"Любовь глупца" Дзюнъитиро Танидзаки

Глава 18

В ту ночь мы разговаривали в постели с Наоми, как будто ничего не случилось, но, по правде сказать, по-настоящему я ее не простил...

Наоми уже не чиста. Эта мысль не только мрачной тенью лежала у меня на душе, но больше чем наполовину лишала ценности мое сокровище — Наоми. А главная ее ценность заключалась в том, что я сам воспитал ее, сам сделал ее такой прекрасной женщиной, только один знал каждую частицу ее тела. Наоми была для меня как бы плодом, который я сам взрастил. Сколько усилий я потратил, как много труда вложил, чтобы сегодня она цвела так пышно! Отведать этот плод — такова была закономерная награда за этот труд, никому другому не могло принадлежать это право, и тем не менее пришел какой-то совсем чужой человек, очистил шкурку и надкусил плод. Плод осквернен, и, как бы Наоми ни молила о прощении, прошлого не вернуть. На ее теле, бывшем для меня святыней, навечно оставили грязный след два вора. Чем больше я думал, тем больше скорбел об этом. Я не испытывал ненависти к Наоми, я ненавидел то, что случилось.

— Дзёдзи-сан, простите меня, — совсем другим тоном, чем днем, сказала Наоми, видя, что я молча лью слезы.

Все еще плача, я кивнул. Можно сказать «прощаю», но нельзя вернуть прошлого и нельзя подавить чувства горечи от сознания, что этого прошлого не вернуть.

Так печально закончилось наше лето в Камакуре, и мы возвратились в Омори. На душе у меня не стало спокойнее, воспоминания иногда всплывали, и отношения наши не налаживались. Внешне мы отлично ладили, но в душе я, конечно, не простил Наоми. На службе меня по-прежнему не покидала мысль о Кумагае, Меня тревожило, что делает Наоми во время моего отсутствия, поэтому каждое утро, притворившись, будто иду на службу, я тихонько пробирался к черному ходу и в те дни, когда Наоми ходила на уроки английского и музыки, шел за ней следом, украдкой читал письма, приходившие на ее имя; постепенно я превратился в настоящего сыщика Наоми, конечно, в глубине души смеялась надо мной, она молчала, но стала удивительно неприветлива.

— Наоми, — сказал я ей однажды вечером, глядя на ее злое лицо и тряся ее за плечи, когда она притворялась спящей (теперь я называл ее просто Наоми, не добавляя «сан» или «тян»). — Что это?... Ты притворяешься спящей? Ты так меня ненавидишь?...

— Я вовсе не притворяюсь. Я собиралась заснуть и закрыла глаза.

— Так открой же глаза! Нечего закрывать глаза, когда с тобой говорят!