глубиное интервью

8 Часть

Всю неделю перед новой встречей с Эммой Реджина думала, что же ей стоит рассказывать и как лучше это сделать. Женщина точно не хотела посвящать широкую публику в свою личную жизнь. Но ведь это не значит, что и Эмме не стоит знать всю ее историю.
       Миллс сомневалась, в другой момент решала, что надо рассказать все как есть без прикрас, потом снова начинала сомневаться. Давно она не испытывала такого напряжения. Но с другой стороны, ведь это она клиент, она заказала свою биографию и надо было раньше думать о том, что придется делиться своими сокровенными тайнами.

       Она пыталась вспомнить, зачем она вообще решила написать свою биографию. Тэри. На этом определенно настояла Тэри. Помощница четко дала понять, что именно выпустив биографию можно будет открыть для их агентства большие возможности. Реджина уже плохо помнила все доводы, которые привела Тэри на этот счет, но раз хозяйка агентства дала свое добро, значит, это и правда было необходимым. Без весомой причины Реджина точно не стала бы соглашаться на такой шаг.

       Журналистка тоже все это время размышляла. Стало очевидным, что у госпожи Миллс произошло нечто ужасное в прошлом. Иначе объяснить подобную скрытность невозможно. Эмме стало жалко Реджину в какой-то момент. Поскольку журналистка обладала богатой фантазией, то в ее голове живо рисовались картинки, которые объясняли поведение Реджины и ее скрытность.
       Свон представляла себе и сексуальное рабство, и наркотики, и злых родителей, и издевательства в школе, и чего только она не представляла. Страшные картинки привели ее в ужас. А подобный ужас подсознательно пробудил в Эмме желание защитить Реджину, стать ее опорой.
       Эмма прекрасно знала, что такое быть одной, бороться и постоянно натыкаться на препятствия. Будучи человеком недоверчивым и опасливым, она могла себе представить ярое желание госпожи Миллс никого не впускать в свою жизнь.

       Так они и пришли ко второй встрече: Эмма с желанием защитить Реджину, а госпожа Миллс с решением немного открыться журналистке.

— Я смотрю, пунктуальность становится для вас привычкой, — улыбнулась Реджина, когда Эмма зашла в кабинет аккурат к десяти утра.
— Мои опоздания обходятся слишком дорого, — журналистка кивнула и улыбнулась в ответ.
— Похвально, что вы это поняли, — Миллс пригласила Эмму на диван, как и в прошлый раз. — С чего мы начнем сегодня?
— Я хочу чтобы вы расслабились и просто рассказали мне немного про свое детство. Если вы не хотите упоминать какое-то события, или хотите обойтись без подробностей — ничего страшного. Рассказывайте так, как вам будет удобно.
— Хорошо, — Реджина оценила такой подход. Эмма не давила, не задавала вопросы, а просто дала возможность рассказать то, что Миллс сама захочет. Она аккуратно пододвинулась чуть ближе к журналистке, что не ускользнуло от внимания акулы пера. — Мое детство можно назвать относительно счастливым. В основном благодаря отцу. Он очень любил меня, баловал, играл со мной. Я была его любимым бельчонком, — воспоминания об отце отразились на лице Реджины в виде мечтательной улыбки. Эмма сразу поняла, что отец многое значит в жизни госпожи Миллс. — А вот с матерью дела обстояли совершенно иначе. Эта женщина была противоположностью отцу. Строгая, непоколебимая, знающая как нужно и как правильно. Спорить с ней или противиться ее желаниям было невозможно. Отец был слишком мягким человеком, поэтому потакал во всем. А я была ребенком и не имела права голоса вообще. — При упоминании матери на лице Реджины заходили желваки, женщина нахмурила брови, а ее взгляд стал холодным и неприятным. Эмма почувствовала напряжение.
— Реджина, — журналистка мягко и даже немного нежно посмотрела на госпожу Миллс, — могу я вас так звать? — Миллс кивнула и взгляд ее начал потихоньку оттаивать. — Вы можете вспомнить самый счастливый день из детства?
— Самый счастливый? — как бы уточняя, переспросила Реджина. Она поняла прием Эммы, которая хотела просто сменить тему и уйти от негатива. И была благодарна за это журналистке. — Когда отец повел меня в детское кафе. У нашей семьи были проблемы с деньгами и мы многое не могли себе позволить. Он очень долго копил и однажды решил сделать для меня сюрприз. Я ела мороженое, пила лимонад, он скупил почти все пирожные. А сам ничего не ел и не пил. Все для меня.
— Какое прекрасное воспоминание, — Эмма заметила подступающие слезы у Реджины и невольно положила свою влажную ладошку на сухую руку Миллс. Та подняла на нее взгляд, но руку не одернула.
— У вас потная ладошка, — язвительно улыбнувшись, заметила Реджина. Защитная реакция. Совершенно естественно для нее. Она только что так открылась, столько личного рассказала чужому человеку, да еще чуть не разревелась. Надо было срочно обратно включать серьезную и суровую леди.
— Это ваша история не смогла оставить меня равнодушной, — выпалила Эмма, убирая свою руку.
— Какая вы сентиментальная, однако, — Миллс уже почувствовала, что слезы совсем отступили, и она вошла в свой привычный режим ехидной стервы. — Я думала, что журналисту не свойственна подобная чувствительность.
— А я думала, что вам не свойственны человеческие эмоции. Как видите, все заблуждаются, — Эмма подмигнула и улыбнулась своей наигранной улыбкой, что позабавило Миллс.
— Я предлагаю сделать перерыв в нашей с вами работе, — Реджина поднялась и сложила руки на груди, ясно давая понять, что сеанс откровенности закончен. — У меня через полчаса встреча. Мы можем продолжить после обеда.
— Как скажете, — журналистка собрала свои вещи, встала и вышла из кабинета.