17. Былая чистота и невинность.

910 34 6
                                    

Домашний арест. Слёзные извинения. Недоверие.

Никто даже слушать не стал моих слов и оправданий. Кира съехала с матрасом и подушками в спальню к родителям, оставляя меня на произвол со своими мыслями. Жуткими, совсем не щадящими мыслями.

Первую ночь я провела взахлёб рыдая в подушку, заламывая пальцы до хруста суставов.
И только когда солнце невинными лучами стало скользить по мебели в моей комнате, мне удалось немного приструнить собственные эмоции.

Успокаивало то, что под моей подушкой лежал смятый клочок бумаги, дающий хлипкие надежды на спасение из этого замка осуждения и презрения.
Поэтому с наступлением рассвета я вышла из комнаты и направилась в коридор, ведь я точно помнила, что в комоде лежал старый, почти выдающий последний вздох, кнопочный телефон.

Просочившись сквозь свою дверь, я заметила отца, сидящего за столом с тлеющей сигаретой в руках.
На его стремительно стареющем лице не выражалось никаких эмоций, кроме усталости и разочарования.
Пепел маленькими хлопьями отрывался от кончика сигареты и, медленно покачиваясь, падал в пепельницу.

Чтобы не вызывать никаких подозрений и не ухудшить своё положение с самого утра я решила зайти на кухню и поковыряться в холодильнике. Хоть есть совсем не хотелось.

- Доброе утро, - робко вырвалось тихим голосом из моего рта. А в ответ никакой реакции, не говоря уже о словах.
Его голова даже не шелохнулась в попытке заметить моё присутствие.
Лишь выгоревшие хлопья снова осыпались, словно их сбило звуковой волной моего приветствия.

Секунду помедлив, я достала из холодильника подгулявший бутерброд и через силу откусила большой кусок, который так и норовил пойти наружу.

Еда не шла. А вот цветная таблеточка пошла бы с удовольствием.
Я тяжело сглотнула, когда в голове пронёсся вчерашний вечер, когда отец с яростью сливал наркотики в унитаз.
Его красные от злости глаза я буду помнить ещё долго. Буду помнить, потому что не уверена, что смогу ещё их увидеть таковыми.

Бездушный пустой взгляд, с которым он сейчас осматривал предметы мебели на кухне, пугал меня до такой степени, что хотелось бросить в него табуреткой, лишь бы вызвать хоть какую-то эмоцию.
Равнодушие от близкого человека убивало меня быстрее, чем любые разрушающие нервную систему вещества. Оно способствовало разложению моего тела. Живьём. Без наркоза.
Кожа растягивалась и рушилась под воздействием холода, исходящего от ледяных, в прошлом тёплых, карих глаз.
Лёгкие протыкались, превращаясь в дырявое решето. По отверстиям скользили черви, оставляя за собой липкую жидкость, как и полагается трупам. Они стягивали останки органов, как нити, пытаясь сшить их обратно.
И сквозь эти швы в желудок затекала дождевая вода, смешиваясь с уже холодным желчным соком.
А кости мало-помалу превращались в труху, переставая быть надёжной опорой для тела.

Вишнёвая пенаМесто, где живут истории. Откройте их для себя