, что полагается
носить на второй год. Во всяком случае, так я считаю, - заключила Тэнтрип,
озабоченно заглядывая в камин, - а если кто посватается ко мне, льстя себя
надеждой, будто я стану два года подряд уродовать себя плерезами, то он
слишком возомнил о себе, вот и все.
- Огонь давно уже разгорелся, добрая моя Тэн, - сказала Доротея,
обращаясь к горничной точно так же, как во времена девичества в Лозанне,
но очень тихо. - Принесите же мне кофе.
Она задремала в кресле, а Тэнтрип вышла, дивясь непоследовательности
своей молодой хозяйки: никогда у нее не было такого скорбного лица, как
сегодня, именно в тот день, когда она наконец решилась перестать носить
глубокий траур. Где уж Тэнтрип было догадаться о причине. Выбором платья
Доротея стремилась показать, что, похоронив надежду на счастье, она отнюдь
не отгородилась от жизни, и памятуя, что всякое новое дело надлежит
начинать в новом платье, она цеплялась даже за такую мелочь в надежде
укрепить свою решимость. Ибо решимость ей далась нелегко.
Как бы там ни было, в одиннадцать часов она пешком приближалась к
Мидлмарчу, поставив себе целью как можно более скромно и неназойливо
осуществить вторую попытку спасения Розамонды.
ВЫ ЧИТАЕТЕ
«Мидлмарч» Джордж Элиот
Ficción GeneralМэри Энн Эванс, писавшая под псевдонимом Джордж Элиот, вошла в историю английской литературы как один из выдающихся мастеров поздневикторианского романа. Роман «Мидлмарч» - главное произведение писательницы, подлинный шедевр, в котором нашли свое от...
