The Three Finals (Три финала)

Манная каша

Дело было в послевоенные годы. Голод и нищета – неизменные спутники тех дней, стали постепенно отступать, оставляя место для маленьких радостей. К дневной пайке матери начали добавлять молоко. Отец погиб на фронте ещё в 41, мать очень страдала по нему. И всё внимание и силы сосредоточена на нашем выживании.Мама тянула меня и сестру, работала на заводе, который после эвакуации вернулся в город, и шила. Наш дом разбомбили и мы жили в бараке, который за цветастыми занавесками делили с такими же «бабскими» семьями как и наша. На 40 семей, только в 7 были мужья.Каждого звали по имени отчеству.В голод мама обменяла золотые сережки, единственный подарок отца, на швейную ручную машинку «зингер» и шила. Война не война, а  женщинам всегда хочется быть красивыми. Поэтому шитье обеспечивало нехитрым гонораром: кто принесет тарелку картошки, кто муки или даже яблоко. Мама всегда делила между нами напополам. До сих пор помню вкус этого яблока зимой. Из обрезков ткани мама научила нас мастерить куколок и мы шили кукол, цветы из лоскутков. Под столом у нас был целый мир. Куколки в лоскутных платьях, постельки, цветочки...За игрой день проходил незаметно и сосущее чувство голода становилось заметным только когда мама возвращалась в работы.Сегодня был праздник. На работе выдали молоко. Крупа была, а стаканом сахара соседка расплатилась за перелицованное пальто ещё неделю назад. Пока мама варила манную кашу мы стояли рядом, ловя каждое движение, будто этим можно было наестся. Вот мама подбросила дров в печку, которая отозвалась довольным потрескиванием. Вот налила молока в красную с горохами кастрюльку и с шипением поставила на плиту. Вот молоко забулькало и закипело. Вот тонкой струйкой, нежно помешивая всыпала крупу и сахар.И вот, наконец-то, каша на столе. Дымящаяся тарелка каши, как обычно, с сестрой на двоих. Я начала есть, потихоньку, сначала подув в ложку, а потом маленькими глотками снимая кашу губами. А Маруська сосредоточилась на делении каши. Она провела линию посредине тарелки и настойчиво заявила: «это тебе, а это – мне». Я кивком согласилась, отправляя вторую ложку каши в рот.Если глотать не сразу, а поводить языком по небу, то вкус остается дольше, как можно дольше. Линия границы на каше растеклась и она вновь превратилась в общую территорию к неудовольствию сестры. И вместо того, чтобы начать есть, она настойчиво продолжила прокладывание границ. Провела линию, но уже не посредине, а так чтобы на её половине было больше каши. «Это моя,  а это твоя». Я не возражала, лишь молча отправила ещё одну ложку в рот. Каша, не признавая Маруськиного авторитета, опять растеклась. Но сестра не сдавалась и продолжала делить, я же потихоньку ела. Наслаждаясь каждой ложкой. Неизвестно когда ещё мама наварит каши. Маруся была неутомима: «тебе, а это мне», мама молча наблюдала за её потугами обозначить «свою территорию» вместо того, чтобы просто радоваться, я же молча ела...Каши становилось все меньше и меньше, но Маруся продолжала настойчиво делить, пока дно тарелки не начало просвечиваться. Тут то до неё начало доходить какую ошибку она совершила, слезы навернулись на глаза. От злости и обиды, она попыталась ударить меня ложкой по лбу. Я увернулась, а ложка с размахом полетела прямо в тарелку. От удара драгоценные остатки каши разлетелись по сторонам, а тарелка вращаясь, упала на пол.Мама, слишком уставшая после работы, молча помыла посуду. Я сытая и довольная залезла под лоскутное одеяло, готовясь уснуть под натужные Маруськины всхлипывания.