портрет Дориана Грея

11

Дориан Грей на протяжении долгих лет не мог освободиться из-под власти этой книги. А точнее, даже не пытался. Он заказал себе из Парижа целых девять ее экземпляров и оправил каждый в другой цвет, так чтобы они соответствовали его меняющимся настроениям и капризному воображению, которое порой уже несколько выходило из-под его власти. Герой книги, прекрасный молодой парижанин, что в нем удивительным образом сочетались характер романтика и ум ученого, стал для Дориана словно собственным отражением. И роман в целом казался ему историей его собственной жизни, написанной еще до того, как он прожил эту жизнь на самом деле.

Но в одном Дориану повезло больше, чем герою романа. Он никогда не знал – и не суждено ему узнать – того жуткого ужаса перед зеркалами, перед гладкими металлическими поверхностями, или тихими водами, ужаса, что так быстро охватил юношу из книги, когда он вдруг потерял свою волшебную красоту. Дориан с жестокой радостью, ведь радость, а тем более наслаждение, всегда несут в себе долю жестокости, перечитывал последнюю часть книги, в которой крайне эмоционально, хотя и несколько преувеличено, изображалось отчаяние человека, потерявшего то, что больше всего ценил в других.

Действительно, Дориану было чему радоваться, ведь походило на то, что его красота, которая очаровала Бэзила Голуорда и многих других, никогда его не покинет. Даже те, кто слышал самые гадкие слухи о Дориане и его распутном образе жизни, которые время от времени ходили по всему Лондону, не могли поверить в его бесчестье, когда видели мистера Грея собственными глазами. Он всегда выглядел так, будто его не задел грязный грех. Те, кто рассказывали ужасные вещи о нем, смущались и замолкали, как только он заходил в комнату. Казалось, незыблемая чистота его лица была для них укором. Одним своим присутствием он будто напоминал им о собственном несовершенстве. Они удивлялись тому, как такой обаятельный человек избежал соблазнов и грехов своего низменного и развращенного времени.

Часто он надолго исчезал из общества, порождая таким образом различные подозрения среди друзей и тех, кто себя таковыми считает, а вернувшись, тайком поднимался в замкнутую классную комнату, ключ от которой всегда имел при себе, открывал ее и становился с зеркалом в руках перед собственным портретом, глядя то на злобное, все старше лицо на полотне, то на прекрасное и все еще юное лицо, которое смотрело на него из зеркала. Чем большей становилась разница, тем больше наслаждения это ему приносило. Он все больше влюблялся в собственную красоту и все более заинтересованно наблюдал за гибелью собственной души. Так с тревогой, а то и с жутким восторгом, смотрел на гадкие складки, что вспахивали морщинистый лоб и чувственные губы, спрашивая себя иногда, что более отталкивающе – отражение распущенности или отпечаток возраста? Он прикладывал свои белые руки к грубым и сухим рукам на портрете и смеялся. Он смеялся над искореженным и изуродованным телом на картине.